Тайны древних могил

 

Тайны древних могил Машину трясет на ухабах и подбрасывает иногда так, что лязгают зубы. Пыль оседает плотным облаком на лицах, брезенте тента грузовика, матрасах, настеленных в кузове.

Машину трясет на ухабах и подбрасывает иногда так, что лязгают зубы.
Пыль оседает плотным облаком на лицах, брезенте тента грузовика, матрасах, настеленных в кузове.
Экспедиционный грузовик мчится по степи, по едва заметной в бурой сухой траве дороге, и яростное солнце светит сквозь сомкнутые ресницы, выжигая на роговице алые круги.
Мы останавливаемся на размеченных заранее местах, чтобы торопливо, почти по-грабительски вскрыть могилы-курганы.
Нет времени на тщательное обследование — послойную зачистку, осторожное освобождение кисточками и шпателями костей и керамики от песка и глины, зарисовывание, тщательную упаковку образцов по ящикам.
Эта степь будет затоплена через полгода водой. Дороги, курганы, ушедшие в небытие памятники и покойники все ее тайны будут лежать на дне огромного водохранилища, которое запитает ближайший город. Поэтому студенты истфака, преддипломники и фанаты археологии, должны в ускоренном темпе пройтись лопатами по захоронениям чужих предков.
— Пожрать бы, — мечтательно говорит Паша, студент-третьекурсник, парень с внешностью Чингисхана. Чеканные резкие скулы, темная щетина, черные узкие глаза, жилистое гибкое тело смерть студенткам. В его генеалогическом древе явно покуролесило монгольское иго.
— Куда в тебя лезет Жрешь за троих и не толстеешь, ворчит лежащий у стенки фургона Андрей, его закадыка-приятель. По внешности — полная противоположность другу. Рыжий, белокожий, высоченный и здоровенный, как кузнец, в отличие от худощавого невысокого Павла.
— Я трачу много сексуальной энергии, — безмятежно говорит наш «монгол» и скашивает глаза на Светку, единственную девушку в команде. Она слушает диалог, не открывая глаз, и фыркает.
Единственную — потому что я еще соплячка. Мне всего пятнадцать, и меня берут в эту поездку только после долгих коленопреклоненных просьб и молитв к декану исторической кафедры университета, Глебу Геннадьевичу.
Итого в трех грузовых машинах едут восемнадцать мужчин, включая водителей и руководителя экспедиции, одна девушка и я, соплячка.
Светка не занимается земляными работами, она кашеварит. Девушка изящна и гибка, как хлыст. Все мужские поползновения пресекает резко и быстро, такими ядовитыми репликами, что я умираю от зависти.
Накормить здоровых, занимающихся тяжелым физическим трудом мужиков, сложно. Если не успеть с обедом или ужином, костер с котелками обступает толпа голодных хищников с жадным блеском в глазах. Сожрут и костей не оставят.
Я помогаю кулинарить, как могу развожу костер, мою посуду, набираю воду в канистры и фляги, таскаю оборудование. А также заглядываю в раскоп с дурацкими вопросами, перманентно падаю, запинаясь о носилки и поставленные лопаты, развешиваю уши на ежевечерних посиделках, слушая сказки о Черном Археологе и восставших покойниках. Истории, которые рассказывают у костра, будоражат воображение и заставляют нервно оглядываться в темноту, когда надо сходить в туалет.
Особенно кровожадная фантазия у Паши, родившегося в этих местах. Его байка о нашествии Орды кочевников, желающих вернуть себе власть над наземным миром, основательно потрясла мое воображение. В его версии скифской богине огня была принесена жертва — девственница, которая потом возродилась из пепла. Вот эта девушка, тульпа великой богини, потом и повела Орду на мир живых, который захлебнулся в крови.
Я так явственно представила себе муки горящей в костре, что содрогнулась от ужаса.
В конце рассказа Паша дернул меня за ухо и зловеще добавил, что как раз истекает срок в две тысячи лет, отпущенный людям на осознание своих грехов.
— Покайся, сестра! завопил он басом.
Я взвизгнула от неожиданности и обозвала его дураком.
— Твою сексуальную энергию да в мирные цели, — говорит Светка, переворачиваясь на живот.
Все чертовски устали за день пути. Остановка только вечером. Мы не ставим палатки, ночуя в машине и в открытой степи, в спальниках у костра.
— Мирные цели всегда сексуальные, — говорит Паша, подвигаясь к ней поближе.
Я не понимаю смысла этих брачных игр, потому улыбаюсь, не разбирая подтекста, который вкладывают мужчина и женщина в слова,
перебрасываясь ими, как шариками для пинг-понга.
— Светка, у него два внебрачных алиментных ребенка, — вступает в игру Андрей. А я холостой и склонный к матримониальным связям.
— Да-да, склонный, уже в пятый раз, — отбривает его Павел и хохочет, закашлявшись от пыли.
— Ну, а что — парирует Андрей. Женюсь, как честный человек. А потом развожусь, когда любовь уходит.
