Лавка

 

Лавка Я нахожу интересным гулять по городу, в котором живу, и смотреть вокруг глазами ребёнка. С восторгом разглядывать большие цветные рекламы, завидовать богатым молодчикам в блестящих

Я нахожу интересным гулять по городу, в котором живу, и смотреть вокруг глазами ребёнка. С восторгом разглядывать большие цветные рекламы, завидовать богатым молодчикам в блестящих иномарках, наблюдать за прохожими.

Как-то раз я вот так бродил по улицам и вдруг увидел то, чего совсем не ожидал. Впрочем, такого никто не ожидает. Это было объявление. Печатное, но необычное. Где-то шестидесятым кеглем в гарнитуре Ариал красным по белому: «Лавка ширпотребных эмоций». И ниже, кеглем этак двадцатым: «Радость, тоска, спокойствие, скука и проч. Цены договорные».

Похоже на то, что объявление тут повесили специально для меня или для такого, как я. Во всяком случае, на шумной улице только я один встал, как столб, и долго смотрел на красные буквы. Есть у меня такая особенность – могу очень долго разглядывать то, что зацепило. Обычно это оттого, что доходит не сразу.

В тот раз тоже не сразу дошло. «Лавка». Это такое место, где торгуют. Магазин на старинный лад. То есть никаких кассовых аппаратов, штрих-кодов, чернорубашечников-секьюрити и бэйджей с именами продавцов. «Лавка эмоций». Тут-то и закавыка. То есть приходишь, выкладываешь кровные и уходишь — с радостью. Или со скукой. Или за что ты там платил. Оно бы и неплохо, да вот только «Лавка ширпотребных эмоций». Значит, ничего стоящего. Так, штамповка.

Но объявление меня зацепило. И я стоял, тупо пялясь в бумагу, старался понять, что меня беспокоит, но, так и не поняв причину, пошел себе дальше по улице. Мне захотелось куда-нибудь в дом, погреться, но идти было некуда. К маме или домой – скучно, не то настроение. К друзьям в гости не хотелось вовсе – они как раз тогда все переругались, а я, значит, разнимай. Увольте. Пришлось завернуть в первый попавшийся подъезд. Я поднялся на площадку между первым и вторым этажами, прислонился к зеленой стене у окна и закурил. Стоял я долго.

На половине третьей сигареты хлопнула дверь подъезда, и по лестничной клетке разнеслись шаги. Снизу поднималась несимпатичная девушка. Лет двадцати пяти. Она несла две увесистые на вид сумки.

Можно было бы помочь, но в этом деле раз на раз не приходится. Самозваного помощничка могут заподозрить в чем угодно и так обложить, что уши повянут. Уши мне были дороги, так что я и не двинулся. А вот девушка остановилась и спросила:
— Вы ко мне

К вопросу я был настолько не готов, что даже не сообразил переспросить. Просто стоял с непониманием на лице и молчал. Увидев, что я не понял, девушка добавила:
— Вы в лавку
Я все равно не понял, но на всякий случай ответил:
— Нет.

Я ведь и в самом деле просто грелся. Да и потом, известно, что человеку всегда проще ответить «нет». И девушка пошла дальше, а я от нечего делать проводил ее взглядом вверх по лестнице к двери одной из квартир площадкой выше. На двери была приклеена белая полоска с красными буквами. Гарнитура Ариал, кегль где-то шестидесятый. Надписи было не разобрать, да это и не требовалось. Меня уже подбросило. Я оторвался от стены и как раз, когда девушка загремела ключами, громко сказал:
— Простите, пожалуйста…

Она обернулась. Теперь, когда это был не просто человек толпы, я смог увидеть ее. Пожалуй, еврейка. Во всяком случае, не русская. Вот такие же очень густые, почти сросшиеся брови были у моей одноклассницы Фриды. В моих глазах эти брови губили все лицо. Впрочем, оно и так-то не блистало красотой. Грубоватое оно было. Подбородок острый, губы тонкие, нос широкий, с большими крыльями. Глаз я не разглядел – я подслеповат, – но это могло потерпеть. В одежде не обнаружилось ничего особенного. Так одеваются тысячи девушек во всех городах России. Немного нетипичен берет, но и их – белых, вязаных – вполне хватает.
— Это у вас тут лавка простых эмоций
— Да. Только не простых, а ширпотребных.
— А что, есть разница – спросил я, поднимаясь к ней. И тут я разглядел глаза. Черные, жутковатые. Что-то внутри испуганно дрогнуло.
— Огромная, — веско сказала девушка и отвернулась открывать дверь. Я поинтересовался:
— А в чем разница
Уж не знаю, на кого эта юная лавочница училась, но ответ дала точно, как математик:
— В любви. Чувство простое, но не ширпотребное.
— Ага. То есть любовью вы не торгуете.

Дверь открылась, и девушка вошла внутрь. Я стал на пороге и увидел, как она ткнула пальцем в окно в глубине квартиры. Это было окно кухни, и в клочок стекла, не загороженный тюлем и холодильником, виднелся городской отель.
— За любовью туда. — Сказано откровенно и в точку.

Пока хозяйка снимала куртку и берет, я разглядел квартиру. Ну, что сказать – это была настоящая советская квартира. В кухоньке холодильник «Сибирь» какого-то чуть не довоенного проекта, за ним — искусно вписан квадратный кухонный стол, табуретки ради экономии места сдвинуты под столешницу. Комнату от порога было видно только уголком, но и он говорил о гегемонии пролетариата. Диван пружинный, старый, одна штука, приложением силы в тысячу ньютон превращается в кровать. Стены увешаны всем тем, что принято называть «фигнюшками».

Как богат русский язык, как труден для изучения. Поди попробуй объяснить иностранцу, что «фигнюшка» – это небольшая или несерьезная вещица, представляющая ценность только в качестве элемента декора, да ещё сложная для того, чтобы описать её внешний вид и не имеющая легкопроизносимого названия. Ближайшее английское словосочетание, которое я знаю – «petty little thing» — недостаточно ёмко.

Где-то на этих мыслях меня и застала реплика девушки:
— Да вы проходите, раздевайтесь. Сейчас чайник поставлю.

Я прошел, закрыл дверь и начал раздеваться. Хозяйка ушла в кухню, и там что-то пластмассово щелкнуло. Почти сразу вслед за этим зашумело, и я понял – электрический чайник. Послышалось усталое: «Васька! Опять ты, блин… Ну-ка, кыш отсюда!» Затем раздался мягкий стук, и на пороге кухни появился черный кот. Он мяукнул, вложив в голос все свое ленивое недовольство поведением хозяйки, горделиво и плавно поднял хвост и потек в комнату. Причем именно не пошел, а потёк – столько грации, самоуважения, космического спокойствия было в этом движении.

Я ношу армейские ботинки на высокой шнуровке, так что пока разувался, девушка в кухне успела пошуршать полиэтиленом, позвякать посудой и выглянуть в прихожую. Я поставил ботинки и взглянул на неё. Без куртки, в джинсах и облегающем свитере, она была еще менее привлекательна. Какая-то плоская она была. За исключением маленькой груди на теле не было ни единой округлой линии. Что ж, бывает. Трудно ей, наверное, приходится.
— Что сначала: чай или дело – спросила она.
— Да я, собственно… — Я замялся. Мне ведь просто было интересно посмотреть. Я еще не совсем свихнулся – покупать чувства.
— Значит, чай.

За чаем мы познакомились и разговорились. Точнее, это Юля («Вообще-то, Юдифь, но Юля проще») меня разговорила, а там меня понесло – я любитель поболтать. И как-то так вышло, что я всё ей выложил. И про детство, и про юность, и про предсказуемую зрелость, и про страх, про одиночество, про злость, и про Веронику, девушку свою.

И вдруг я умолк. Воцарилась тишина.

Кот Васька изучающе глядел в мои глаза. Юля беззвучно постукивала пальцами по кружке. К чаю она так и не притронулась, а я между тем выдул добрых три чашки. Я вдруг со страхом подумал, что, возможно, главный здесь – кот. Нет, Васька отвел взгляд и удалился. Я перестал опасаться его: не боюсь тех, кого переиграл в «гляделки». Но какая-то напряженность осталась. Что-то было не так.

— Я что-то не то сказал – осторожно осведомился я. Со мной так бывает – ляпнешь, не подумав, а людям обидно. Но тут был другой случай. Юля посмотрела на меня, и взгляд у неё был виноватый.
— Спокойствие, — сказала она.
— Что «спокойствие» – не понял я.
— Ты пришел за спокойствием.
— Да – Я задумался. В чем-то это было правдой. Мне и самому порядком надоело метаться по жизни от беспричинной радости до вязкой депрессии. Должно быть, покоя-то я и искал.
— Шестьсот рублей, – тихо сказала Юля.

И тут мне стало совсем неловко. Это трудно объяснить, но торговать спокойствием, радостью, грустью – это цинично. Циничнее, чем торговать своим телом. Да еще по таким недорогим ценам. Все-таки не с бананами дело имеем. Тем не менее, я полез в карман и положил шестьсот рублей на стол. Пятьсот и сто. Юля взяла их, ушла в комнату и вернулась с маленьким аптечным пузырьком.
— И… на сколько такого хватает
— Навсегда.
— А какие-нибудь гарантии есть
Юля вспыхнула. Не знаю, почему.
— Ты чё, оборзел совсем! Какие тебе гарантии! Тебе счастье продают за шестьсот рэ! Гарантии! – И вдруг сникла, добавила тихо: — Урод.

Тут завелся я. Если Вероника ещё может безнаказанно обзывать меня, то уж от Юли, да еще за свои же деньги, я такого потерпеть не мог. И боюсь, что следующие десять минут мы орали и шипели друг на друга, совсем как мартовские коты. Кончилось тем, что в запале я бросил на пол пузырек со спокойствием и раздавил ногой.
— Ой, — сказала Юля.

В нормальных условиях я всегда ухожу после скандала. Но теперь меня остановило именно это «Ой».

Юля присела на корточки и осторожно потрогала прозрачную лужицу пальцами. А потом села на пол, прикусила сгиб большого пальца, и взгляд ее остановился. Я стоял, не зная, что делать.

 

Потихоньку до меня дошла странность ситуации. Я вдруг понял, что ни капли не сомневаюсь в том, что в пузырьке была далеко не вода. Я окончательно убедился, что Юля – начинающая ведьма. Что ведьмы вправду бывают. Я ещё много во что поверил, только всё это была ерунда. Главное – я понял, что Юля плачет. Ни слезинки, ни всхлипа, ни вздоха; и всё же это был плач. А я, как и многие мужчины, беспомощен перед женскими слезами.

Ах, это надо было видеть! Как я бросился утешать, гладить Юлины руки, лепетать какие-то ласковые и ненужные слова, трепать её волосы, рассказывать анекдоты… Бр-р-р! Кудахчущая клуша. Но по-другому я не умею.

И я её вытащил. Анекдотом про ведьму перед казнью на костре. Юля улыбнулась, а потом с каждой секундой оживала всё больше и больше. Через пять минут она уже подметала пол, а я рылся в холодильнике в поисках варенья. Мы снова сели пить чай и снова разговорились, но это уже была беседа добрых знакомых. Никто не ставил мне диагноз, мы просто трепались о том, о сём.

Я узнал, как мало денег приносит торговля и какая жуткая в ней конкуренция. Узнал про шлюх из городского отеля, как они часто приходят за дозами равнодушия. Про одного старичка, который отоваривался радостью еще у Юлькиной бабки и продолжает приходить до сих пор. Про мальчика-мажора, буквально «подсевшего» на удивление. И ещё узнал, что я удостоился великой чести: всего за полуторную цену Юлька отдала мне не разовую дозу, а нечто в миллион раз более могучее. Я раздавил пузырек, который мог дать спокойствие как черту характера. Раз и навсегда поселить его в душе.
— Почему, Юль
— Потому что ты любишь.
— Это так важно
— Мне – да.
— И другого такого нет

Она покачала головой. Я призадумался. Юля вдруг предложила:
— А хочешь, я тебе приворотное зелье дам
— Хочу!

Юля ушла в комнату. Пока она там искала зелье, я замечтался. Вообразил, как подолью зелье Веронике в кофе. Как она его выпьет, и как потом всё будет чудесно. Юля застала меня на середине воображаемой сцены с раздеванием. Я покраснел. Она поставила на стол старинный граненый флакон из толстого зеленоватого стекла. Внутри была жидкость мутно-бурого цвета. И тут раздался звонок в дверь.
— Посиди здесь пока, ладно — сказала Юля. – Я скоро.

Я кивнул, и юная ведьма закрыла меня в кухне. Из прихожей донеся мужской голос. Разговор что-то затягивался, и я вновь принялся мечтать. Вообразил себе свадьбу, ЗАГС, тетку с торжественным голосом, застолье, родню, танцы, раскрасневшиеся лица. И, конечно, «Горько!» И первый поцелуй моей жены Вероники, и шелест подвенечного платья, и любовь в её чудных карих глазах.

Поддельную любовь.

