Бабу не желаете

– Номерок – пальчики оближете! Сосед тихий, бывший капитан дальнего плавания, будет о чем поговорить, – уверяла Гладкова администратор, елозя бюстом по стойке.

Гладков зевал, показывая золотые коронки, не таясь, разглядывал мощную грудь, упакованную в бюстгальтер шестого размера, и послушно кивал плешью. День-деньской снабженец Петр Иванович кружил по маленькому пыльному городу с одной базы на другую, с одного склада на второй, заключая договора, пожимая неоскорбленные трудом руки начальников и наполняя портфель накладными и счетами. Устал. Расплатившись и получив ключ, поднялся на третий этаж и отыскал нужный номер.

Пахнуло чем-то хорошо знакомым – тем, чем обычно смердит в общественных уборных. Петр Иванович поморщился и включил свет.
– Ты что, собака, на рею хочешь! – крикнули с одной из кроватей.

Гладков испуганно присел, щелкнул выключателем, шепнул опасной темноте «извините», наощупь добрался до пустой койки со старомодными набалдашниками, быстро разделся и лег. «Завтра же на вокзал и домой. Что успел, то успел» – подумал Петр Иванович, едва панцирная сетка железной хваткой впилась в рыхлые бока.

Носоглотка соседа работала уверенно и громко. Звуки, воспроизводимые ею, напоминали рык могучего льва. Только через час, устроив ощетинившуюся перьями подушку между ухом и плечом, Гладков закемарил. Привиделась жена Жанна Никитична, статью напоминавшая борзую, в клетчатом переднике, с тарелкой отбивных в руках, и сынок Евгеша, старательно надувающий изумрудные пузыри курносым носом.

Проснулся Гладков по старой привычке на рассвете. Приподнялся на локте, огляделся. На тумбочке примостилась фуражка с золотым якорем, на стуле полосатым комком свернулась тельняшка, в бороде соседа, пребывающего в пучине снов, запуталась, словно в сетях, килька в томатном соусе. Из-под кровати выглядывало последнее судно капитана – белоснежное, эмалированное и наполовину наполненное. В паучьем углу совершила суицид одинокая зеленобрюхая муха, на подоконнике ровными рядами выстроились бутылки «Столичной».
– Да-а, – не удержался Петр Иванович. – Ну и помойка.

Капитан шевельнулся, перешел с рыка на хрюканье, а потом неожиданно спросил:
– Ты что, крыса сухопутная, прикажешь через весь коридор по нужде малой бегать!
Гладков вздрогнул, спешно натянул одеяло до подбородка и вежливо пискнул:
– Нет, нет, что вы.
– То-то же, рыбий потрох! – рявкнул свинолев и снова захрапел.

Петру Ивановичу очень хотелось убежать, но памятуя, что первый поезд в родной и безопасный город будет только в полдень, заставил себя успокоиться и задремать.

В дверь постучали.
– Не заперто, – ответил Гладков, не открывая глаз.
– Бабу не желаете – спросил женский голос.
Оторопев от услышанного, Гладков судорожно замотал головой.
– Зря, – посетовали в дверях. – Хорошая баба. Недорогая.
– Н… не надо, – еле выдавил Петр Иванович.
– Ну как хотите. Я завтра зайду. Может надумаете, – и дверь захлопнулась.

«Господи, какой разврат» – подумал Гладков, поворачиваясь на другой бок, и почему-то пожалел, что не согласился. И потом, когда вышел подышать свежим воздухом провинциального городка, все корил себя, что не взглянул хоть одним глазком на наглую бабу, бесцеремонно предлагающую себя первому встречному.
Иногда в мысли вваливалась жена – плоскогрудая и поджарая, сквозь зубы цедила: «Ну ты и тварррь!» и, принимая развратные позы, добавляла: «Тебе что, меня мало!». Гладков покупал газводу, залпом осушал стакан, и, пугая стаю разномастных собак, бежавших за ним, отмахивался от кого-то незримого.

Незнакомая баба поглотила все его существо. Прижималась пудовой грудью, томно охала и повторяла: «Зря. Недорого». И через час прогулки Гладков послал к черту Жанну Никитичну, пообещав недурные алименты на вечно пузырящегося Евгешу.

– Да что я, в самом деле, не заслужил Что я хуже других Могу себе хоть разок позволить – бушевала доселе скромная натура Петра Ивановича.

Было решено остаться еще на одну ночь. Капитан, конечно, пугал, но первобытный инстинкт брал свое. Целый день бродил Петр Иванович по городу, питался в пельменных, пил пиво, после которого искал кратковременное убежище в кустах, и даже проехался на трамвае, глазея на небритые подмышки барышень, держащихся за поручни. Баба, виляя белыми гладкими бедрами, спрашивала «не желаете» и уже по-хозяйски стягивала с Гладкова брюки. Жанна Никитична подкладывала в лифчик вату и грозилась профкомом, Евгеша сморкался мимо платка и клянчил на мороженое.

Вечером, воодушевившись грандиозным бюстом администратора, Гладков смело вошел в номер. От сквозняка по желтой глади эмалированной шхуны пробежали легкие волны. Капитан лежал в той же позе, что и утром. Только в бороде произошли изменения: килька обрела подругу – мутноглазую мойву. Стараясь не шуметь, Петр Иванович юркнул под одеяло.

Не спалось. Глазастая и пышнобокая баба отражалась то в лунной желеобразной поверхности, то в пустых бутылках «Столичной». Устраивалась рядом с Петром Ивановичем, заставляя кровать жалобно скрипнуть, потом резко вскакивала, кружилась в каком-то диком танце, запрокинув голову, смеялась и подтрунивала «ну как хотите», а после снова бухалась на любовное ложе, обдавая Гладкова горячим дыханием.

– Отда-а-ать швартовые! – гаркнул во сне капитан.

Хотелось курить. Пришлось встать и открыть форточку. Чиркнув спичкой, Гладков глубоко затянулся. Из серого облака выскочила Жанна Никитична. «Сына пожалей!» – крикнула она и продемонстрировала унылую грудь. С жалобным «чпок» под носом у невидимого Евгеши лопнул огромный малахитовый пузырь.

Ближе к утру проснулся капитан: ополовинил «Столичную» из горла, покушал из консервной банки, наполнил почти доверху «спасательную шлюпку», неизвестно кому рассказал увлекательную историю про акулу и «сукина сына», служащего боцманом, а после снова провалился в морское забытье, сладко пустив слюну в бороду.

Боясь не услышать приход бабы, Петр Иванович более не ложился, и когда уже знакомый голос задал долгожданный вопрос, он радостно крикнул: «Да!».
– Чего ж так громко – удивилась молодая девица. – Никак оголодал
– Сколько – окончательно осмелев, выдохнул Гладков.
– Да как у всех. Я много не беру. Тебе одну иль две
– Две! – и весь прошлый мир стал Петру Ивановичу безразличен.

Девица проскользнула в номер. Гладков оглядел – ладная. Так, так, а корзина зачем Да, впрочем, какая разница.
– Полтинник за две, – назвала цену греха искусительница.
«Даром!» – пронеслось в голове Петра Ивановича. Дрожащей рукой выудил деньги из кармана, протянул и спросил:
– А вторая, вторая-то где
– Да сейчас же, сейчас. Вам во что дать

Зажмурившись и застонав, Гладков опрокинулся навзничь. «Во что дать» разлилось по венам и зацементировало пах бывшего честного семьянина.
– Неужели так оголодал – удивилась распутница.
– Быстрее! – промычал Гладков.

Девица зашуршала, засуетилась и… ушла. Петр Иванович открыл глаза и сел. Есть Гладкову почему-то совершенно не хотелось, хотя на тумбочке лежали две аппетитные ром-бабы.

Источник