На пробежке я часто заруливаю к спортплощадке в сквере, качаю пресс и бегу оставшийся маршрут. А тут подбегаю и вижу, что на лавке попивают пивасик три дяденьки, а на турниках наяривает тетенька. Шмотки Фаиртек, не в меру теплая для лета одежда и сечка на скуле показали, что она любит бить людей и сгоняет вес перед соревнованиями. Но разморенные пивасиком и жарой дяденьки видели только глазастое миловидное лицо. Шел традиционный мужской разговор: какие у тетеньки жопа и сиськи и как хорошо бы ей вдуть.
— Вы бы потише ее обсуждали, что ли, — предостерег я дяденек, завязывая шнурок.
— Да с хуя Мы у себя на районе! А ты бы че, не вдул, что ли!
— Просто она ща мало жрет, много бегает, очень злая и хочет всех бить.
— И че Мне про настроение каждой шкуры думать!
— Кто я, блядь! — вежливо поинтересовалась подбежавшая тетенька.
— А че ты так базаришь
— Если еще раз кто-то из вас что-то пизданет про меня, то захуярю всех троих, — посмотрела на меня, — Ты с этими обмудками синячишь или нормальный
— Нормальный! Я за ЗОЖ: ни капли в рот, ни сантиметра в жопу!
— Подержишь ноги, я пресс покачаю
— Говно-вопрос!
— Слышь, а че это мы обмудки — подали голос обмудки с лавочки.
— Че, бля! — направилась к ним тетенька.
— Пошли-пошли, пресс качать надо, — говорю ей.
Покачали с ней пресс в два подхода. Сперва на лавке шептались, но пивасик и кореша не позволяли сидеть смирно. И, подначивая друг друга, они распалялись все больше. После комплимента «охуевшая пиздорванка» тетенька вырвала ноги, кувырком скатилась с лавки для пресса и подлетела к троице.
— Кто это сказал
— Слышь, малая, ты не охерела вообще Ты знаешь, кто я Мы ж тебя закопаем!
— Сука, если ты только встанешь, то сразу ляжешь, отвечаю.
Вечер перестал быть томным и я кабанчиком метнулся за спину сидящей на лавке троице. А у тетеньки уже задняя нога заряжена и взгляд «только дернись». Но беда в том, что я это понимаю, а дяденьки нет и один из них со словами «ну ты довыебы…» начинает вставать. В этот момент у тетеньки вылетает маваши, а я успеваю схватить дяденьку сзади и опрокинуть на траву так, что нога, летевшая над головой двоих четко в висок третьему, пролетает в миллиметре.
— Ты в уши долбишься Я не ясно сказала! Ты бессмертный! — перелетает лавку и пробивает по лежащему дяденьке пенальти, — Че не закапываешь, гондон
Но дяденькам не до закапываний, ибо с их другом под лавку упал и боевой дух. А у лежащего в глазах февраль и грусть по утерянной лопате.
— Все-все, у тебя третий подход, пацаны поняли, пошли, — оттаскиваю ее.
— Хуйли ты его скинул И хуйли ты мне указываешь Ты мне муж, что ли
— А хуйли ты до меня-то доебываешься Я тебя закапывать хотел Остепенись.
Отошли с ней. Двое сидят, не шевелятся, третий лежит. Даже не моргают.
— Ладно, извини… Планка упала. Не, ну охуеть, же, а Ну, бля
— Да пиздец!
Сделали еще по подходу пресса. На лавке стараются не дышать.
— Спасибо, что помог. Я Гала.
— А я Ваня, очень приятно. Гала — это Галина, всмысле
— Ну не Галадриэль же, бля!
— Галя, ты бы поспокойнее как-то. А то нарвешься и до соревов не доживешь. Ладно эти три пидора на Плющихе. Но могут быть и серьезнее. Ты ж красивая девчонка в отличной форме. Чего на всякое говно реагируешь А если б я его не сдернул и мавашка в висок прилетела Его друганы б уже заяву строчили. Тут ментура в минуте ходьбы, вокруг народу тьма, а ты живешь здесь. Ну ты чего
— Да выбесили. Они минут 10 до тебя еще обсуждали меня. Ну сорвалась, че. А ты откуда знаешь про соревнования
— Ну я же не дебил. По чему выступаешь
— Сейчас по таю. Но вообще я по кудо и бдд.
— Ты, Галя, береги себя и удачи на соревах!
Только она скрылась в закате, как на лавочке зашевелились: искали лопату.