Удавленник и вскрытый

 

Удавленник и вскрытый Ударцев вскрыл вены в коммунальной ванной. Хотел в тазу, да уж больно тянуло поиздохнуть назло. Наполнил емкость. Улегся в нее. Рванул бритвой. Забылся. Очнулся от

Ударцев вскрыл вены в коммунальной ванной. Хотел в тазу, да уж больно тянуло поиздохнуть назло. Наполнил емкость. Улегся в нее. Рванул бритвой. Забылся. Очнулся от невероятной легкости. Вылез. В дверь колотили.

— Напился и уснул там! — комментарий для коридора из-за двери.

Обернувшись, Ударцев посмотрел на себя, погруженного в буро-красную жидкость. Мерзкая смерть. Дверь поддели с петель, дернули в сторону, зашумели, заохали. Он обошел столпившихся, удалился на кухню.

Из окна осенний двор чернел сумерками. Кто-то буйствовал речами, заплетая упортвейненным языком мысль. Над кухней, этажом выше, кто-то бил или насиловал женщину. Иных поводов так орать не выискивалось. Но было плевать. Хотелось смотреть в окно.
Разрывали телефон. В милицию! В скорую! В ЖКХ: комната освободилась! Родственникам: комната освободилась! Закипели нервами, задергали кадыком — пустые фразы, бессмысленное сожаление. Все уже произошло.

— Ударцев.
Обернулся.

Из своей комнатенки выглядывал Головин.
— Чего орут
— Я вены вскрыл. Помыться им негде. То и шумят.
— Зайди.

Пройдя в комнату, Ударцев увидел Головина, висящего в поспешно изобретенной из бельевой веревки петле. Лицо было обезображено судорогами.

— Видал — Головин хохотнул. — Прибрался я.
— Давно — Ударцев непроизвольно потер шею. Заныло в руку.
— Да с час. Головин, болезненно улыбаясь, диким взглядом рассматривал висящее в петле. Думал, язык откушу. Нет. Глянь!
— Водки бы, — гость уселся на отброшенный табурет.
— И ведь как повезло! Данилыч даже не зашел. Успел. А так, выдернул бы, ты что-о-о!
— Повезло, — согласился.

В комнате пахло шиповником и мятой — заварник на подоконнике еще не успел окончательно остыть, источал аромат. С обстановкой запах не гармонировал. Головин уткнулся в газету на столе, заваленную рыбьими объедками, громко вычитал:

 

— Куплю коня! О, кто-то отчаялся.
— Почему отчаялся
— Коня держать! — Головин прикрикнул. — Шутка ль в деле Это сложно! Это… ты что-о-о! Да не приведи господь!
— Кони… Им воля нужна. Безволие — духота. — Ударцев почернел лицом. — Впрочем, касательно звезд…

В ослепительной паузе ничего лучше, нежели уставиться в оконный проем, оба не повыдумали. Долго молчали. Слушали рокот коридорной суеты. За окном мелькнули габариты 02, 03. Быстро. Оперативно и ненужно. Где-то постукивало, отскрыпывало половицами, разламывалось на созвучия. Квадрат окна веял спокойствием. Почувствовали.

— Я тоже хотел в окно, — выбросил общую мысль Головин. — Не смог. Открываю — мурашки по коже. Страшно. Высоко.

Ударцев приложил ладонь к стеклу. Оно ответило прохладой и тоже почернело.

— Касательно звезд…

Пространство сжималось и разжималось, пульсировало, набирая в себя фантомный звук прерывистого дыхания. Голоса становились глуше, стали искажаться.

— Куда нам — безразлично Ударцев.
— Вон девятка напротив, там, где баба на балконе стоит. Оксанка Ляпишева. На той неделе газ открыла на кухне, легла и… Туда.

Они чуть подались вперед и оказались на улице.

В комнату заглянула бабья голова и истошно разодрала квартиру криком, увидев висельника.

Удавленник и вскрытый Ударцев вскрыл вены в коммунальной ванной. Хотел в тазу, да уж больно тянуло поиздохнуть назло. Наполнил емкость. Улегся в нее. Рванул бритвой. Забылся. Очнулся от

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *