Кафе тётушки Матильды

В двенадцать часов я выношу и вешаю на дверь вывеску. «Кафе тётушки Матильды» сегодня. Рисую их вечерами, когда делать нечего, на досках. Всегда разные. У меня теперь много времени. Заранее-то не готовлю никогда, только после заказа. А клиентов стало меньше, меньше

В прежнее время, бывало, мест за столами нету, девчонки на кухне суетятся, аж за дымом-паром их не видно. И я по залу бегаю с подвязанным передником, сама заказы подаю. Суп из Исступления, Чай из Отчаяния, Драже из Раздражения, Вино из Неповиновения. Всё фирменные блюда. Эх и злились люди, холодное одно ели, и уж недостатка в горьких и острых специях у меня не было. Копилась, копилась в людях злость хватило на революцию.

А потом страна сломалась, случился наконец мятеж, и старые блюда теперь никому не по вкусу. Изредка ко мне заходят по привычке. Просят всё больше горячее: Лечо из Облегчения, Желе из Сожаления. Кто что.

Я-то ни в чём тогда не участвовала, какое мне дело, кто нами правит и как чужие живут. В моём трактире я всему хозяйка, а мира не касаюсь. Помощниц отпустила. Когда только бунтовать начали, они все разом белые ленты повязали и в столицу ушли. Пусть. Молодым жить. Не так-то и трудно без них было, в отсутствие народа. А закончили быстро и тихо, потом моя Ветка заглянула, рассказывала — министр, вроде бы, сам рад был власть кому угодно уступить. Ну да Ветка сильно гладко мелет — не стану я утруждать себя верить.
***
За последний стол садится пара — просят Прощение и Прощание, я рада подать. Город обновился весь после смены власти, как полинял. И люди уже успокоились, не боятся, а какие-то все пришибленные. И я уж на что далеко была — а больше всех, наверно, пострадала. Я, трактир продержав полторы сотни лет, разучилась готовить. Жизнь у нас потекла по-новому, горожане, своего добившиеся, больше не негодуют и страха не чувствуют, а мне не из чего стряпать без привычных ингредиентов. Вот сегодняшняя пара — спасибо ей, простое заказали. Прощаться в городе пока не разучилсь.
***
Когда в ящике совсем не оказывается монет, а ко мне уже никто больше не заходит, я чисто мою руки и спускаюсь в подвал. Позеленевшим ключом отпираю последнюю дверь. Здесь всё моё собственное. Дорогая и драгоценная книга рецептов.

Вот блюда, которые я готовила в молодости — терпкий Сок из Сокровенности, Ревенеый пирог из кисло-сладкой Ревности, лёгкое Безе из Безалаберности. Вот горькие блюда последних годов перед бурей. Мне больше не из чего их готовить. Во всем городе ни ложки исступления и отчаяния.

На нижней полке есть ещё давний запас — в истёртой картонной коробке Обида. Старая привычная обида, шуршит о стены, пахнет базиликом. Раньше я не была чужда сентиментальности и даже перевязала коробку чужой ленточкой. Сейчас я не стану ставить её обратно — больше в доме ничего нет.

Сыплю в чайник, завариваю, сверху — слёзы. Теперь выливаю в чашку горькую крепкую обиду — полно, до конца, до краев, чтобы себе ничего не оставить.
Простить. За себя могу, за других надо.
С плеча вниз спадает коса, пролетает в душном паре, успокаивается, тяжёлая, впитавшая горький запах. Поддерживаю тёплый чайник ладонью снизу, наклоняю над стеклянной чашкой. Сквозь дно виден искосившийся узор скатерти. Еще немного — и будет как раз до края.
***
Насмешница Ветка вернулась не ко мне, ушла обратно в город. Я взяла её подавальщицей сразу, как открыла кафе. Ей тогда было пятнадцать, мне сорок семь. И вряд ли я желала лучшей дочери. Поварихи Стана и Яла пришли вдвоем спустя год. Молодые, обе серьезные и сметливые. Последние месяцы не сиделось им на месте и не беседовалось уже со мной по вечерам, пока рисую вывеску. Девчонки выросли и ушли себе жить дальше, без меня. Некий господин тоже ушёл. Давненько. Зачем ты ушёл, чтобы я без тебя жила
И льется, льется в чашку обида, утешительница слабых, дружка злости и бессилия. Горькая, чёрная, вязкая, такая сладкая, чтобы ею жить, такая кислая, что едва можно вынести. Давняя давняя, и от того прозрачная. Льётся уже через края.
Избывается.
И я делаюсь прежней.
***
Мы не зря звали тебя колдуном. Из моей опустевшей чашки высовывается мокрый бумажный угол письма.
Нервно трепыхается и звенит наддверный колокольчик.
***
« Привет.
Это всё, что я хотела тебе сказать».

Лина

Источник