Просыпается аспирант Виктор, дрыхнущий в любых, самых неприспособленных для этого местах — на поленнице дров, в открытых раскопах и брошенных носилках. Он лежит почти у выхода, запакованный в спальник по самые брови.
— Светлана, выходите за меня замуж сегодня же! Мой спальник рассчитан на двоих! патетично объявляет он, расстегивая молнию замка вжик.
Водитель Талгат, который слушает разговоры за переборкой кабины, громко ржет и вдруг резко тормозит:
— Приехали!
Нигде я не видела таких закатов, как в степи. Огромное распухшее солнце, близкий и, одновременно далекий, горизонт — четкий, как лезвие бритвы, взорванные ветром облака. На солнечный диск можно смотреть почти открыто, не заслоняя глаза рукой.
— Посмотри, какой роскошный могильник, говорит Глеб Геннадьевич за моей спиной.
Я вижу только цепочку неровных низких холмиков. Но ГэГэ обладает таким даром рассказчика, что видишь не только поросшие чахлой сухой травой курганы, но и воинов в кожаной броне, прошитой стяжкой металлических колец, и низкорослых свирепых лошадей, которые лягут рядом с воином после его смерти, и шатры с бронзовыми курильницами у входа.
— Там лежат покойники спрашиваю у него шепотом.
— Люди, — поправил меня руководитель экспедиции. — Такие же, как мы. Которые мечтали, любили и пытались выжить. Растили детей, перегоняли скот, воевали друг с другом.
Сарматы — пожравшие, поглотившие и переварившие культуру скифов. Их религию, искусство, обычаи, образ жизни. Интереснейшая волна человеческой массы, о которой нам предстоит еще столько узнать. А может быть, и нет
— Они, наверно, проснулись сейчас и думают «какого черта тут гремят железом» Покойники очень не любят, когда их дома начинают тревожить. Особенно так нагло и бесцеремонно, как мы, без уважения к ритуалам. Разломаем жилища, а потом их еще и затопят. Никакой предок не обрадуется.
— Здесь на сотни километров только мы. Выдумщица, — улыбнулся Глеб Геннадьевич и повернулся к машинам, чтобы проконтролировать разгрузку, а я продолжала смотреть на курганы, в которые падал солнечный диск.
Светка уже командует мужчинами, таскающими кухонную утварь и продукты. Они стараются, борются за ее внимание.
Мне, как самой мелкой, ничего тяжелого не доверяют, поэтому я отправляюсь на осмотр курганов. После длительной тряски на колесах тело требует энергичного движения в вертикальном положении.
Трава цепляется за ноги, шуршит сухо и соломенно, уговаривает послушать ее, остановиться хоть ненадолго.
Оглядываюсь на машины и понимаю, что ушла очень далеко, фигурки людей почти сливаются с рельефом местности.
Я на макушке самого большого кургана. Поворачиваюсь вкруговую, рассматривая периметр. Могильник выстроен не хаотично, как кажется на первый взгляд.
Мой холм центральный. Вокруг один, два, три шесть курганов поменьше, на равном расстоянии друг от друга.
Вождь и его жены Военачальник и его командиры Или просто брошенные стоянки Ловлю краем глаза теплый блик в траве. Осколок Откуда бы ему взяться
Я наклоняюсь и роюсь пальцами в сухой почве, выжженной злым солнцем за века в золу. Нащупываю что-то твердое и горячее. Кладу на ладонь изъеденную временем пластинку с маленькой петелькой на ребре. Кость или серебро, непонятно. Тру обшлагом рукава рубашки, очищая поверхность от черноты.
Это квадратная монетка или украшение-подвеска. На аверсе вижу почти стертую резьбу — лицо с узким ртом и закрытыми глазами. Высокий лоб и пышные волосы стискивает обруч. На реверсе фигура в полный рост, полуженщина-полузмея. На левом плече ворон, у правого бедра волк. Или собака
Вязью по окружности монеты незнакомые знаки — словно птица прошлась по песку.
Хммм Что там было на вечерней лекции под компот из сушеного
чернослива
Геродот толковал сарматский пантеон как Семибожие, доставшийся им в наследство от скифов. Бог отец неба, бог войны куда без него, а как же. Меч и мужчина близнецы-братья. Богиня плодородия и брака Артимпаса, бог моря Агимасад, богиня луны Маспалла, богиня огня Табити, сакральный символ власти. Кто же еще-то Нет, надо внимательно слушать лекции.
А как же обрадуется Глеб Геннадьевич!
Я видела, как его трясло от волнения, когда в прошлом сезоне археологам повезло наткнуться на неразграбленную могилу с золотыми женскими украшениями и бронзовым оружием. Всем дали время насладиться видом находки.
Металл мечей истлел от коррозии, но золото отмытых от наслоений песка и глины височных колец, нагрудных гривн сияло непобедимым живым блеском на грубом экспедиционном брезенте.
И я ручаюсь, что все тогда думали не о ценности найденных сокровищ, а о живущей некогда женщине, носившей эти украшения на теплой смуглой коже.
