Истории из жизни реальных людей
Жили мы с дедом в деревне, жили не тужили, кур водили, коз доили. А только пришло в нашу деревню лихо страшное, злые люди пришли в нашу деревню. Сказали злые люди, что детей да женщин не тронут, и могут бабы деточек одевать да из деревни бежать. И с мужчинами разговор другой будет. А времени на все про все день да ночь.
Горько плакали бабы, с мужиками прощались. Да тут вспомнили, как можно спасти всех. Спрятали мужиков в глазах. Каждая баба внимательно-превнимательно на мужика своего посмотрела. Долго-долго, пока в глаза-то свои и не утянула. Сначала в отражении глаз появлялись, а потом в сами глаза попрятались. Вот стоит мужик, а вот и нет его. Все в глазах. А как пришли злые люди, как погнали баб с детьми из деревни, так никого там и не осталось. Всех мужиков вынесли. Зашли злые люди в деревню, а она пустая.
Спаслись все, да надо как-то мужиков доставать и дома новые строить. Решили мужиков-то своих выплакать. Всей деревней лук резали. Резали и плакали. И выплакали.
***
Старый вокзал набухал звуками. И горькие рыдания, и едва слышные мольбы, и испуганные причитания все сливалось в один его голос, разносилось, раздавалось, шептало и плакало. «Вот молодчиков на войну забирают, совсем зеленые же!». «Ох, как мы без тебя зимушку переживем». «Сыночек мой, как же так случилось-то».
Ну что, Машка, дождешься меня
Веня отчего-то веселый. И красивый, в своей форме. И не так важно, сколько раз ей предстоит порваться, сколько крови в ткань впитается, главное сейчас форма выглаженная, чистая. Начищенные пуговицы так и блестят на солнце.
Ой, Венечка, страшно мне за тебя! Машка трет пальцами мокрые щеки. Страшно!
Да ты не бойся, Веня улыбается тепло-тепло и обнимает Машку за плечи. Повоюю чуток, вернусь. А там мы с тобой свадьбу сыграем. Будешь моей невестой, Машка
Буду, тут Машка совсем голову потеряла и разрыдалась в голос.
А Веня только и мог, что неловко улыбаться да поглаживать любимую по спине.
Вень, Маша утерла слезы и подняла взгляд на жениха. А ты знаешь, что у меня в семье ведьмы были Я же тебя спасти могу!
Как это
Мне нужно на тебя долго-долго смотреть, пока ты не попадешь в мои глаза. Мне бабушка в детстве рассказывала. Хочешь, Вень, так и сделаем И не надо будет воевать, а потом, как война закончится, я тебя выплачу. Хочешь
Ну Машка, ну фантазерка, рассмеялся Веня, не поверил. А что если раньше расплачешься
Клянусь, не расплачусь, горячо зашептала Машка. Хочешь
А давай, Веня машет рукой, смеется. Что делать нужно
Просто стой.
Машка отходит на несколько шагов, чтобы видеть своего Веню с ног до головы. Раскрывает глаза широко-широко, чтобы даже маленькую деталь не упустить. Веня красивый, высокий, широкоплечий. Объемный, но отражается в глазах и становится плоским, выгибается по глазу дугой. Если долго не моргать, то глаза заболят, будто ты смотришь на солнце. Смотреть на Веню почти так же больно, но Машка упорная, Машка Веню не отдаст ни чужим, ни своим. Отражение Вени в глазах становится реальнее самого его самого, вбивается солнечными лучами в блики, прячется за ресницами, пляшет на радужке, проникает в зрачок, такой широкий-широкий.
Машка закрывает глаза. Открывает. Промаргивается.
Не стоит больше Веня на перроне, весь Веня в глазах запрятался. Главное сейчас не плакать, ни от радости, ни от горя. Машка суеверно оглядывается, не видел ли кто ее колдовство. А потом бежит с вокзала домой вприпрыжку.
