Истории из жизни реальных людей
Два человека и баба сидели, поджидали манны небесной. Мужики назывались Нарежнов и Сабельников. И баба. Окружили себя шапками, что поглубже, очертили головёнки, обескуражили воздух ожиданием, огорошили эхо безмолвием. Обсиживали территорию в ожиданиях. Дождались на девятые сутки бабского нытья:
Конечно! Сейчас! Ждите, дескать!
Нарежнов запечатлел шикарного подзатыльника виновнице шумовой атаки. Швырнул в шапку баранью кость.
Марченков один сидел, ждал. Поехала крыша, вставил ноту Сабельников. Закинул в шапку огрызок свиного уха. Мертвые начали к нему приходить и лапами своими манжеты мять ему.
Ман гу спросила баба.
Что значит «что это»!! закипел Сабельников. Ты что, не знаешь что такое манжеты
Я не понимаю, зачем они их мяли, действительно не поняла она.
Чтобы мятые были, ёпта! Сабельников плюнул в шапку.
Чёрная земля вокруг ожидающих отдавала болотом. Бесконечность ожидания заставляла услышать, как эта самая земля гудит и будто передвигается.
Засосёт шапки, переживал Нарежнов.
Боишься башку застудить вновь взрывался Сабельников и, тем самым, пресекал попытки взалкать.
Если верить аггаде, поедая манну, юноши чувствовали вкус хлеба, старики вкус меда, дети вкус масла, задумалась вслух баба. А женщины Вкус чего они чувствовали
Можно я не буду отвечать, а то меня молнией убьёт, хохотнул Сабельников. Воодушевление его всё больше походило на нервозность.
Жрать! периодически вырывалось из Нарежнова. Его грани ожидания сходили на нет.
Троица уже больше выглядела на слепых котят, нежели на людей. Баба обкладывала себя божьим камешком, нашептывала под нос.
Жра-ать! лезло из Нарежнова.
Тянулись дни и липкие ночи. Головы перестали воздевать к небу, шапки поправлять перестали, разговаривать перестали, верить перестали. Капли надежды оставляли ожидать. Или же бессилие мертвыми петлями укачало всякую возможность здравомыслия.
Жра-а-а-ать!!! хрипело с надрывом во тьме.
Грехов в нас много, на сороковой день заговорила баба. Не подаст он нам. Отвернулся. Мы же начинаем уповать, когда либо страшно, либо дух укрепить не можем, когда уже только сдаться хочется. Начинаем просить. А когда мы сильны и просят у нас Даём ли А когда умоляют нас рождается ли в нас милосердие Нет! Пока слабость не одёрнет за наши рукава, пока самому не станет нуждою взвыть от боли не будет нас волновать боль чужая. Не подаст. Не подаст.
Жра-а-а-а-ать!!!
Под утро она скончалась.
* * *
Пастоль пасторали, пастоль пасторали и, вот так вот ходить бродить, ходить бродить выбраживать. За закат ходи, за рассвет выхаживай, к полудню выбраживай. Пастоль пасторали, пастоль пасторали. Вывернутыми наружу потрохами ощущать, завернутыми внутрь ушами внемлите и вот так вот, вот так вот похаживать. Чтобы хоп, хоп, хоп. Плавно, павно, наглядно, напевно. Не спать, не бессонничать, не бессонить, колобродить, выпучиваться, выспрашивать, выведывать, выёбывать познаниями, заёбывать вниманием. Без пастоли как рот ржавый, без пасторали рог гниющий. И вот так вот, вот так вот нагибать пониже, да увлажнять пожиже.
Навались и вприпрыжку, вприкуску, да вокруг жернов да вокруг жернов, да вот так вот, вот так вот копытами коней палых и по голове и в рот и в жопу. Теплым салом жаждущего вот так вот, холодными каменными говнами замерзшего да заплутавшего. В пузо косое, кривое, изрезанное, волосатое когти анделов. Чтобы святым оставалось пузо, чтобы от святости сотрясался его жир и шрамы, а не от чревоугодия.
В башлачевский пролёт в креста мать да в шевчуковскую революцию, в хлебушек братишкин, в летовские погремушки да федоровские безделушки, в кошки мышки, в водную муть Янкину да балабановские мотивчики, в Костины дела шабашные да башировские запои бесшабашные. В колоду, в пень, в через плетень, в самойловские триллеры да в никоновские социальные драмы, в страшные сказки, Мишаней рассказанные, да в кумэдии божественные. В лошадь линчевскую да лошадь тарковскую. И чтоб вот так вот, вот так вот. Пастоль пасторали, пастоль пасторали.
* * *
Нарежнов отыскал в шапке кость, что поострее и коротко вскрикнув, воткнул её в глаз Сабельникова. Не было в этом убийстве безумия, как не было и кровожадности. Просто, не хотелось ничего объяснять. Как не объясняют, разрушая пары и семьи, отпуская в забвение любовь и дружбу, выжигают дотла места, к которым привязаны. Хотелось поскорее уйти, стыдясь собственной надежды.
Вскинув голову, Сабельников беззвучно повалился набок, загребая землю руками. Тело задёргали конвульсии. Нарежнов с трудом поднялся и, шатаясь, побрел в сторону рассвета. Когда силы оставляли совершенно вставал на колени и упирался ладонями в землю. И, уняв немного боль пути, шел дальше.
Когда золото солнца окончательно поглотило идущего, с неба белым градом замолотили по трупам хлопья и лоскуты манны. Занимался день, не обещающий облачности.