Костюм

 

Костюм - Я нестандартный, говорю вам - нестандартный... доказываю я продавщице. - Что значит, нестандартный! изумляется та, и я понижаю голос до шёпота. - Размеры Понимаете - Шалунишка! -

— Я нестандартный, говорю вам — нестандартный… доказываю я продавщице.
— Что значит, нестандартный! изумляется та, и я понижаю голос до шёпота.
— Размеры Понимаете
— Шалунишка! — улыбается она. — И насколько нестандартный..
Её цепкий взгляд обстреливает периметр, а суетливые руки живо подталкиваю меня в примерочную.
Там я надеваю пиджак.
— Вот, произношу вымученно. Видите: рукава короткие, в плечах жмёт, на животе болтается
— Действительно, растерянно бормочет женщина.
И так происходит каждый раз.
***
Мой первый и единственный в жизни костюм был куплен мне в мои семнадцать, на «выпускной». Приобретён в универмаге — из-под полы, по знакомству. Без примерки.
Мама принесла домой газетный свёрток, и бережно положив на стол, сказала:
— Вот костюм — по большому блату. Гедеэровский. Шестьдесят процентов шерсти, сорок вискозы, цвет мышиный — ходовой. Носи на здоровье.
— А вдруг не подойдёт пролепетал я онемевшими от восторга губами.
И мама посмотрела на меня, как на умалишённого.
— Что значит, не подойдёт Ты вообще понимаешь, по какому это блату Что значит, не подойдёт!!
Я понимал. Импортный, германский, по блату, но вдруг не подойдёт!!
Когда я разворачивал свёрток, пальцы мои дрожали. Из-под газетной шелухи выпал рукав с тремя блестящими пуговками. Целых три пуговки!!!
Сердце моё замерло.
— Посмотри, какой ходовой цвет комментировала мама, — мышиный!
— Ходовой-мышиный! повторял я, будто в забытье.
— Видишь, на хлястике «сделано в ГДР».
— На хлястике
— Шестьдесят процентов шерсти
— Шестьдесят
Я гладил рукой по шероховатому лацкану и глаза мне застилал мышиный туман.
— Пуговки — бормотал я, разглядывая изящно исполненные, гладкие на ощупь пуговицы.
— А шов Ты только посмотри на этот шов! как заправский портной, встряхивала мама брюки. — А гульфик Это же чудо, а не гульфик. Сносу ему не будет!
— А вдруг не подойдёт!!
— Что ты мелешь Знаешь, как он мне достался Меряй, давай!!
Я был бледнее поганки. Руки меня не слушались. Ноги норовили вползти в одну штанину. Если бы не мама, не оседлать мне того костюма.
— В нём ты так похож на своего деда! сказала она, и в её глазах заблестели слёзы.
Она никогда не видела своего отца. Он ушёл на фронт через пять дней после её рождения. Ушёл, чтобы не вернуться. Но фотография сберегла дорогой сердцу образ.
— Его глаза, рот, уши шептала мама. — Просто копия.
— А костюм спрашивал я растерянно.
Я ничего в этом не смыслил. Смотрелся в зеркало, видел высокого несуразного юношу в пиджаке на голое тело — глупую улыбку, всклокоченные волосы, глаза, рот, уши Мои — глаза рот и уши.
— Как влитой! приговаривала мама. Гедеэровский, шестьдесят процентов шерсти, цвет ходовой мышиный. Носи на здоровье!
И я стал носить.
Гордость, которую я испытывал, надевая этот костюм, описать невозможно. Мне казалось, весь мир смотрит на меня, затаив дыхание и, как мама, наполняя глаза слезами.
Костюм преображал. В нём я больше не был тем юнцом с детской глуповатой улыбкой и всклокоченной шевелюрой. Теперь я был юнцом с детской глуповатой улыбкой и всклокоченной шевелюрой в костюме. Что, согласитесь, не одно и то же.
На выпускном я сиял. Блистал в танце, блевал в туалете. Так на пиджаке появились первые консервированные помидоры.
Мой любимый, дорогой, по блату купленный костюм потерял свою невинность.
Домой я вернулся под утро — убитый горем и водкой. А костюм, хмурясь помятыми брюками, долго и осуждающе смотрел на меня тёмным замытым пятном.
«Хороший друг!» понял я. И, испытав первую сладость безнаказанности, стал относиться к нашей дружбе легкомысленно.
Валялся в нём на вокзальных скамейках. Сиживал в «пельменных», роняя на всепрощающую ткань горчицу. Угощал мороженым девушек. Подтаяв, оно стекало по рукаву, а девушки по отвороту.
Словом, костюм меня не подводил.
Я заливал его вином и самогоном, обтирал об него сальные руки, скользил в нём по перилам, ходил на вступительные экзамены, засыпал в женских общежитиях, просыпался на траве.
В нём я любил и расставался, уезжал и возвращался.
Костюм стал моей второй кожей. По нему можно было читать моё прошлое и предсказывать будущее.
В нём я ушёл в армию, и два долгих года он жил под моим матрацем.
С ним я лежал в госпиталях и бегал в самоволки. Сигал через заборы и убегал от патрулей.
В нём же я познакомился и со своей будущей женой. И благодаря ему, а может, и, несмотря на него, она меня полюбила.
А через год, в этом же самом костюме, прошедшем огонь, воду и сточные трубы, я стоял под хупой*, шепча слова молитвы на непонятном мне языке.
Вокруг были гости и свечи, невеста в белом окольцовывала меня, а я всё стоял и думал: «Гедеэровский, импортный, шестьдесят процентов шерсти Права была мама!».
А ещё через полгода, в том же костюме я сошёл с трапа самолёта, чтобы убедиться, что карта мира не врёт, и за двухзначной цифрой, действительно, кроется целая страна.
В итоге, выросший в нём, я незаметно вырос и из него.
Но даже теперь, рассматривая с уже повзрослевшими детьми свадебные снимки, я нет-нет да и воскрешаю в памяти тот матовый блеск пуговок, то шершавое прикосновение ткани, тот запах. И всё бормочу бессмысленно и заворожённо: «гедеэровский, импортный, мышиный».
*хупа у иудеев — особый балдахин, под которым свершается церемония бракосочетания.
Эдуард Резник

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *