Паромщик

Я видел, как умирает ночь. Как отогревается зима под весенним покровом, но я не видел ни неба, ни звёзд. Только лишь то, что находилось на расстоянии вытянутой руки. Кто я Куда иду В зеркале уже больше года ничего не отражается.
Иногда я урывками видел её в раздробленном стекле окна, иногда вспышками мерцали её глаза в свете фар проезжающего мимо автомобиля. Я придумал её
Когда-то я говорил, что мне сгодится любая. Я беззастенчиво отвечал на флирт каждой встречной. Пока она не отхлестала меня по щекам своим холодным отстранённым взглядом.
Я не мог остановиться, не преследовать её белые руки, её идеально прямую спину. А она нюхала воздух, как животное. Вдыхала жадно, быстро, загоняя стылую зиму внутрь своих лёгких короткими толчками, а выпускала одним лёгким разочарованным выдохом.
Она была подобна кукле. Кукле, что искала кого-то в осенних туманах, зимних сумерках и весенних ночах.
Кто она такая Откуда пришла Кого ищет Как быстро уйдёт
Быстро. Очень быстро. Я будто всего лишь раз моргнул, лишь раз отвёл от неё взгляд и… толпа рекой из человеческих тел смыла её прямую спину, белые руки и жадное отрывистое дыхание.
Любил ли я её Умею ли я любить Всё чаще задаюсь этими вопросами. Знаю, что она умела. Знаю. Но понимаю ли
За окном двадцать седьмой век. На синтетику перешли все, даже моя кошка и та искусственная.
За последние три века необходимая отдельным людям война, искусственный кризис и прочие «сказочные» проблемы, быстро сократили население Земли. Помню, как бабушка читала личные дневники своей прабабушки, ещё рукописные (да кто вообще теперь пользуется этими… ручками карандашами Нет, кажется это всё же называлось ручкой). Те записи были пропитаны отчаянием, болью, слезами, что оставили размытые пятна на сухой жёлтой бумаге. «Первые массовые самоубийства». Первые. Только подумать… У них тогда ограждали часть тротуара и крепили табличку «Осторожно сосульки». Позже надпись эволюционировала вместе с веком и вот уже теми же красками на табличке рассыпано новое предупреждение «Осторожно, суицид. Отойдите дальше от заграждения». Теперь никто не смотрит ни на летящих вниз людей, ни на кровь, что расползается по тротуару густой липкой лужей. Все знают, что не пройдёт и десяти минут, как тротуар вымоют, а тело в чёрном мешке отвезут… да не важно куда. Всем уже плевать, куда отвозят чёрные мешки.
Прабабушка писала о кладбищах, теперь и это слово считается историзмом. Даже не архаизмом, ибо заменить его нечем. Людей не хоронят, не поминают. Людей забывают.
Иногда останавливаешься посреди дороги и понимаешь, что среди пешеходов ты — единственный человек. Определить проще простого: экология изменила внешний вид человека, тогда как роботы обладают кожей, цвета фарфора — без единой морщинки или прыщика.
Вот так же, как сейчас, в тот вечер я стоял и ждал зелёного сигнала светофора. Она подошла совсем близко, коротко втягивая воздух аккуратным маленьким носиком. Она не была андроидом. Но и человека я в ней не ощущал, хотя бугорок на шее от импланта говорил об обратном. У меня был точно такой же. Чипы вживляли, чтобы точно знать сколько нас осталось.
Я шёл за ней через переход, в парк, по аллее и скверу. Шёл, чувствуя себя собачьим хвостом, который не может оторваться от тела и пойти туда, куда вздумается. Я вилял из стороны в сторону, в надежде отцепиться, но как только её силуэт пропадал из зоны видимости, я, как и она, начинал отрывисто втягивать в себя воздух, надеясь почувствовать её. Вот только как раньше ничего не ощущал — так и сейчас… Выручало хорошее зрение, помогавшее разобрать за стволами парковых деревьев её тонкий нервный силуэт.
Мы общались с ней совсем недолго. Вернее, говорила она, а я молчал, так как не понимал её и не знал, что на это ответить. Она рассказывала про осколки души, небесную реку, известную в мифологии древности под именем Лета, Стикс, Ахерон, Манала, Гьёлль, китайские названия, индийские, маньчжурские — бесконечное количество имён на языках, давно умерших и не погребённых, а будто так же увезённых куда-то. В чёрных мешках. И слово-то какое: погребённых…
А ещё паромщики. Бесконечная вереница имён паромщиков, что перевозили души на другой берег. И у каждого своя плата.
