Пусть победит сильнейший!

Анри Лафон сделал небольшой глоток из фарфоровой чашки, по-кошачьи зажмурился от удовольствия. Ароматный кофе был единственной его радостью в эти непростые времена. Затем он отставил чашку в сторону и, промокнув тонкую полоску усов салфеткой, принялся диктовать.

– Дорогая Лаура! На дворе восемнадцатое апреля второго года от конца света. Мир изменился не в лучшую сторону. Люди стали неприветливыми, закрылись наши любимые кофейни, и никто не угостит горячим круассаном на завтрак. Надеюсь, что у вас в Марселе ситуация благоприятнее.

Механический телеграф щелкая клавишами поспешно записывал за хозяином каждое слово. Анри, допив остатки кофе, довольно причмокнул.

– Великолепно! Стоп, это не записывать, сотри. Отлично, продолжаем. Недавно я потерял свой любимый цилиндр, а пара неприветливых парижан помяли мне сюртук. Я их не виню: в последнее время человек человеку волк, а я слишком походил на белую овечку. К сожалению, я не смог вступить с господами в любезные переговоры и пришлось прибегнуть к помощи дедушкиного пистолета. Так я стал обладателем порванной матроски и военной бескозырки – привезу их малышу Люпену в качестве трофея.

Задумавшись, Анри почесал кончик внушительного авантюрного носа, затем отодвинул в сторону занавеску и выглянул на пролетавшую мимо серую улицу. Свинцовые тучи нависли над его расчудесным Парижем, лиловые лучи солнца пробивались сквозь редкие прорехи. Пересохшие фонтаны, обветшалые мосты, позеленевшая от грусти Сена – картина была воистину удручающая.

– Сегодня механический шарабан несет меня по пустынным улочкам Сен-Дени. С надеждой на лучшее, но тревогой в сердце я отмечаю, как низко пало наше прекрасное общество: груды мусора на улицах, многочисленные уродцы копошатся в канавах, подъедая падаль. И нигде ни одной живой души, с кем можно было обсудить хотя бы погоду!

Шарабан тряхнуло. Механическая повозка забилась, задергалась, словно рыба в сети. Лишь в последний миг Анри спас от падения и чашечку, и кофейник, и даже дедушкин пистолет.

– Возмутительно! Нет, это не записывай. Отправь телеграмму, а я пока посмотрю, что произошло.

Он решительно встал, заглушил мотор, прихватил дедушкин пистолет, поправил монокль в глазу, разгладил воинственно встопорщившиеся усы и, нацепив на голову трофейную бескозырку, выглянул наружу. А там его гневу не было предела.

– Как это понимать-с Что это вы себе позволяете
В окованное сталью колесо, не испытывая ни капли стеснения, вцепился парижский живоглот. Его треугольные зубы выломали несколько спиц, гнущиеся во всех направлениях лапы (все шесть!) обвили приводную ось, а чешуйчатый хвост яростно мёл парижскую мостовую.

Завидев человека, он бросил свою добычу и бросился навстречу Анри.
– Мьасо! – радостно завопил живоглот.
– Но-но-но, любезный! – Анри направил дедушкин пистолет прямо в неказистую физиономию. – Извольте держать дистанцию-с!

– Эта есче затщем – удивился живоглот.
– Для уважения, – Анри поправил монокль. – Ну-с, на каком основании вы погрызли мой шарабан
– Тэк… эта… мьасо, – живоглот пожал плечами (всеми шестью), а затем облизнулся, поглядывая на собеседника с нескрываемым гастрономическим интересом. – Всего кусотщек!

Анри Лафон тяжело вздохнул. Он был наслышан о повадках живоглотов, но с таким нахалом сталкивался впервые. Вот если бы мсье вежливо постучался в окно, пригласил его на пешую прогулку вдоль пустой набережной, поговорил с ним о погоде и обсудил последние политические новости за чашкой доброго кофе – тогда бы их разговор пошел на лад. Но теперь Анри чувствовал себя по-настоящему оскорбленным!

– Стоять на месте! – предупредил он подкрадывающегося живоглота. – Иначе я стреляю!
Мутант виновато потупил взор желтых глазок (всех шести).
– Хоть кусотщек, – взмолился он. – Поймите, мсье, у меня семья: старушка мать, надоедливая тщена, семь детишек – маленьких живоглотиков! Што вам стоит: мне всего кусотщек, у вас их останется много!

Анри покачал головой. В эти трудные времена никому не было просто. Даже живоглотам. И только последние остатки привитых манер делали этот страшный мир капельку лучше. «Помогай ближнему своему, – гласила тридцать пятая заповедь, – и брось его в безвыходной ситуации».
Сердце Анри Лафона сжалось.

– Пора переходить на растительную пищу.
– А мьасо… мьасо растёт – живоглот почесал подбородок.
– Растёт, – согласился Анри, – но есть парижан – дорога в тупик. Тренируйтесь…
– На кошках – просиял мутант.
– Нет. На рыбках.

Живоглот поежился. Анри усмехнулся: он и сам знал, какая нынче рыба водится в Сене, и рыбачить не стал бы даже за сто литров кофе.
– Или вызывайте свою жертву на дуэль.
– Эта я с радостью, – живоглот оскалился.

Анри, увидев тройной ряд треугольных зубов, вздрогнул.
– Не на такую. Вы в шахматы играете
– А эта как
– Я всё покажу. Ждите-с!

Не прошло и минуты, как походная шахматная доска легла на пыльную брусчатку. Живоглот с интересом поглядывал на человека, но приближаться не спешил.
– Смотрите-с, всё просто. Эти ходят так, эти вот так, а вот эти – по диагонали, – Анри улыбнулся, – и самое главное: белые начинают и белые проигрывают.
– Эта расизм – уточнил живоглот.
– Нет, любезный-с! Это математика! Начнём

* * *
– Дорогая Лаура! На дворе девятнадцатое апреля второго года от конца света. Вчера я повстречал удивительного ума господина Венсана Лавуазье: добропорядочный семьянин, шикарный собеседник и непревзойденный шутник, а с недавних пор и вегетарианец. Он совершенно не умеет играть в шахматы, но уже делает первые шаги в этом непростом деле. А ещё он живоглот.

Источник