Нужно возвращаться, но напоследок
Я сажусь на круглый плоский камень в центре, поджимаю под себя ноги, закрываю глаза, подставляя лицо гаснущим лучам. Сжимаю пластинку в ладони. Она ощутимо греет мои линии жизни, ума и сердца.
Вздрагиваю, когда слышу лязг металла. Неужели кто-то из бригады прется сюда на ночь глядя, с лопатами
Солнце цепляется за горизонт, хотя, по ощущениям, уже должно было давно упасть в черноту.
На меня смотрит незнакомый смуглый мужик в островерхой войлочной шапке и одежде из тонкой вытертой кожи. Ловлю себя на мысли, что он похож на Пашу, как две капли воды. Надеть на него армейскую рубашку цвета хаки, обрезанные по колено выцветшие джинсы не отличить. Но вот глаза у незнакомца не смешливые и теплые, а острые и колючие.
Он гортанно спрашивает что-то.
В моем кулаке зажата монета с женским ликом. Я разжимаю ладонь и протягиваю ему пластинку. Вдруг с изумлением вижу, что протягиваю мужику в коже не монету маленькое зеркало с подвесным ушком.
Азиат вскрикивает и отшатывается от меня, как от прокаженной, потом торопливыми прыжками уносится в наступающие сумерки.
Я поднимаюсь с камня, чтобы увидеть свой грузовик, и застываю соляным столпом.
Экспедиции нет. Курганы высятся недвижными каменно-земляными громадами в три человеческих роста, а за ними — огни костров. И шатры, шатры, шатры.
Продергиваю монетку за ушко в петлю цепочки, чтобы не уронить в траву. Она ложится между косточек ключиц, на мгновение отражая в зеркальной глади женское лицо. С раскосыми черными глазами и замысловатой прической пышных темных волос.
Спуск к кострам бесконечен. Мне хочется думать, что это это просто местное население. — Аборигены, да уговариваю я себя. Вот такие, средневековые кочевники. Едут себе по степи, везут в своих кибитках детей и женщин, казаны для мяса и каши. Вечерами сидят у костров, бросают собакам бараньи косточки. Поют унылые песни, доставшиеся им от предков-сарматов.
Их много. Сотни или тысячи. Темные лица, узкие, ничего не выражающие глаза. Вооруженные мужчины и полуобнаженные женщины, пожилые люди и подростки. Меня осторожно трогают за рукава, прикасаются к волосам, что-то шепчут вслед.
Они расступаются океанской волной, пропуская меня к костру, который притягивает, как магнит. Ближе, ближе, еще ближе Над моей головой хлопают крылья огромного ворона, к ногам жмется худая рыжая собака с черными подпалинами на морде.
Я шагаю в пламя, лепестки его лижут ступни, а потом выстреливают в темное звездное небо, заслоняя толпу людей, сопровождающих меня в длительном продвижении по городку кочевников. Тело трансформируется: — от пояса вниз обтекает чешуей, ноги смыкаются в мускулистый раздвоенный хвост, свивающийся кольцами.
— О, Табити! — рев сотен глоток проносится по ночной степи. Табити!
— Малявка, что с тобой Ты заболела — меня трясут на плечо. Тело словно наполнено жидким огнем, губы печет от невыносимого жара.
Солнце село. Я лежу там же, где уснула. На теплом плоском камне посредине холма, словно приготовленная к закланию жертва. Жертва Нет, жертва будет принесена мне.
И это был вовсе не сон.
Я вижу обеспокоенное лицо Паши, его
черные раскосые глаза. Улыбаюсь и обвиваю руками его шею, подтягивая к горящим губам.
— Эй — удивляется он, но не может противостоять зною, плавящему мое тело, словно горячий воск.
Источник этого жара — зеркало, которое выпивает парня в несколько глотков, как бокал с горячим вином, потом подергивается мутной рябью. На смуглую пашину грудь падает ворон Таргис, накрывая огромными крыльями тело, в несколько ударов сильного клюва вырывает сначала глаза, потом сердце. В царстве мертвых зрение без надобности.
Глаза ворон пожирает сам, теплое, трепещущее еще сердце бросает мне. Кровь течет с губ, капает мне на грудь, пятнает живот.
Мой спутник, пес Хайра скулит и подвывает, оглядываясь на конных воинов, застывших вокруг жертвенного камня кольцом. Звякает металл оружия, скрипит кожа седел, всхрапывают буланые жеребцы.
— Пойдем с нами, — говорю я нежно, заглядываю в окровавленные глазницы Паши. Ты сильный мужчина и славный воин. Хайра, сопроводи его к предкам.
В ногах уходящего ложится рыжий пес, обнюхивая сброшенную с наших тел одежду. Ворон кружит над головами, как грозовое облако.
— Пора, Таргис, — говорю решительно. — Нас ждут.
Я киваю своему эскорту, и мы спускаемся с холма туда, где сейчас звучат людские голоса и смех.
Пришло время выпустить на свободу тайны этих курганов.
Паласатое

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *