Алхимия рассказа

Апокалипсис похож на замшелую статую в заброшенной части парка. На ту невзрачную статую местного творца, которую никто не заметит. Но так будет только при двух условиях.

Если воспринимать лишь видимое снаружи. И если учитывать, что действие происходит на душе автора.

«Случайный прохожий может оказаться Богом. Но чаще всего за маской Бога прячется один из его любимейших учеников».

Корица на стенках кружки напоминала кольца Сатурна без Сатурна. Бессмысленная, казалось бы, деталь, но пара глотков остывшей тьмы на дне и десятки присохших крупиц наполняли комнату пряным ароматом.

Что-то живое отчаянно пыталось выбраться из заточения шкафа. Кто-то живой. Пока.

Этот приглушённый шум трансформировался в предложение: «Нечто так ломилось из закрытого подвала, что на стене расцвели сады трещин».

Вдалеке за окном пара нетрезвых лиц вершила шумную революцию для вмонтированной в бетон урны. Судя по грохоту и крикам, бездушное железо выигрывало со счётом 2:0. Пока.

Но всё это исчезало из поля зрения и слуха Автора, на душе которого царил личный апокалипсис.

Он привычно вырезал из себя кусочек боли, а потом выстанывал из зияющей раны всё остальное. Сначала подвешивал ядро боли, потом наращивал вокруг него персонажа и запускал призрака тайны.

Ядро боли и тайна — вот главные ингредиенты.

Потом уже вокруг персонажа возникали иные — персонажи, места, смыслы и отсылки, — но цель, а точнее главная боль у текста всегда была одна. А рядом парила тайна. Парила и не отпускала.

Сложить буквы так, чтобы читатель узнал эту боль в себе, было мало. Получить разрешение, вызвать мазохистское желание — это было куда важнее.

«А ведь у меня это тоже болит. Надо бы разворотить и…» — вот, о чём должен быть опыт читателя.

Если не зацепить первой фразой, если не дать деталей, которые воссоздадут вселенную, ничего не получится. Никто не хочет проснуться утром и обнаружить, что три из пяти органов чувств отказали, а вертикали никогда не существовало. Это же бред.

Совсем плохо, если у рассказа нет никакой боли. Рассказ тогда станет заводом, производящим перегоревшие лампочки. Так, конечно, можно. Даже выглядеть будет похоже. Люди заплатят. И разозлятся. И никогда больше не вернутся. И зачем тогда это всё
— Помогите! — кричало в шкафу.

Иносказательно Автор кричал то же самое. Но звать на помощь напрямую — такая банальщина!

Главная боль в центре всего. Рыболовные крючки эмпатии то тут, то там. Необычные метафоры — специя, которая раскрывает вкус по-новому.

Автор нередко творил из математического расчёта. Он рисовал график, где ось «икс» означала абзацы, а ось «игрек» — эмоциональный накал.

Но одной из отличительных черт его авторского стиля было не это всё. Не только это. Запятая, а не точка. В конце одна карта всегда оставалась нераскрытой. Последняя точка явно была маской, которую примерила на себя запятая.

Всегда нужен пафосный и леденящий росчерк в финале.

Урна пала. Улюлюканье и усилившийся лязг за окном возвестили скорое прибытие полиции. Они приедут тушить маленький пьяный костёр, когда на девятом этаже разверзнется вход в саму Преисподнюю.

Грохот и вой за стеной сменились скулением.
— Выпустите… Пожалуйста, выпустите, — донёсся голос из шкафа.

Автор поставил последнюю точку и улыбнулся. Взял со стола канцелярский нож и ушёл на зов случайного прохожего в темноту своей квартиры.

.