Зэк

Просыпаться было больно. Петрович приподнял тяжелую голову — и тут же со стоном уронил ее на кухонный стол.
«Опять до кровати не добрался, — вяло подумал он, — плевать. Пить, пить!»

Вода из сломанного крана текла тонкой струйкой, и страдалец жадно приник к ней. Он пил долго, задыхаясь и всхлипывая. Стало легче.

Некоторые подробности вчерашнего вечера всплывали в памяти рваными обрывками. Вот Морковна жеманно, оттопырив грязный мизинец, разливает дешёвую водку по стаканам; вот Колюня, матерясь, роется в груде грязной посуды — ищет тарелку почище; вот они втроём пытаются кого-то затащить в подъезд: кого, зачем Всё покрывал тошнотворный туман с запахом грязного тела и вчерашней рвоты — и Петрович, не обращая внимания на боль в голове, рванул в санузел — к белому фаянсовому другу.

…Через полчаса стало немного легче. Вода булькала в животе и разве что из ушей не выливалась.
«Эх, не припас с вечера на опохмел!» — запоздало мелькнула мысль, но трезвеющий разум тут же отмёл её: с такой компанией и речи не могло быть, чтоб припрятать сто грамм.

«Хоть чаю поставить!» — Петрович поплёлся на кухню. При виде загаженного помещения скривился от отвращения. Не так давно он пьянствовал, чтоб забыть прежний уют и чистоту. Но мысль об уборке даже не мелькнула в его голове: вечером придут друганы, опять будет выпивка, надоевшие разговоры, дешёвая вонючая еда… если даже собраться с силами и навести порядок, долго он не продержится.

Внезапно в углу что-то зашебуршало, защёлкало. Послышалось Нет, вот опять! Мыши уже завелись, что ли Петрович уставился в угол, откуда доносился шум. На полу валялся пакет — что за пакет, откуда Именно там что-то шуршало и щёлкало.

Мышей Петрович не то чтобы боялся — не любил. Особенно на своей кухне. Он вооружился огрызком веника и опасливо раскрыл пакет.
На груде полузавядшей крапивы сидел большой бурый рак. Он угрожающе приподнял клешни и пощёлкал — не подходи, мол!
— Вот и допился до белой горячки, — обреченно пробормотал Петрович. Рак опасливо попятился, перебирая тонкими ножками, и попытался спрятаться в пожухших стеблях.

* * *
На крестины собралась обычная компания. Морковна по случаю праздника накрасил ногти кроваво-красным лаком и напоминал вампира больше, чем обычно. Впрочем, пол этого существа определить было невозможно: в соответствии с настроением его одежда была то мужской, то женской.

Колюня был классическим алкашом и выглядел как бомж. Он же и притащил вчера к Петровичу в квартиру полный пакет свежепойманных раков. Впрочем, их тут же поменяли на водку, а один вот остался. Повезло. Не сварили живьём.

Из всей компании только хозяин квартиры был небезнадёжен. Он ещё держался. Стирал одежду в ванной, пытался бриться хотя бы через день. Совсем недавно Петрович был женат и помнил, какая прекрасная, налаженная была у него жизнь.

Жена ушла к другу Петровича. Неожиданно, внезапно. «Хорошо, хоть детей не нажили, — думал иногда бедолага, — совсем бы чокнулся!»
После развода Петровичу досталась однушка на выселках — что ж, всё крыша над головой, подумал он равнодушно. И запил. С работы турнули. На новую он и не пытался устроиться. Плыл по течению и не искал лучшего. На запах горя и одиночества слетелись стервятники: местные алкаши и пропойцы.

На кухне было шумно. Выпивали, закусывали грубо накромсанной колбасой с хлебом. У Петровича это была первая еда за день. Аппетит проснулся внезапно, и он налегал на угощение.

— Захарием надо назвать животину! — Колюня листал какую-то засаленную брошюру. — Нынче день святого Захария, во! Как раз ему подходит!
— А что, хорошее имя! Пусть будет Захарием! Зак сокращённо! — Морковна нынче был в женском образе и всё ластился к Петровичу, а тот боязливо отодвигался — упаси Боже от такого нежданного альянса!
— Несовременный ты человек, Петрович! — Морковна вздохнул и убрал руку с колена мужчины, — надо бы крестничка водочкой окропить!
— Нет уж! — энергично возразил Колюня, — иди-ка ты куда подальше! В прошлый раз карася крестили — кто в аквариум портвейна подлил, а До утра не дожил Леопольд! А всё ты!
— Я не виноват, что портвейн был некачественный! — взвизгнул Морковна. Смерь Леопольда была на его совести, и он не любил об этом вспоминать.

Захарий обосновался в небольшом аквариуме. Петрович приспособил маленькую помпочку и с умилением наблюдал, как рак сидит на камушке, подставляя спинку под струю. Раз в день Зак получал кусочек минтая. Он деликатно подносил его ко рту тонкими ножками с вилочками на концах. Петрович любил смотреть, как рак ест.
— Кушай, животинка. Не Зак ты, а Зэк. Точно. Пожизненное у тебя заключение, как и у меня. Только у тебя аквариум, а у меня конура эта. Клетка, если честно. Так что мы с тобой оба — вечные сидельцы…

Рак слушал молча и понимать, конечно, ничего не мог. Но Петровичу казалось, что иногда рачьи глазки поблескивают сочувственно и внимательно.

Постепенно мужчина привязался к раку, как обычно привязываются к домашнему питомцу. Ему казалось, что Зэк с нетерпением ждёт его с халтурки: чтобы у животины был минтай, Петрович таскал ящики в магазине по соседству. Прибыток был невелик, хватало только на одну рыбу в неделю, на хлеб и сигареты. Впрочем, почему-то на выпивку деньги находились всегда.

Придя домой, первым делом Петрович подходил к аквариуму и стучал пальцем по стеклу. Зэк, выпучив глаза и подняв клешни, исполнял для хозяина нечто вроде качучи, что несказанно веселило мужчину.

Он всё придумывал, как облегчить и украсить жизнь Зэка. Разместил в аквариуме красивые камушки и небольшое зеркальце, посадил специальную травку, чтобы рак мог прятаться. И когда тот сидел в зарослях — подолгу, неподвижно — Петровичу было до слёз жалко его: казалось, Зэк вспоминает просторную реку и таинственный блеск луны на воде; а может, грустит по молодой соседке-рачихе — кто знает!
— Зэк ты мой, друган несчастный! Как же тебя угораздило! Ну что уж теперь! Видно, куковать нам с тобой вместе до скончания века!

Петровичу рисовалась картина старости: вот он, одинокий, немощный — и рядом только одно живое существо, бессловесный рак. Не то чтобы его пугала такая перспектива, но он чувствовал ответственность за питомца. И старался соответствовать роли главы семьи.

Впрочем, получалось плоховато. Под сенью родителей и властной жены, под влиянием собутыльников получился человек мягкий, добрый и слабый.

Однако, он сумел отстоять Зэка, когда Колюне вздумалось сварить рака на закусон — и даже фингал получил в том споре. И гордился им потом, тайком разглядывая в зеркале — подрался он впервые в жизни.

* * *
Спокойные периоды жизни сменялись бурными попойками. В одну из таких гулянок Петрович два дня не появлялся дома.

Когда он вернулся, глазам его открылось страшное, душераздирающее зрелище. Стоя на хвосте, рак наполовину высунулся из воды. Клешни его замерли в конвульсии, членистое тельце выгнулось назад. Зэк напоминал бурый уродливый цветок — точнее, памятник цветку, который изваял безумный скульптор-авангардист. Было похоже, что рак скончался в страшных муках.

Петрович потрясённо смотрел на своего питомца. Внутри у него мелко задрожало. Он опустился на стул и закрыл лицо ладонями. Мысли его бились и путались.
«Небось минтай испорченный был… ну да, холодильник давно ведь пропил… бедный мой Зэк, один, мучился… я там с Колянычем и с Васиком, а он тут… умирал!» Мысли метались, кружились — и наконец потрясённый Петрович разрыдался. Но слёзы не принесли облегчения. Всхлипывая, он накрыл аквариум полотенчиком — лишь бы не видеть изломанного в агонии тельца.
— Спи, бедолага, — неслышно прошептал он, — кончилось твоё пожизненное!

Жужжала помпочка, журчала вода — звуки были такие мирные, успокаивающие, что Петрович решил не отключать механизм. У него не хватило духу. Ему казалось: отключи он помпу — и Зэк умрет окончательно.

Горюя, он достал заначку — полбутылки пойла ему удалось припрятать с последней пьянки. Сгрёб грязь со стола — прямо на пол. Нарезал луковицу, поломал черствую горбушку. Поминальный стол был готов. И тут в дверь постучали.

