Истории из жизни реальных людей
Мягкая пелена рассвета розовой вуалью ложилась на город. Солнечный свет, местами пробиваясь через густые шапки деревьев, пестрым камуфляжем укрывал все, до чего мог дотянуться: многоэтажные дома; мосты, перекинутые через реки; парк, больше похожий на небольшой лес; узкую дорожку в парке, которая больше напоминала лесную тропу; стены уже «видавшего виды» трехэтажного дома. И одинокого мальчика, сидящего на его крыше.
Лишь немногие люди, вытащенные из теплых постелей и объятий любимых рутинными заботами, бодрствуют в столь ранний час. Вот и ему было не до сна, хотя дел у него не было. Ни важных, ни каких других.
Он бы долго мог так сидеть на крыше, свесив бледные ноги с ее края, и просто дышать воздухом, наблюдать за миром. Может быть даже всю жизнь. И даже еще чуть-чуть. Как получится.
Под его ногами было три этажа пустоты. Не так много, если подумать, но здание, изрядно обшарпанное, стоит на небольшом возвышении, поэтому кажется, будто с крыши этого дома видно весь город. Обвалившаяся местами облицовка стен демонстрирует любому желающему рыжину кирпича. С деревянный оконных рам грязно-белой шелухой сползает краска. Дом стоит тут уже чуть больше века. И чтобы это понять не нужно лезть в городские архивы достаточно одного взгляда. Так же пожелтевшие страницы выдают возраст книги.
Не смотря на все это дом был скорее похож не на доживающего последние дни старика, а на пожилого солдата, за плечами которого не одно доблестное сражение. Но в его глазах все еще блестит огонь жизни. Старики с такими глазами еще правнуков успевают на плечах покатать. Воин, одно слово.
Крыша детского дома давно заняла первое место в рейтинге самых любимых мест мальчика, обогнав светлую поляну в хвойном лесу, сплошь усеянную шишками, неприметную деревянную лавочку в дальнем углу парка, и даже домик на дереве, который он строил вместе с родителями.
Мальчик вздохнул.
На крыше к нему приходили разные мысли. Он был убежден, что мысли нужны для того, чтобы их думать. А если их не думать они обижаются и больше не приходят. И тогда ты остаешься совсем один.
А еще мысли любят книги. Поэтому, если много читать, то мысли будут здоровыми, сытыми и довольными, как коты на солнышке. Некоторые даже мурлыкнут иногда: тоненько и смущенно, чтобы другие мысли не услышали, а то ведь срам какой…
С малых лет он взращивал свои мысли, читая им вслух. А они рассядутся перед ним полумесяцем и слушают внимательно. В некоторых местах даже дыхание задерживают, чтобы ничего не пропустить. Как дети малые, честное слово.
Когда же они подросли стали сами читать ему. Стоит только уединиться где-то сразу и приходят. Иногда по одной, иногда сразу всей компанией. Говорят наперебой, спорят друг с другом, а он только соглашается, время от времени вставляет свои «пять копеек». В общем участвует как может.
У каждой был свой характер: кто-то был робким и тихим, кто-то добрым и веселым, кто-то непоседливым и шкодливым, а некоторые даже были злыми и ядовитыми. Разные были, словом.
Вот и сейчас, сидя на крыше, к нему пришла только одна мысль, да и та не веселая. «Ее наверное привлек запах воспоминания про домик на дереве» подумал мальчик. Мысль села рядом с ним, свесила ноги вниз, точно также, как сидел и он сам.
Я тут подумала, сказала она голосом, который был очень знаком мальчику, но он никак не мог сообразить кому он принадлежит. Да и не особо старался, если на чистоту.
Ее визави лишь чуть повернул голову к ней. Слушаю, мол.
Ты помнишь тот мультик спросила невеселая мысль.
Угу. кивнул мальчик.
Конечно же он помнил тот мультик. Он увидел его почти сразу после того, как попал в этот детский дом. Хотя, кажется, к тому времени другие дети уже успели определить его в «умники». Видимо думал мальчик они так решили из-за моих книг. Действительно, такой внушительной библиотеки не было ни у кого в детском доме. Но в том месте, где мальчик жил раньше их было гораздо больше. Настолько, что даже сравнивать глупо. Все равно что сравнить размеры мухи и Сатурна.
Некоторые даже приходили иногда спрашивали совета. Поначалу его это смущало, но позже он привык. Давал советы и рекомендации исходя из собственного опыта и разумения. И до сих пор никто не жаловался. Хотя это им и не афишировалось, но он был очень горд собой. Это еще больше укрепило его статус «умника». Он был не против.
