Растрепка

Дверь, обитая коричневой клеенкой, вся в золотистых гвоздиках, распахнулась от толчка.
Толкающая нога была Марусина. Маленькая, в санадалике.
Если как следует топнуть, прыгнуть или, вот как сейчас, изо всех сил пнуть дверь, в подошвах срабатывала магия — пятки мигали розовым.
Когда-то давно, на прошлой неделе, сандали ещё и пищали. Пронзительный писк раздавался при каждом шаге.
Прохожие оборачивались. Воспитательница Вера Санна, которая вторая и плохая, запретила приводить в них в сад.
Брат ковырнул внутри плоской отцовской отверткой, постучал розовыми чудесами о плинтус. Писк хрюкнул и умолк навсегда.
До квартиры семь ступеней. На каждую — прыг и сияние.
В полумраке прохладного подъезда розовые мигалочки очаровывали. Завораживали.
Такого неистового розового оттенка тогда, тридцать лет назад, еще не существовало в нашей стране.
Марусин мир с высоты ста двух сантиметров состоял из горчично-жёлтого надувного кота, цвета асфальта плюс бриллиантовый зеленый, синего шерстяного, кипельно-белого простынного, бордового резинового с привкусом мяча — самый противный цвет в мире.
А этот умопомрачительный розовый отсвет приехал из загадочной страны ГДР.
Не сам, конечно. Его прислал отцовский друг — дипломат.
— Почему друг папы — сумка для важных мужчин — загибая пальцы, Маруся считала папиных друзей.
Вот носатый грузин дядя Ашот. Он привозил рыбу и икру из Астрахани. Чёрные смолянистые катышки заставляли есть ложкой, прямо из банки. Катышки мерзко лопались на языке.
— Это же польза! Для крови! — Взрослые смеялись. Маруся глотала не жуя, запивала сладким чаем. И мечтала, чтобы эта солёная гадость пропала навсегда.
А усатый рыжий Валера подарил синюю-синюю кружку, для мамы. Мама ее любила. И чай пила только из неё.
Или вот Валерина жена, тётя Люся — смешливая бабёнка. Так папа говорил. Она передавала всем сладости — Марусе, маме, брату и сестре. Через папу.
— Может, пухлый строгий дипломат тоже был лучший друг Чем он хуже зайки
Ну конечно! Он вспомнил в своей далёкой командировке про Марусю. Спрятал в кожаном рельефном нутре махонькие сандалики, отковылял на почту и вот — розовый свет засиял для хорошей девочки.
— Энгельса-домдвадцать-квартирасороктри! — ключ на красном шнурке тепло лежал на груди. Мигалочки на пятках сияли под детскую мантру.
Пинок в коричневую мягкую дверь.
— Мамой пахнет! — возвестила миру нехитрый факт Маруся.
Обычно, мама сразу выглядывала из кухни. Улыбаясь, вытирала руки о передник. Этого было достаточно для счастья.
Но сейчас, резко тарахнул хлопок деревянной рамы.
— Ойоооой! — звук падающего металла, стекло об пол, шлепок руками по фартуку.
Облачко жара, пополам с мукой, вырвалось в коридор.
— Ах, тыж! — несколько мучительных секунд тишины. Мама заплакала. Рыжие кудри выбились из-под платка.
Сидя на полу, мокрыми, солёными от слез руками, она собирала раскрошившиеся коржи.
Это сквозняк распахнул окно. Смахнул остывающие на подоконнике коржи для торта. Все пятнадцать пятнистых слоёных кругов. В осколки.
— Это не я! — тихонько всхлипывала Маруся, прямо в обуви прошлёпав на кухню. — Мамочка
В подмышке у мамы было тепло, как всегда.
Байковый халат — мягкий, как всегда.
Рука, гладившая тёмную макушку — родная, как всегда.
Горе, боль и обида — вот что было по-иному.
На махонькой кухне таких липких запахов раньше не водилось. А теперь они заполнили собой весь дом, перебив главные — выпечки, воскресенья и мамин.
Днём мама служила в бухгалтерии, в загадочном ПродСнабе.
Выстукивала на печатной машинке важные документы. Считала, сводила.
Там, в старом заводском здании, зябком даже в жару, Маруся любила гостить.
Мамины коллеги подкармливали её бутербродами, разрешали нажимать клавиши серого ортеха.
Но самое главное — можно было спускаться по пожарной лестнице в палисад при проходной.
Из него Маруся носила печатным дамам цветы и яблоки. В каждый карман убиралось по одному теплому анису. Топ-топ по железным ступеням, вверх-вниз.
А после звонка, в пять вечера, ей обязательно вручали лист копирки в подарок. И сторож махал морщинистой рукой.
Ночью мама мыла баню. Общественную, самую обычную. Укладывала младшую на скамейке, в общем зале для переодевания, завернув в свое шерстяное синее пальто. И в этом ослепительном бело-кафельном свете Маруся засыпала. Под швых-швых тряпки об пол.
А по воскресеньям мама пекла пироги. Или лепила вареники с картошкой. Или даже настоящий торт, если вдруг зарплату ей выдавали сгущенкой и маслом.
Отец редко бывал дома в выходные.
Командировки, встречи, дела. Посиделки с друзьями, гараж, мотоцикл. Много алкоголя, рыбалка, тётя Люся.
— Мамочка, не плачь! Мы его склеим! — топ розовым огоньком.
— Маруся, не плачь! — мама с хлопком открыла клубничное варенье для пропитки.
Рецепт разгромленного торта был прост и чуден. Как детство.
Мама даже записала его в тетрадь для семейных секретов.
И подписала, что придумала его Маруся 11сентября 1988 года.
«Торт «Растрёпка»
Напечь слоистых загорелых коржей.
Разбахать их на мелкие кусманчики.
Мазать чайной ложкой с журавликом на ручке плотный масляный крем. Собрать кусочки, составляя мохнатые, перемазанные вареньем и кремом круги.
Посыпать каждый слой грецкими орехами и оранжевой, мелко рубленой курагой.
Выскрести пальцем миску из-под крема, начисто.
Обязательно дождаться старших из секции и музыкалки.
Шумно прихлебывать чай и нахваливать трехлетнюю Марусю, что все так удачно склеилось.»
Последний раз Маруся видела отца в то самое воскресенье. Поздно ночью, в ярком проёме распахнутой двери маячили два силуэта.
Отец обнимал тётю Люсю.
В руках у неё охапка цветущих вишнёвых веток. И это в сентябре!
Нежные лепестки трепетали и светились на фоне их раскрасневшихся лиц. Оба смеялись и что-то наперебой говорили маме.
Старшая сестра, выглядывая из спальни, хмуро молчала. Брат сжимал кулаки.
— Хватит сквозняков! — мама захлопнула дверь.
Ключ на красном шнурке сделал два оборота.

Источник