Петрович не откликнулся. Ему было не до того. Он горевал. К тому же собутыльники вваливались без разрешения, а посторонние сюда не ходили.

Стук повторился. Дверь приоткрылась, и в комнату просочилась девица. Странная, старообразная. Боты, плащик, кудельки — впрочем, хозяин квартиры на вторжение внимания не обратил. Вошедшая тихонько постучала уже по дверному косяку — безрезультатно. Кашлянула. Наконец вскричала тонким голосом:
— Гражданин Сидоркин вы будете
Петрович поднял на неё тяжёлый взгляд. Его не удивило присутствие чужого человека. Он переживал своё горе.

— Проходи, — голос его звучал безапелляционно, и гостья поневоле двинулась к столу мелкими шажками. Ей было страшно, как ночью в тёмной подворотне. Но почему-то она не ушла.
Петрович налил пойла в грязную рюмку, подвинул гостье.
— Пей.
— Нет, нет, что вы…
— Пей, я сказал! Помянем друга моего лучшайшего! В муках умер, в расцвете лет! — Петрович покаянно опустил голову, — из-за меня умер! Нет мне прощения!

Настоящие слёзы катились по его лицу. Девушка при виде такого горя растерялась и робко дотронулась до рукава пальто, которое он так и не снял:
— Ну что вы… как так можно говорить, вы ж не можете знать наверняка!…
— Вот, гляди! — Петрович сдернул полотенчико с аквариума. И затряс головой, не в силах смотреть. Заплакал.

Катя ( девушка звалась Катей) оторопело смотрела на замершего рака. Постепенно на лице её проявилась и расцвела робкая улыбка. Она сразу похорошела, нечто ангельское проступило во всём её нелепом облике.
— Ой, это рак у вас Большой какой! — Петрович поднял на неё тяжёлый взгляд, и она заторопилась: — Вы не так поняли! Жив ваш рак, живёхонек! Я точно знаю, у меня тоже рак жил! Не такой большой, правда! Это ж они дышат так! На хвосте стоят и дышат! Вот, смотрите! Жив он! Шевелится!

Действительно, Зэк, надышавшись, величественно опустился на дно аквариума и направился к любимым зарослям. Судя по всему, чувствовал он себя превосходно.

Потрясённый Петрович долго приходил в себя. Наконец, он вскинул взгляд на девушку:
— Знаешь… спасибо тебе! Я ведь чуть не чокнулся, правда! У меня, кроме Зэка, и нет никого!
Вдруг подозрение ясно нарисовались на его лице:
— А что ты тут делаешь И кто ты вообще такая, а Зачем пришла

Катя смутилась — она смущалась каждый раз, когда приходилось говорить людям неприятное.
—Я… я из жилконторы вашей. Вот пришла свет вам отключить. Вы ж не платите! — она зачем-то показала тетрадь, которую держала в руке. — Вам и писали, и звонили! А вы не платите! Так что сейчас прямо без электричества и останетесь, вот!

Под ложечкой у Кати противно дрожало. Если этот странный мужик стукнет её или крикнет — она тут же умрет! Ну почему Прокопенко сам не пошёл Занят, видите ли! Как можно в такой адрес девушку посылать

Но Петрович и не думал возмущаться. Он понял одно: вот прямо сейчас отключат электричество ! И это грозит бедой большей, чем жизнь без чая! Он просительно сложил руки и подался вперёд:
— Девушка… Катя Катя, ну пожалуйста, ну я вас очень прошу, не отключайте нас пока, а Ну подождите ещё немного! Я точно заплачу — по частям, как-нибудь, но сейчас не надо отключать! Рак ведь умрет без проточной воды! Вы ж знаете, что они только в проточной жить могут! А что я тогда делать буду!

Катя вдруг посмотрела на Петровича другими, женскими глазами: невысокий, худощавый. Немолодой. Рассеянный близорукий взгляд, в выражении лица — что-то детское.
«А он ничего. Милый», — подумала она.

— С каких доходов собираетесь платить — строго спросила она. Ей нравилось, что этот симпатичный ей мужчина отвечает послушно, как в школе на уроке:
— Пятнадцатого у меня пенсия. Я инвалид по зрению, пенсию получаю. Вот сразу и заплачу…
— Я зайду пятнадцатого, — учительским тоном сказала Катя, — и квитанцию принесу! Тогда и поговорим!
И она выскользнула за дверь.

Упустить подвернувшуюся возможность Катя не могла — и пятнадцатого опять стучалась в ободранную дверь. Зэку она принесла креветку, а Петровичу — пирожки с капустой.
Долг за электроэнергию медленно таял. В маленькой квартирке постепенно исчезали залежи мусора, а Петрович начал бриться каждое утро.

Приятели-собутыльники Катю не одобряли. Впрочем, они как-то незаметно испарились.
— Променял нас Петрович на бабу! — скрежетал Морковна, — так мужики и пропадают!
Но Петровичу так осточертело пьянство, что он с облегчением принял перемены в своей жизни. Он устал от водки и занудных собутыльников. Перемены произошли тем более легко, что Петрович ещё не упал на дно.

Он любил читать тихим вечером — неспешно, возвращаясь к местам, которые затронули душу или просто понравились своей красотой. Обдумывать прочитанное он тоже любил, а иногда воображал себя на месте главного героя— впрочем, тут же мысленно одергивая себя и смущаясь, будто кто мог подслушать его мысли. Он подолгу любовался закатом над городскими крышами или листопадом. Думаю, это и спасло его от потери облика и личности. И вовремя пришедшая Катя подтолкнула его в нужную сторону.

Вскоре Катерина переехала в квартирку к «двум холостякам», как она их называла.
— Он звёзд с неба не хватает, мам, — делилась она, — и немолод, и совсем не красив. Но я ведь тоже не Наоми Кэмпбелл, выбирать не приходится! Мы друг другу под стать!
Мать грустно смотрела с фотографии на могильном памятнике. Она, как никто, желала счастья своей некрасивой дочери.

Петрович внешности Кати не замечал. Сначала мешала сильная близорукость. А потом, когда на его лице поселились породистые, благородные очки — он привык к внешности подруги и не видел тощеватых ног, жидких волос и близко посаженных глаз. И если б ему сказали, что Катерина некрасива — не поверил бы.

Прошло полгода, наступил славный месяц май. Мы бы не узнали Петровича в справном мужичке, что не торопясь шагал с работы: Катя устроила его в свой ЖЭК слесарем-сантехником. Хорошая работа, нужная, и при квалификации Петровича прибыльная.

Катя не скандалила, не заставляла, не ставила условий. Но как-то незаметно, исподволь она направляла друга так, что он искренне полагал: это он, он сам решил поменять жизнь! Сам отшил Коляна и Морковну! А теперь вот на отпуск зарабатывает, а может, на шубу Кате — он не решил ещё!

Поднимаясь по лестнице, Петрович почувствовал вкусный рыбный запах и довольно улыбнулся. Только утром обмолвился, что похлебал бы ушицы — и вот, пожалуйста, Катерина расстаралась.

— Я пришёл! — громко объявил он. Мол, вот я, дома. Хозяин. С работы пришёл, всё как у людей. Катя не ответила сразу, и внезапный страх толкнул Петровича в сердце: вдруг ушла Но девушка просто так увлеклась своим делом, что не отозвалась сразу. Она что-то старательно отмывала в раковине, худенькие лопатки ходили ходуном под платьем.

Петрович подошёл поближе — Катерина мыла небольшой аквариум, в котором обычно квартировал Зэк. Нехорошее предчувствие охватило мужчину. Он с трудом сглотнул и хрипло спросил:
— А где Зэк, Кать
— Как где В кастрюле, конечно! — легко отозвалась Катерина, и от её весёлых слов качнулся и рассыпался с оглушительным звоном хрустальный замок, который Петрович строил в душе последние полгода.

Впрочем, Катерина тут же почуяла неладное. Она быстро подошла к Петровичу, на ходу вытирая руки о фартук, близко заглянула в глаза:
— Ты что, Игорь! — она взяла мужчину за руку и легонько встряхнула, — ты что! Вон в кастрюле Зэк сидит, помывку пережидает! В прошлый раз чуть не наступили на него, помнишь Вот я его в кастрюлю и посадила! А ты что подумал, а

Петрович перевёл дух, криво улыбнулся Катерине и вышел на балкон. Достал сигарету, прикурил не сразу: пальцы дрожали противной нервной дрожью.

Через пару минут из комнаты позвала Катя:
— Иди обедать, Игоряш! Стынет уха! Руки мой давай!
— Ага, сейчас приду, — откликнулся с балкона Петрович. Не хотелось уходить с ласкового солнца в дом.
— Кать, поедем завтра на реку Выходной ведь! — неожиданно предложил он, — позагораем, шашлычков пожарим. Зэка выпустим.

Источник