А вот это было скверно. Если я уже сейчас думаю об этой любви, как о фальшивке, то что будет завтра А послезавтра И я устыдился. Взял флакон в руки и долго его рассматривал. Появилось неодолимое желание вылить его потихоньку, да поскорее. А разговор в прихожей перешёл на повышенные тона. Очень не хотелось вставать из-за стола – мало ли, ещё услышит мужик и закатит скандал на троих. Нет уж, хватит с меня на сегодня скандалов. До раковины было далеко, и я пока вылил зелье в свою чашку с чаем. Планировал потом вылить в раковину – дескать, остыл. Не хотел травмировать Юльку.

Это было ошибкой. Потому что разговор взвился криком, хлопнула дверь, и Юля пулей влетела в кухню. В гневе она была страшна. Может, поэтому я опоздал крикнуть: «Стой!»

Юля схватила чашку с чаем и жадно отхлебнула из нее. Я заорал. От неожиданности она глотнула и посмотрела на меня. В моей руке был пустой флакон, в её – моя чашка. С чаем и зельем. Она всё поняла сразу. И побледнела.
— Ты что… – в её широко распахнутых глазах бился ужас, – ты… ты…

Я сжался и кивнул головой. Я чувствовал: сейчас что-то будет. И оно случилось. Я видел только одну вещь страшнее ведьминого гнева — это атомный взрыв, но его-то смотришь по телевизору.

Она бесновалась целую вечность, но с моей головы не упал ни один волос, потому что Юлька делала это странно и жутко – одними глазами. Лицо ее застыло гипсовой маской. Я же не мог отвести взгляда. И перепуган был до того, что колени дрожали неуёмно. В голове не вертелось ни единой мыслишки – в ней был лишь ужас. И я, правда, не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Юлька тихо опустилась на табуретку и уставилась в окно. Но было уже темно.

Я, тихо стуча зубами, выдавил:
— Юль…
— Уйди! – взвыла она. – Видеть… тебя… не могу…

Плечи её вздрагивали, голос прерывался. Я тихо, как побитая собака, боком выбрался в прихожую. Целых пять минут надевал ботинки; не сразу попал в рукава пальто; с шапкой было меньше всего проблем.

Опять я всё сделал не так. Я всегда всё делаю не так, но сегодня было особенно страшно. И стыдно. И непонятно, что делать.

Она вышла из кухни. Это была другая Юлька. Как будто из куколки вышла бабочка. Или из гадкого утенка — лебедушка. Из кухни вышла женщина. Порозовели щеки, изменилась походка… Да не знаю я, в чем дело! Это была Женщина. Должно быть, все ведьмы умеют так.

Юлька… Юля подошла ко мне и поцеловала. Сквозь пальто и свитер я ощутил её тепло и пряный запах её волос. Я покраснел. И, что ещё хуже, я ощутил бесстыдное желание. Поцелуй был долгим и сладким. Я почти против воли обнял её, и Юля словно растаяла под моими ладонями.
Она оторвалась от моих губ. Не я от нее.

Я прошептал:
— Юля… Юленька… Ну как же.. Ну, почему..
— Уж если я люблю, я ведь имею право поцеловать
— Да…
— Теперь иди. И не приходи больше.

Я стал как робот. Механически развернулся, открыл дверь и начал спускаться по лестнице. Господи, это была совершенно незнакомая лестница! Я так долго просидел в квартире, что успел совершенно забыть, как я сюда попал. Со мной такое бывает. Я даже не знал, куда потом идти. Я вяло подумал: «Надо сначала выйти к отелю».

Она окликнула меня. Я обернулся.
Слава Богу, я подслеповат и не разглядел её взгляда. Я только видел, как шевелились её губы. Не донеслось ни звука, но я уверен, что понял правильно: «Приходи. Я буду ждать».

А потом во дворе я выл на Луну. Ел горстями снег и бесконечно тёр им лицо. В ярости набросился на стену и изрядно её попинал – так, что ушиб пальцы ног. А потом я ушёл, потому что была ночь, а ночью надо хоть немного поспать. И я не знал, приду ли к Юле ещё…

Как бы стыдно и тоскливо мне ни было, а всё равно люблю-то я Веронику. Это она увела меня домой, если вы понимаете. Прогнала спать и успокаивать совесть. Зачастую я веду себя, как последняя свинья, но у меня есть принципы. Они могут показаться странными и даже смешными, но они хотя бы есть. Этим стоит гордиться.

Только не всегда получается.

Лавка Я нахожу интересным гулять по городу, в котором живу, и смотреть вокруг глазами ребёнка. С восторгом разглядывать большие цветные рекламы, завидовать богатым молодчикам в блестящих

.

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *