Истории из жизни реальных людей
Все животные равны, но некоторые равнее других. Черно-бурая лиса, известная в зоопарке под кличкой «Красотка», иллюстрировала сей тезис как нельзя лучше. Ее клетка в общем ряду выделялась простором, еду балованной звери подавали в человечьей посуде, воду наливали в пиалу. Синеглазая Настенька, смотрительница псовых, ворчала: «Мне бы есть из такого фарфора» и подкладывала лишний кусок печенки или лосося холеной нахалке. А чернобурка лишь облизывалась, не выражая никакой благодарности. Она и вправду была изумительно хороша. Блестящий мех волосок к волоску, темный с исподу и серебристый на кончиках, черная маска на узкой морде, черные чулочки на маленьких лапах, украшенных белыми коготками. Но красивее всего казались чарующие глаза, словно сделанные из кусочков старого янтаря. Иногда там играло пламя, иногда горело солнце, иногда плескался сладкий тягучий мед. Единожды заглянув в них, случайный посетитель долго не мог отвести взгляд. Мужчин после такой встречи мучали жаркие сны, а женщины становились ласковее к мужьям и любовникам. Неудивительно лиса умела пробуждать чувства. И занималась этим без малого тысячу лет.
О возрасте дамы говорить неприлично, но Красотка или Акомати, как звали ее на родине, привлекала внимание публики, когда ряды тесных клеток еще именовали зверинцем. Она поселилась на новом месте на год позже, чем попугай Жаконя, патриарх среди питомцев зоопарка. И радовалась скромному убежищу, как иные не радуются дворцу.
Родилась Акомати в стране Ямато, у подножия горы Сиоми. И почтенная матушка ее, и госпожа бабушка, и все женщины рода в полнолуние возлагали на голову исписанные заклинаниями листья и кланялись богине Инари. А потом белили лица, наряжались в узорчатые кимоно и отправлялись на промысел соблазнять легкомысленных крестьян, лакомых до утех чиновников, сластолюбивых самураев, а то и священников, не чтущих обеты. Энергия Ки, исторгнутая из мужской крови, доставляла лисам-кицунэ долгую жизнь, а шелка, золото и иные дары шли на благо семьи. Убивать свои жертвы, вопреки слухам, красавицы не стремились случалось перестараться или внушить бедняге сердечную скорбь, но обычно лисы не отличались жестокостью. Зачем резать кур, если можно воровать яйца
В юности Акомати, как и многие девицы, совершала ошибки привязывалась к случайным друзьям, защищала их от чар и врагов, растрачивала энергию вместо того, чтобы преумножать. Среди ее возлюбленных имелся даже принц-синно, вдохновенный поэт и воин, похититель лисьего сердца.
По зеленым лугам
бродил я, фиалки срывая,
до вечерней зари
и, плененный вешней красою,
даже на ночь в поле остался
Ради него Акомати поселилась в тесном дворце, терпела насмешки фрейлин и слуг, научилась играть на сямисэне, подавать сакэ и разбираться в тонкостях стихосложения эпохи Хэйань.
Лик вечерней луны
трепещет на влажном атласе,
и лоснится рукав
будто слезы вместе со мною
льет луна в томленье любовном
Принц восхищался белоснежной прелестью кожи и стройной фигуркой юной лисички, посвящал ей возвышенные хокку и навещал ежедневно. Потом следы мужского внимания сделались явными, стан расплылся, личико покрыли некрасивые пятна. Принц отвернулся от Акомати, зато объявилась куча надоедливых дам во главе с Госпожой Северных Покоев. Ребенка следовало родить ей на колени, дабы причислить к семье. В ответ лиса удрала через окно, подбросила новорожденного в дом бездетного каллиграфа и перестала привязываться к мужчинам. Грубым самцам требовалось лишь тело, а цену внешности Акомати хорошо знала. Она могла стать какой угодно молодой, старой, пухленькой или стройной достаточно начертать иероглифы на листе.
