Символ веры

Вот в деревню, в Новозаветино, я без помех приехал. Как и положено — приход себе принимать. Глухое, думаю, место, да люди тут простые, верующие — не чета столичным безверам. Те напоказ крестятся, а библии в руках не держали, и в церкви лишь на венчание, крестины да отпевание ходят. Здесь, думаю, люди лучше, книгами новомодными не порчены, по отцам живут. Кто же, как не они, с благоверным князем Димитрием против поганых биться шли Много мечтал.

Затемно приехал. Староста мне избу мою показал, снеди вручил на первое время, ключ от храма, да на спочив отправился.

Поутру я храм открыл, лампады запалил, заутреню, значит, служить в новом месте готовлюсь. А тут, гляжу, старуха в платке да с корзинкой яиц уже стоит. Слова сказать не успел — корзинку мне бухнула, в руку чмокнула да к двери чуть не бегом, не оглядываясь, метнулась.

— Куда же ты — я ее позвал. — Да и зачем мне принесла
— Дык, милок, хвораю я, — обернулась она, — а теперь — точно оздоровею.
— С чего вдруг
— Эх, милок! Молод еще, не знаешь… Вона, к руке твоей приложилася, благодать Божию приняла от нее, тем и оздоровею. А чтоб точно благодать хорошей была — вона, яек тебе принесла.
— Эх, бабуля! Нешто я святой Только бог да они чудеса и свершали.
— От я и говорю — молод еще, не видывал. Вот, отец Онуфрий, что до тебя был, тот не кобенился, знал! А и до него от отцов так повелось! И все, божьей милостью живем, аль в срок отошли.
— Что же так, бабушка — говорю — разве просто все
— А чавой-то не просто, а — подбоченилась старуха да слова с гонором цедить стала — Мы, чай, по-православному живем, как Бог нам завещал! Ты округ-то посмотри! Вона — Бог наш, Сус, на кресте мучается! Вона — Никола-угодник — тоже Бог! Вона, слева — Богоматерь Казанска, а поверх — тоже Богоматерь, Донская. Вона, за тобой прям, икона — Егорий-мученик, конь-чудотворец да змей преподобный. Всех их, кормильцев, ведаем! По вере-то православной живем!

— И как живете-то
— По-божески и живем! Я завсегда свечки в храме ставлю, а на Пасху — яйки крашу. Вербу еще святим, как же! Ты, милок, как мою вербу святить станешь, гляди — хорошо водой святой поливай, не жалеючи. Я ей потом и коз своих охлещу, чтоб здоровы были.
— Да разве ж это — все Большего и не знаете
— Чавой-то не знаем! Все-то мы знаем! Ты, милок, до греха не доводь, сам на иконы посмотри: вона — боги все, чего о них не знаем Богоматерь, вона, с Николой угодничает, Богу, значится, служат. Сам вишь, как на образах намалевано: лики благостны, одежи шелковы, округ лба сияет — и-и-и-и… Как я, грешная, гляну — да так и умилюсь. Каждый день хожу умиляться-то. Не умилишься ведь — богу не угодишь, накажет.
— Да что ты говоришь такое, бабушка! Какие вербы да угождения! Бог-то наш — трансцендентален и адноминален, к акцидентности мира едва причастен!

— Свят-свят-свят! — закрестилась бабка. — А чавой-то за слова срамные кидаешь на Бога Хулить нашего Боженьку вздумал! Али ты — колдуешь чаво, заклинания бесовы читаешь Так ты и читай, только Бога не хули. А так — кому ж тут знаткой-колдуном-то быть, окромя батюшки Только всем не сказывай, иные и прибить могут, как снова свою цедеталость поколдуешь.
— Да не колдую, бабушка! Говорю так, что бога нельзя вот как ты говоришь, просто так человеку понять! Что он в вышнем мире живет, а не на облаке!
— А чавой-то понять нельзя! Вона — бог-то и намалеван! Не простой человек же малевал — богомаз! А ты говоришь — нет его! Как бы он намалевал, коли бога бы не было Намалеван — значит есть! Сам, значит, его видел! Да ты сам посмотри — вона, кущи райски каки! Все душеньки праведны туда попадут! Будет кисельком меня богоматерь кормить с золотой ложечки! А чавой-то нет! Я всю жизнь праведной была — свечки ставила, к руке батюшки прикладывалась, яйки на пасху красила, вербу святила! Да на исповеди — все, как на духу! А вот Макарьевна, соседка моя, — ни-ни. У-у-у, змеюка! Не быть ей в раю!