Машка теперь в глаза смотреть людям боится, вдруг кто ее колдовство вычислит да Веню увидит. Сначала глаза долу опускала, потом рукой стала прикрывать, а потом так вообще разлюбила с людьми разговаривать.
Четыре зимы пережить только, а там и война кончилась. Чуть не расплакалась от счастья Машка, да только услышала страшное. Слово «дезертир» появилось так внезапно, так и осталось висеть в воздухе.
Потерпи, Венечка, потерпи, родненький. Я тебя выплачу, надо только переждать.
Переждала Машка год, переждала второй, десятый. И вроде и можно уже Веню выплакать, да есть что-то в мире неправильное.
Потерпи, Венечка, сейчас вот-вот все уложится, все успокоится, будет мир красивый и радостный, я обязательно расплачусь.
Ходили к Машке женихи поначалу, да потом перестали. Называли Машку сначала гордячкой, потом блаженной, юродивой. Смеялись, что верна она своему Вене, который пропал прямо перед самой войной и не появлялся.
Пусть говорят, что хотят. Машка-то знает все про них: у кого жена пустоцвет, кого зеленый змей скоро к себе совсем приберет, а на ком и вовсе хворь черная. Что их слушать
Машка сама рада была, что народ к ней не ходит. Только девушки молоденькие незамужние мимо пробегают да обязательно угол дома поцелуют. Примета такая, чтобы замуж позвали. А как позовут, так обязательно каравай Машке приносят и до земли кланяются.
Чем дольше жила Машка, тем меньше народу становилось в родной деревне: этот помер, тот в город на заработки уехал, да не вернулся, а у тех вообще хата сгорела. Оно и к лучшему, меньше будут говорить всякого.
Только лес все ближе и ближе к Машке подбирался. Деревья вокруг ее дома росли и множились. Травинки тянулись. Грибы плодились. Надо бы деревья срубить, надо бы сорняки выполоть, но сил нет. Да и не хочется.
Ходит Машка, деревьев едва касается, а они в ответ листья все больше раскидывают. А листья ветер ловят да последние вести рассказывают. Там шепнет Машка, тут пошепчет ягодки краснотой наливаются.
Редко Машка в мир выбиралась из своего лесочка. И чем дольше жила Машка, тем уродливее мир становился. Ну как такой мир Вене показывать, как его в такой мир некрасивый пускать
И Машка стала закрывать глаза как можно чаще, чтобы Веня родной мир этот некрасивый не видел. Сначала научилась по дому с закрытыми глазами ходить, потом еду готовить, а потом и из дома так выходить.
Поняла Машка, что может хоть всю жизнь с закрытыми глазами прожить, и повязала повязку на глаза. Так и жила, так и ходила. Соседей в округе не осталось совсем, некому было про Машку дурного сказать.
Однажды ослабла повязка во сне и слетела днем. Машка как раз к колодцу ходила. И вдруг увидела свое отражение в ведре с водой. Волосы седые с колтунами, чуть ли не дыбом стоят, лицо в складках, так и хочется утюгом пройтись, а глаз левый так вообще бельмом порос.
Да как же это Да когда же это
Сама не заметила Машка, как по морщинистым щекам побежали слезы. Лились и лились, все, что за эти годы не вылились. Текли и текли, бежали по шее за шиворот, по груди, по животу, по промежности, и стекали по босым ногам на стылую землю.
Отчего ты плачешь, Машенька
Веня!
Такой красивый Веня, статный, широкоплечий, белозубый. Молодой. В этой своей выглаженной форме с начищенными пуговицами. И ни одна пуговичка не оторвалась, и ни одна складочка не появилась. Ничего не порвалось, и ткань так кровью не напилась.
Венечка, прости меня!
Прощаю.
Не смотри на меня!
Почему же
Я страшная, старая. Некрасивая.
Красивая.
Веня все так же улыбается, звонко целует Машку в морщинистую щеку, в седой затылок с колтунами и в глаз с бельмом. Сердце стучит быстро-быстро от радости, бьется о ребра неразумной птицей. Замедляется. Пропускает удар. Останавливается.