Годы складывались в столетия, Акомати взрослела, отрастила семь хвостов и намеревалась обзавестись девятью. Но все меняется. Пара веселых лисок повадилась щекотать до смерти послушников из соседнего монастыря. Кицунэ спохватились поздно погиб юный брат настоятеля. Разъяренный наставник отказался от щедрых даров госпожи бабушки и поднял на войну братию. Убивать лис монахи, конечно же, не могли, а вот запереть навечно в четвероногом облике, превратить в неразумную тварь запросто. Многие кицунэ пали в битве, многие бежали в святилища богини Инари. Акомати же обзавелась личным врагом, аскетом Есифудзи. Надеясь смутить дух врага, лиса заманила его на пиршество, очаровала, накормила рагу из белого кролика, угостила сакэ и почти соблазнила Проклятые сутры! Осознав глубину падения, Есифудзи поклялся не мыться и не брить голову, пока не отомстит хвостатой ведьме. Спасаясь от преследования, Акомати бежала на побережье, пробралась в трюм корабля и ступила на твердую землю лишь в холодной и дикой чужой стране.
Лисе не понравилось все климат, вода, еда, странные боги и странные привычки белокожих гайдзинов. Акомати чихала, чахла, чесалась, словно вульгарная псина, и, скорее всего, испустила бы дух в надежде на новое перерождение. По счастью, торговец привозными чаями, китаец Бао, подобрал и приютил бедняжку. Он оказался единственным мужчиной, не поддавшимся лисьим чарам. Много лет Акомати прожила в лавке, прикидываясь дочерью китайца раскладывала по пакетикам ароматные чаи, улыбалась покупателям и играла на сямисэне по вечерам. Но перемены к худшему настигли ее и здесь времена сделались неспокойны, и Бао, опасаясь за жизнь и честь «дочки», посоветовал ей переждать смутные дни в лисьем обличье. Он самолично усадил лису в корзину, отнес в зверинец и продал за бесценок. Несколько лет Бао дважды в месяц навещал кицунэ, потом пропал навсегда. А Акомати осталась.
В ином месте долгожительство странной лисы вызвало бы вопросы. Но зоопарку везло и с начальством, и с чудным зверьем шерстяная носорожка Анюта, застенчивый птеродактиль Хосе и человек-обезьяна Самбо были отнюдь не самыми странными из питомцев. К тому же, кицунэ взяла за правило навещать каждого следующего директора, подтверждая свои привилегии. И никто ее не беспокоил.
Зимой кицунэ не покидала клетку снежная каша гибельна для кимоно и гэта. Но с апреля по октябрь каждое полнолуние становилось поводом для охоты. Иногда Акомати прогуливалась ночью по зоопарку, иногда обращалась с рассветом и до позднего вечера любовалась пейзажами в старинном парке. Среди горожан кругами бродили слухи о таинственной красавице, что очаровывает избранников, но счастливчики ни в чем не признавались. Из служителей зоопарка правду знал только Палыч как сторож, он следил за всем, что творится на вверенной территории, а как верный муж, обходил лисьи тропы десятой дорогой.
Любопытная Акомати хорошо изучила постоянный контингент парка настойчивых рыбаков, что тщились выловить рыбку из черного пруда, тихих пьяниц, трудолюбивых художников, безобидных извращенцев в видавших виды плащах, любителей утреннего бега и вечернего променада. Длинноносый очкастый парень не походил ни на кого он мотался по аллеям, словно осенний лист, замирал перед цветущими деревьями и зреющими плодами, любовался танцем стрекоз и капельками росы на тоненькой сентябрьской паутине. Люди так себя не ведут. Удивленная кицунэ не один месяц следила за странным типом, подглядывала из зарослей, кралась следом и наконец не выдержала:
Да простит уважаемый мое нескромное любопытство, но что вы разглядываете так пристально
Посмотрите, как печальны опавшие лепестки жасмина! Этот цветок не принесет плодов, его красота расточается безвозвратно.
С дальних гор налетев,
ненасытный бесчинствует ветер,
осыпает цветы
мне и вчуже горько подумать
о судьбе лепестков опавших
И вправду, снежная россыпь на яркой траве выглядела удивительно беззащитно. Акомати невольно вспомнилось стихотворение, которое так любил принц-синно:
Расцветают цветы,
чтобы вскоре поблекнуть, увянуть,
над свисающим мхом
лепестки от розы прохладной
по ночам меняют окраску
Какое тонкое понимание! Вы читали «Старые и новые песни» Интересуетесь японской поэзией спросил парень. Голос его звенел, словно весенний ручей в бамбуковой роще, голубые глаза смотрели ясно и прямо. Изумительная добыча!
Лукаво улыбнувшись, Акомати заверила незнакомца, что трижды со всех сторон изучила поэзию страны Ямато и с удовольствием составит уважаемому компанию в постижении тайного смысла строк «Все равно без тебя я в спальню одна не отправлюсь». Парень возразил, что для спальни солнце еще высоко, а вот для созерцания красот природы времени более чем достаточно. И предложил полюбоваться изящной горкой камней, покрытых зеленым мхом. Заинтригованная Акомати следом за спутником преодолела заросли шиповника, бурелом и болотину, дабы убедиться пятнадцать валунов, прихотливой рукой природы разбросанных по поляне, расположены таким образом, что с любой точки обзора видно лишь четырнадцать из них. До чего же изысканно! Расположившись на поношенной куртке спутника, кицунэ предалась спокойному любованию, согласный щебет птиц и легкий шорох юной листвы гармонично подчеркивали картину. Парень скромно молчал, лишь однажды сказал со вздохом:
Людям на берегу
покажется, что неподвижны
воды Ёдо-реки,
но стремительное теченье
омывает глубины сердца
Когда солнце спряталось за верхушки деревьев, новый друг проводил Акомати до ворот зоопарка, на прощанье представился Гришей и распрощался без сожалений. Не сработали ни мускусные духи, ни нежная сладость речи, ни многозначительные томные взоры. Онемевшая от подобного безразличия кицунэ обратилась прямо у кассы, и сторож Палыч отнес ее в клетку, унизительно придерживая за шиворот.
Отвергнутая Акомати так расстроилась, что на пару дней утратила аппетит. Она твердо решила, что забудет о прогулках в парке лет на сто и утром следующего полнолуния уже устроилась на скамеечке центральной аллеи, отвергая притязания проходящих нахалов. В тот день Гриша ей не встретился. Но через месяц он выбрался на прогулку и разделил с кицунэ тонкую прелесть кленовых листьев как возвышенно проступает густая небесная синева сквозь резной узор кроны, как волнительно пахнет увядающая трава, сколько грусти в еле слышных голосах лебедей, покидающих родные края О, благородное сердце!
В октябре Акомати выбралась в парк, невзирая на мелкий дождь. Заботливый Гриша прихватил зонтик и до вечера прогуливался с подругой под ручку, рассуждая о незнакомом вкусе рыбы фугу, особенностях заточки самурайских мечей и различиях в написании иероглифов в маньегана и хирагана. Он оказался ученым-японистом, единственным специалистом на город, к которому обращались, чтобы прочесть инструкцию к телевизорам или станкам. И мог до бесконечности беседовать о предмете своей страсти высокой поэзии.
Лисьим нюхом Акомати чувствовала, что нравится мужчине сердце его учащенно билось, запах горчил, капельки пота проступали на лбу. Но ни единого лишнего слова или грубого жеста Гриша себе не позволил он любовался прелестной спутницей так, словно она была цветком сакуры или закатным облаком. Высокое отношение!