Осознав, что я — человек, она долго пыталась мне что-то втолковать про истинные пары и перерождение. Но я понимал так мало из сказанного, что во мне очень скоро начало проступать острое чувство разочарования в себе и отчаяния от невозможности облечь её слова в образы. Названия, мысли, что она вытаскивала из своего сознания, проваливались в меня, как в космическую чёрную дыру. Исчезали без остатка и напоминания. Я был бы рад занозам, зазубринам, неровным краям, но всё внутри меня было отшлифовано и залито маслом. Чтобы никто и ничто не задерживалось в моём восприятии.
В мире будущего и высоких технологий она родилась с осколком внутри. Он колол её, не позволяя забыть. И вот она ищет. Ищет много лет.
Когда она растворилась в летнем проливном дожде, я вдруг представил, как она в другом городе, среди других людей, уже покрытая сетью морщин всё ищет её — свою пару. И что-то кольнуло в душе. Я почувствовал слёзы на лице. Больно. Очень больно. Снова кольнуло, и я отрывисто втянул в себя воздух. Память подкинула воспоминание о хвойном аромате белых рук. Не то. Мне нужен аромат горного снега. Того, до которого не добрался гнетущий запах города. Талым чистым снегом пахла моя… пара.
И вот я в каком-то городе, очередном на моём пути. Похож на собаку, уже два десятилетия следующую за свежим холодным ветром, которого в городе быть не может. Улицы битком набиты машинами и андроидами. Хорошо, если за день мне удаётся увидеть хотя бы одного человека, но теперь это всё реже.
Ещё один перекрёсток, ещё один светофор и… какое-то знакомое ощущение. Оборачиваюсь. На меня огромными пустыми глазами смотрит девочка. Совсем ещё крошка, но щёки уже покрыты рытвинами — следами подживших прыщей. Её за руку крепко, но осторожно держит женщина в униформе: скорее всего робот-гувернантка. Я киваю и перехожу дорогу вместе с толпой. Гувернантка тянет девочку по указанным в голове координатам, но малышка выдёргивает свои пальчики, вырываясь из хватки, и идёт за мной. И я снова чувствую себя ищейкой, жадно, но как-то обречённо вдыхающей воздух, в поисках оставившего её хозяина, а малышка… она похожа на собачий хвост: хотела бы сменить направление, да может только вилять, а вот оторваться уже не получается.
Вспоминаю, как тяжело выдохнула та девушка, присаживаясь на лавку в сквере, как легко она похлопала ладонью по месту рядом с собой и как рассказывала, рассказывала…
Я опустился прямо на бордюр, смотрел на девочку и ждал. Она уселась рядом. Подошедшая гувернантка пыталась поднять малышку с холодного камня, но та заупрямилась, и синтетическая няня осталась стоять возле неё, застыв механическим изваянием, ожидая команды слабого человеческого существа.
А я… я рассказывал. Про Харона, Гермеса, про деву Модгуг и Одина. Рассказывал про реки, царства Смерти и астральные пути, про «уммэй но акай ито» и осколки души. Глаза девочки оживали, в их пустоте появлялся лёгкий, дрожащий, ещё неверный свет, который, я знал, разрастётся.
Тяжело вздохнув, я хотел подняться, но годы брали своё. Липкий страх неприятно прошёлся по коже морозным дуновением, когда я увидел протянутую мне руку. Няня-андроид. Приняв помощь, я с трудом выпрямился, оказавшись лицом к лицу с синтетическим организмом. Что-то насторожило меня, и я предпочёл поскорее удалиться.
На прощание, махнув девочке рукой, я спешил укрыться за деревьями. Поняла ли эта малышка хоть слово
Неделю спустя та гувернантка всё не давала мне покоя. С неба упали первые тяжёлые капли. Будто растворяясь в них, как растворилась когда-то под потоками воды та девушка, я вдруг понял — в глазах автоматизированной няни той малышки светился такой же неверный блик. В глазах робота появился свет…
Когда стена дождя с силой упала мне на плечи, я вдруг улыбнулся, распрямил спину и, с небывалой лёгкостью, пошёл дальше. У этого мира была надежда, и та девушка знала об этом. Теперь знаю и я. Когда-то это поймёт маленькая девочка, потом первый андроид, а я стану туманом и дождём, чтобы увидеть, как оживают люди, когда-то падающие с крыш подобно сосулькам…

Источник