— Да чего же ты ближней своей зла желаешь Христос же говорил — «не суди и не судим будешь, ибо каким судом судишь, таким и тебя осудят»!
— Чавой-то такое ты говоришь! Ой, не греши, милок! Не мог Сус такое сказать, что Макарьевну в рай возьмет! Она же, курва грешная, про курей моих говорит — рябые, мол! А какие они рябые, коли пестрые! Черти ей котел смолы в аду прозапас держат, да языку ее — раскаленну сковороду! А ты, милок, за нее вступаться удумал, Бога гневишь!

— Разве ж в соседке твоей совсем добра нет
— А чавой-то в ей добро! Платок оденет — лохмы торчат, избу метет — пыль по ветру пускает, повойник свой, бесстыдница, лентой украсила, у офеней себе по зиме новый платок купила, про кур моих напраслину говорит — рябые, а какие они рябые! Нет, откель в ей, бесоводке, добро-то! Тьфу!
— Как же ты рай-то к золотой ложке свела Не о кисельном рае бог сказывал! В библии же писано: уподобятся все ангелам! А что Ангелам нужны ложки-кружки золотые Перед кем им чваниться Разве — голодают они Разве тщеславие тешат Разве они, как куры в курятнике — соседа турнуть норовят Нет! Ни нужды у ангелов, ни желаний! То и вам в раю уготовано!

— А чавой-то я ложечки златой не заслужила! Чем таким грешна, а Не Макарьевна, чай! Ты, батюшка, не читай таких книжек — бесовские они, пагуба. Как есть — анафема! А Слово Божье — верное!
— Что же, прикажешь из Слова Божьего страницы повыдирать, что тебе не по нраву
— Так нет там таких страниц! Не мог бог так сказать, чтоб Макарьевне — рай, а безгрешным — шиш! Чавой-то Богу такое говорить, а! Он — не Тимошка, видит немножко! Знает, что Макарьевне в аду кипеть за грехи — пальцем ей с неба грозит: не балуй, шельма, не балуй!
— Как же вы по-христиански живете-то! Бога не ведаете, рай себе покупаете, святых, как соседей, за навозом смотреть приставляете, ближнего не по Слову Божьему, а по себе судите! Разве о том писали Матвей, Марк, Лука да Иоанн! Разве тому учили Ориген, Тертуллиан и Фома! Темные вы все!

— А чавой-то мы темные! — старуха аж ногой топнула. — От свечек богу ставленных, чай, светлые, да благодать божия на нас — лоб крестить не забываем, нет! А на тебе, милок, есть ли крест! Что ж ты меня дружками своими пугать удумал Знать не знаю твоих Марка, Ваньку да Фомку! И Рыгена с Толяном не ведаю! Озорники, верно, какие, с Макарьевной, видать, путались! Тьфу! Ты, мил человек, их-то не слухай! Доведут они тебя до тюрьмы. Ты лучше нас слухай, тут тебе умные люди скажут, как оно что!
— Тяжко с вами…
— А чавой-то с нами тяжко! С Макарьевной своей, небось легко ему, а с нами, крещеными, тяжко!

Вот сбежал я тогда от старухи. Думал — одна она из ума выжила. Думал, у одной нее Символ Веры такой — «а чавой-то»… А там — все село не лучше, да окрестные тож. Бога не знают и знать не хотят, раем тщеславие свое кличут, в суеверии погрязли и довольны, да каждый Бога об одном просит: «хоть вынь у меня глаз, да у соседа — оба»! Вот, решил совета у вас спросить — как мне заблудших просветить Они же, как скотина, рай лучше хлева и вообразить не могут, ангелов божьих, как кур на насесте, видят! Каким отеческим словом их вразумить Каким подвигом к свету подвинуть Как хоть говорить с ними, чтобы поняли

Вскочил митрополит с кресла, лик кровью налился. Над попом сельским навис:
— А чавой-то ты ереси в приходе учинять удумал, анчихристово семя, а!

Источник