Зима показалась Акомати особенно долгой. Она несколько раз бегала в парк в лисьем обличье к вящему ужасу смотрительницы, перепуганной пустой клеткой. Естественно, Гриша прогуливался по аллеям, любовался заснеженными ветвями елей и узорами белого льда над черной водой пруда. Пару раз он водил под ручку нарядных девиц, вещая им о печальной судьбе Сэй-Сенагон и цитируя Гэндзи-моногатари. Невежественные кокетки в ответ сетовали на холод и неудобства. Поистине «даже в шутку я не мог бы увлечься этими ветреными жеманницами». И все же сердце кицунэ сжималось от смутной тоски смысл рассказывать о красоте тем, кто и в постели способен рассуждать лишь о мисо и соли
Весна ненадолго взбодрила опечаленную лису. Сакуры в городе не росло, но пышные цветы яблонь как нельзя лучше подходили для любования. Принаряженный Гриша ждал Акомати на центральной аллее, словно они сговорились о встрече. Он запасся приличным грузинским чаем в китайском термосе и самодельными колобками-онигири, приготовленными вполне неплохо для гайдзина. Розоватое кружево свежих цветов колыхал легкий ветер, зяблики заливались как оглашенные, ранние бабочки уселись на черных волосах кицунэ, придавая изысканность строгой прическе.
Если б мог я просить
о милости яростный ветер,
то сказал бы ему:
«Хоть одну из вишен весенних
пощади, цветов не касайся!..»
Кицунэ ощущала благоуханное дыхание возлюбленного и биение горячего сердца, видела, как искрились радостью голубые глаза Но едва солнце склонилось к закату, Гриша проводил ее к воротам зоопарка и сдержанно распрощался. «Ах, осыпались лепестки, по ручью проплывают мимо».
Потеряв надежду, Акомати предалась тихой печали. Аллеи парка больше не украшали лисьи следы, садом камней никто не любовался. Полнолунными ночами она бродила по дорожкам зоопарка, наигрывая на сямисэне, и скулеж лис вторил напевам тоскующей кицунэ. Пару раз любители приключений пробовали искать знакомства, но красавица проявила суровость. Одному ловеласу пришлось обращаться в травмпункт, зашивать покусанный тыл и делать уколы от бешенства.
В свой срок деревья покрылись густой листвой, пожелтели, покраснели… Гриша явился в зоопарк, когда клены начали опадать. Покружив по аллеям, он безошибочно остановился перед клеткой «Vulpes vulpes, кличка Красотка» и опустился на колени перед решеткой:
Без вас, прекрасная госпожа, увядающий парк потерял свою прелесть. Смею ли надеяться на новую встречу
Ваф-ваф-вау тявкнула кицунэ. Как ты узнал
Повелительницу моего сердца я узнаю в любом обличье, хоть в рубище нищей, хоть в шкуре зверя. Ваши глаза исцеляют тоску разлуки, признался Гриша.
Вчуже смотрю
И вздыхаю сорвать не удастся,
Этот цветок
Мое сердце пленил в тот вечер,
И тоска с каждым мигом сильней
Достойно сказано, ничего не попишешь.
Тем же вечером кицунэ исчезла из клетки уже навсегда. Служительница Настенька сперва не беспокоилась, привыкнув к отлучкам Красотки, затем развесила объявление на столбах и даже обратилась в милицию с заявлением о пропаже ценного зверя. Тщетно.
По весне пустующую клетку заняла пара черно-бурых лисят. Не такие шикарные, как Красотка, и, конечно же, не такие аристократичные, они привлекали внимание посетителей веселой возней и звонким лаем. Служительница Настенька привязалась к малышам, баловала их и выводила гулять на шлейке. И радовалась сердечной привязанности питомцев, столь отличной от чванной холодности старой лисицы.
Сменялись годы и звери, стиралась память. Мало кто бы узнал в изящной женщине средних лет, одетой строго и мило, прежнюю Акомати. Цокая по плитке невысокими каблучками, она навещала зоопарк осенью и весной, приводя с собой двух прелестных девочек-близнецов. Шкура советского профессора японистики подошла кицунэ ничуть не хуже, чем пышный мех, а если коллеги иногда и страдали от излишне веселых шуток, то виду не подавали. Муж любил ее больше жизни, восхищался безмерно и писал хокку на каждую годовщину свадьбы. Жизнь наконец-то улыбнулась лисе.
И лишь Палычу чудился кончик хвоста, вылезающий из-под клетчатой юбки изысканной посетительницы, мнились хищные зубки в алых ротиках славных детей. Но кто же станет слушать пьющего сторожа
Батхен