Выборㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ

Зло — это зло. Меньшее, бо́льшее, среднее — всё едино, пропорции условны, а границы размыты. Я не святой отшельник, не только одно добро творил в жизни. Но если приходится выбирать между одним злом и другим, я предпочитаю не выбирать вообще.
А. Сапковский

Будильник зазвенел, как и обычно, в семь, раздражающей трелью оповестил о начавшемся новом дне. Новом, но все таком же, как и сотня, тысяча предыдущих до него: шумных, полных дел и забот. Елена, не открывая глаз, на ощупь нажала на кнопку, чтобы перевести будильник на попозже, стандартные «еще пять минуточек», чтобы жизнь не была такой уж омерзительной, но…

Будильник зазвенел, как и обычно, в семь. И Ярослав, едва ли полтора часа назад, наконец, уснувший тревожным, нездоровым сном, услышал его, проснулся, заплакал. Катя застонала в унисон с сыном. А потом и сама залилась слезами: нет больше сил!

Нет больше сил! За стеной опять плакал ребенок. Елена поморщилась: неужели нельзя его угомонить никак И плачет, и плачет, и плачет сутками! И вечером плакал, и ночью, и утро вот — и он опять! Дурная у него какая-то мать, ничего не может сделать. Что там у него Зубы Колики

Колики Или зубы Или просто он просыпается от громких звуков, что неизбежны в многоэтажке: нельзя, чтобы никого из соседей никогда было не слышно — то кто-то грохнет чем-то, то громко заговорит на лестничной клетке, то вот чайник засвистит истошно, и Ярослав, конечно…

Конечно, он не прекращает орать. Так орет, что свисток перекрикивает. Елена, на ходу теряя тапочки, рванула в кухню, выключила истошно вопящий чайник, налила себе кофе — пусть пока остынет — и направилась в ванную. Надо почистить зубы!

Зубы у него, похоже, режутся. Бедный зайчик — и так не спит, а еще соседка со своим чайником. Сейчас еще новости включит на всю катушку, и тогда точно прощай покой. Одно утешение — она быстро уходит.

Одно утешение — она быстро уходит, на работе тоже, конечно, дурдом, но хотя бы нет орущих детей. Елена сполоснула лицо, потянулась к баночке крема и… А это что такое Пульт с двумя серыми кнопками. Записка «сегодня ты изменишь мир!» Какая же чушь! Дурацкая шутка. Она — изменит мир. Скорее мир перевернется!

Скорее мир перевернется, чем соседи поймут, что живут не в лесу. Еще и идиот справа решил навести порядок с утра пораньше, включил пылесос. А он у него не иначе как из турбины сделан, так гудит и ревет. Конечно, и Ярослав ревет, не хуже этого самого пылесоса. Какой тут сон под такую какофонию: соседка вон подключилась — новости свои включила. Как же голова болит…

Как же голова болит! Этот орет, другой дебил с утра пораньше пылесосить надумал. Звук прибавить надо на телевизоре, а то диктора не слышно совершенно. Ну не в лесу же живем, ну как так можно! Ладно, собралась, пошла. Ключи не забыть, паспорт, проездной.

— Мяу! — черная кошка прямо под ноги метнулась. Елена выругалась, едва удержалась, чтобы не дать животному пинка: ходят тут бродяжки всякие, тоже по ночам голосят, еще и громче соседского ребенка. Истошно взвизгнули тормоза остановившейся буквально в сантиметрах машины, водитель высунулся из окна, обматерил…

— Мяу! — раздалось с улицы. Истошное, утробное. Катя с Ярославом на руках метнулась к окну, посмотрела, не раздавил ли кто кошку, хоть и дурная, и орет по ночам, как припадочная, а все же жаль ее. Вот соседку-дуру, что под колеса чуть не попала, выбежав на дорогу, не жаль.

Елену даже в метро все еще трясло. И не потому, что вагон шатался на рельсах, поскрипывая и порой скрежеща о стены тоннеля, вот-вот гляди развалится, а… Голова раскалывалась. В ушах стоял звон от детского плача, звон трамвайного звонка — «ее» маршрутка подрезала его на перекрестке, звон сработавшего на «зайца» турникета на входе в подземку, звон… У кого-то звонил телефон, дебильная мелодия проникала прямо в мозг.

У кого-то звонил телефон, дебильная мелодия проникала прямо в мозг. Катя только-только угомонила Ярослава, только-только он перестал плакать, и вот на тебе, опять. Ребенок скривил личико, накуксился, набрал воздуху в грудь и заорал: «А-а-а!»

«А-а-а!» — кричала Елена мысленно. Как же она устала! От громких звуков, от дебильных разговоров, от… От всего этого шума, что преследовал ее постоянно. Вспомнила про пульт и утреннюю записку. А что если это правда Что если это бы сработало, что если бы звуки исчезли. Но какие звуки Только для нее или..

Вот бы звуки исчезли. Все! Детский плач, надоедливый звон, постоянный грохот и шум. Катя зажала руками уши, уже не обращая внимания ни на сына, ни на что иное. «Ш-ш-ш» в ушах. Так хорошо, так спокойно. Как было бы хорошо — лишить мир звуков!

Лишить мир звуков. Или всех — слуха. Елена теребила пульт в руке. Лишить мир возможности говорить. Но что тогда Все равно останется звук, шум, треск, писк. Нет, это не поможет. Вот бы перестать слышать!

Вот бы перестать слышать. Перестать слышать крик, голоса, чужую музыку, все вообще! Катя еще сильнее прижала руки к ушам. Ш-ш-ш… Кто бы так сделал…

Ш-ш-ш… Елена представила себе мир без звуков. Пустота. Тишина. Покой. Постоянный покой. Ни ругани, ни глупых речей, ни плача, ни воплей.

Ни плача, ни воплей, ни бессонных ночей. Ни шума соседей, ни шума телевизора, пылесоса, ни шума города.

Ни шума моря и ветра, ни музыки, ни звука родного голоса, шепчущего ласковые слова. Ни — Елена подумала о соседке и ее младенце — слова «мама», что услышит она когда-то.

Ни слова «мама». Катя разжала уши, подошла к Ярославу, присела рядом с его кроваткой. «Мама» он скажет ей когда-нибудь. А она не сможет его услышать. Или не сможет услышать, потому что он не сможет сказать. Нет, нет, как она может думать об этом!

Об этом думать даже нечего, нельзя! Елена вытащила руку из кармана, избегая даже малейшей возможности нажать кнопки на дурацком пульте. Ей сказано, что она не может отказаться. Ну и хорошо, она не откажется. Но срока же, до которого она должна выбрать, ей не дали. Ну вот и будет выбирать год, два, десять! А там, глядишь и… не придется выбирать совсем.

Лучше не выбирать совсем!

Источник