В тот день, впрочем, как и в любой другой день, в общем зале стояли два широких дивана: один темно-зеленый и скрипучий, а другой, по идее, был темно-синим, но когда-то один мальчик пролил на него молоко, а, испугавшись и попробовав его очистить только окончательно испортил. Поэтому второй диван всегда был застелен колючим черным в красную клеточку (или красным в черную) пледом, который был поеден молью только в некоторых местах, и который вечно сползал со спинки. Кроме этого в просторной комнате также были два кресла, на которых аккуратными стайками размещались сразу пять, а если сильно постараться, то и все семь ребят.
А еще в этой комнате был старенький телевизор, единственный на весь детский дом. Возле него всегда была толпа, а очередь на него занимали заранее. Он ловил только два канала: первый и «другой», который почему-то был семнадцатым по счету.
Переключить с первого по семнадцатый канал древним пультом, с почти севшим батарейками, которые, к слову, держались только благодаря изоленте, щедро намотанной поперек пульта толстым слоем (крышечка давно где-то потерялась) было той еще авантюрой. Поэтому решались на нее только если начиналось что-то совсем уж нудное, вроде оперы или прогноза погоды.
Вот так начнется, к примеру, опера и сразу со всех сторон загалдят:»Эй, поехали на семнадцатый!» или «Давай другой». И тогда общепризнанные шаманы, (те, кто лучше других наловчились переключать каналы этим пультом), начинают шепча что-то себе под нос, заклинания, надо полагать, похрустывая им и прижимая изоленту плотнее, переключать каналы.
Было бы куда проще подойти и вручную переключить, да вот только кнопки переключения каналов, впрочем как и колесико громкости, то ли сами выпали, то ли были вырваны неизвестным вандалом.
Да и вообще телевизор этот обычно показывал помехи, а помещение заполнял действующим на нервы шипением. Только если кто-то будет антенну держать тогда можно что-то различить.
Обычно «антеннщика» определяли за игрой в карты: пока все играли в дурака в общем зале играли в «антеннщика» и страсти тут разворачивались не шуточные, куда уж тому дураку. Бывали и такие, кто добровольно жертвовал своим досугом и держали антенну. Таких в детском доме уважали и ценили, поэтому частенько умасливали дефицитными сладостями.
В первые дни мальчика в детском доме то ли по первому, то ли по семнадцатому показывали странный черно-белый мультик. За густой сеткой помех можно было различить двух белых человечков в масках. У одного на маске было написано «Милосердие», а у другого «Справедливость». Кажется они спорили о том, как поступить с преступником. А между ними сидел тот, о ком и шла речь. Воришка был похож на маленького тощего крысенка. Он постоянно шмыгал носом и вытирал заплаканное лицо, но слезы вновь и вновь находили себе дорогу на его щеках. Он затравлено смотрел на обоих человечков, но когда начинала говорить Справедливость прятал лицо в узких ладонях и мелко беззвучно вздрагивал. И было от чего.
Да, подтвердило Милосердие. Приятный женский голос был слегка искажен треском помех, пока кто-то не прикрикнул на антеннщика, чтобы тот держал ровнее, Украл. Он украл себе еду на рынке. Посмотри на него, у него же ребра выпирают. Он просто добывает себе пропитание.
И что, раз так, ему можно воровать парировала Справедливость. Законы едины для всех. Да и как это будет выглядеть: «Воровать нельзя, но если сильно голоден, то можно», так Если сделать поблажку одному вся система полетит к черту! Как ты этого не понимаешь
Его действия обусловлены жизненными обстоятельствами. Он украл чтобы выжить. И именно поэтому должен умереть
Он совершил преступление и должен понести наказание. Если люди увидят, что за такую незначительную кражу можно потерять голову они дважды подумают, прежде чем брать чужое.
Допустим его и правда стоит наказать, но почему ты вынесла именно смертный приговор Функция правосудия состоит не в запугивании общества, а в том, чтобы оградить его от преступников, а так же исправить хотя бы часть из них. Для этих целей идеально подойдет тюрьма, например. Исправительные работы в конце концов. Правосудие само по себе подразумевает второй шанс для человека, который оступился. Тем более, что в данном конкретном случае размер преступления совсем незначителен.
Смерть для одного ради мира для многих! Мира, в котором никто не боится за свою жизнь, за жизни своих родных. Не боится, что у него что-то украдут или испортят. Я готова заплатить эту цену. Ради всех людей. А вот ты нет. Иногда мне кажется, что ты не Милосердие, а Мягкотелость. Поэтому я должна была сама принять решение, и я это сделала. Казнить его! На дыбу, на плаху! Справедливость перешла на крик, почти визг, выплевывая слова в лицо Милосердию одно за другим. Колесовать! Четвертовать! Сейчас Справедливость походила на одного немецкого диктатора своими выкриками и яростной жестикуляцией.
А потом Милосердие протянуло руку и сняла маску Справедливости под ней оказалась Жестокость. Лже-справедливость, поняв, что ее раскрыли, покраснела, потупила взор, уставилась в пол и начала смущенно ковырять ножкой землю, в то время как Милосердие смотрело на нее, как смотрит мать на нашкодившее дитя.
Тот странный мультик очень понравился мыслям мальчика. Они были так возбуждены, что не спали всю ночь, а мальчик вместе с ними. И на следующий день с утра и до вечера они бегали, прыгали и обсуждали увиденное. Одни считали, что под маской Справедливости должна была оказаться Месть, другие поправляли что не Месть, а Злопамятность. Кто-то заявил, что это все разные стороны одной монеты Неумения прощать, так что именно это и должно быть под Справедливостью. На это ей ответили, что два слова на маску не влезут, так что это точно не может быть правильным ответом. Одна робкая мысль заявила, что под маской Справедливости скорее всего Страх, но ее, кажется, никто не услышал.
Еще долго тот мультик был поводом для обсуждения, хотя к единому мнению, кажется, так и не пришли. Ну да и ладно, так даже интереснее.
Удовлетворившись ответом мальчика, невеселая мысль сказала: «А может и с твоими родителями так же».
В смысле не понял тот, но по его спине побежали противные холодные мурашки.
Ну… замялась она. Было видно, что ей так же неприятно это говорить, как и ему слушать. Что, если на их масках была написана Любовь и Забота, а под ними Равнодушие
Эта мысль острым коготком царапнула сердце мальчика, а к его горлу подкатил тугой ком обиды. Он ничего не ответил, а мысль тем временем продолжала:
А может они просто забыли о тебе О факте твоего существования.
Мальчик молчал и изо всех сил старался не заплакать прямо тут, на крыше детского дома.
Они бы и рады тебя забрать отсюда, говорила невеселая мысль, да вот только никто не напоминает им, что ты есть…
Тогда мальчик не выдержал прогнал мысль и наказал ей никогда не возвращаться. Но она, конечно же, никуда не ушла, просто вышла из поля его зрения. До поры, до времени.
Мальчику было плохо и неприятно от этой мысли. Он продолжал безучастно смотреть на просыпающийся город. На прочищающих горло соловьев, готовящихся дать свой утренний концерт все еще сонным слушателям. И на цветы, которые как раз собираются распустить свои бутоны на встречу еще одному прекрасному дню. На чуть пожелтевшие листья, мерно покачивающиеся на слабом, почти ласковом ветерке. Некоторые из них срывались с насиженных за лето мест и плавно планировали на воздушных волнах, как молодые серферы на встречу неизвестности. Впервые такой близкой, и от этого еще более желанной.
Я так и знала, что ты тут. веселый девичий голосок вспорол утреннюю тишину. Сейчас ему показалось, что ее голос слегка походит на голос невеселой мысли, если бы из него высосали всю радость. Через десять минут побудка. Если тебя не найдут в кровати в лучшем случае тебе просто влетит, а в худшем и крышу на замок закрыть могут.
Она улыбалась такой теплой улыбкой, что мальчик сам невольно улыбнулся.
Спасибо, Исида, мне просто нужно было подумать в тишине. Ты иди, я тебя сейчас догоню.
Когда она уже почти полностью скрылась в люке, ведущем обратно на третий этаж детского дома, он тихо сказал не оборачиваясь, как будто самому себе: «Как думаешь, люди и правда забыли о нас»
Что переспросила Исида, замерев на лестнице и смотря на него.
Он вдруг понял, что не хочет, чтобы эта теплая улыбка сходила с ее лица. Не хочет портить ей настроение, как это сделала невеселая мысль. Не хочет, чтобы ее голос стал таким же, как у его мысли…
А еще не хочет знать ответ на этот вопрос.
Не обращай внимания, улыбнулся он. Просто мысли вслух.
И тогда Тот встал, потянулся, распушив перья. А одно выбившееся иссиня-черное перышко он вытащил, протянул руку и разжал длинные бледные пальцы. Он стоял и смотрел, как перышко медленно падает вниз, подпрыгивая и танцуя на легком ветру, а потом пошел догонять Исиду.