Босх

 

Босх Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя никем. (Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, 33.21) Мира Первый глоток - как первый вдох ныряльщика после семи минут под водой. Он

Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя никем.
(Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, 33.21)
Мира
Первый глоток — как первый вдох ныряльщика после семи минут под водой. Он обжигает горло, потом пищевод, а потом дает возможность дышать. Благословенная жидкость обволакивает каждую клеточку мясного набора, именуемого телом, впитывается в кровь, смешивается с кислородом, добегает до сердца и гасит огонь, который нельзя погасить ничем иным.
У каждого свой метод борьбы с реальностью.
Они говорили «потом будет легче».
Они приводили врачей, уникальных специалистов в области психиатрии.
Они пытались вывести ее за пределы квартиры, но она отчаянно сопротивлялась. Там, снаружи, не осталось ничего, за что можно уцепиться.
— Оставьте меня в покое! — кричала она в ярости и швыряла в них принесенные книги и фрукты. Яблоки подскакивали на давно не чищеном ковре, потом закатывались под диван и гнили там до следующего посещения тех, кто хотел помочь.
Упавшие книги раскрывались беспомощно на тех страницах, которые перечитывали чаще других. Кажется, им тоже не хватало воздуха. Ей становилось стыдно. Книги ни в чем не виноваты. У них нет детей, они сами чьи-то дети.
Жидкость приносила соседка по этажу. Она не пыталась оказать психологическую помощь, а просто покупала жидкость на деньги, которые ей давали. Еще она приходила убираться, один раз в неделю. Мыла полы и посуду, выносила бутылки, протирала пыль.
— Нужно вымыть окна, деловито сказала соседка как-то. Зима закончилась. Через стекла не видно солнца.
Зачем солнце, вяло думала она. К черту солнце.
Оказывается, покончить с собой очень просто. И речь идет даже не о биологической смерти. Просто все кончено. Атрофия чувств и мыслей.
Солнце выстрелило в комнату лучом, как боевым лазером: метко и зло. Уткнулось в зеркало шкафа, отразило выстрел в себя, перебежало на соседнюю стену, скользнуло под диван. Под диваном лежала развернутая книга. Ветра не было, но страницы легко трепетали, словно разговаривали друг с другом. Пришлось наклониться и поднять беднягу с пола.
«Сделай глоток», было написано там. Она не поверила своим глазам. Первый глоток вот чего ей хотелось сейчас больше всего. Но она начала читать.
«Когда тебе кажется, что жизнь выпита, сделай глоток. Встряхни пустую бутылку, поднеси ее к губам и пей. Жизнь жидкость. Она никогда не кончается, даже если ты пытаешься пить воздух».
На обложке не было имени автора, только название. «Выпей меня».
Книгу нужно было закрыть и поставить на полку. Но из нее вдруг выпал бумажный квадратик с цифрами и именем. Мирон Босх.
На обороте шариковой синей ручкой было написано «позвони». И она начала читать книгу.
Мирон
Диктор смотрела в глаза так, будто собиралась немедленно отсосать зрителю. Этот взгляд входит в комплекс харизмы, обязательной к наличию у телеведущего. И любого тела на экране или сцене. Харизма товара, который надо купить. Рассмотреть, понюхать, лизнуть.
Иногда товар бывает с душком. Для мазохистов или копрофилов. На любой товар всегда найдется покупатель. Блядский супермаркет.
Я попытался вникнуть в ее монолог. Вы никогда не задумывались, почему песни на иностранном языке кажутся более содержательными Они не могут пробить дно сознания и остаются плавать на поверхности, вяло шевеля плавниками в такт мелодии. Люди плавают рядом и медитируют.
Из общего потока информации ловушка сознания выцепила только два слова: хаос и смерть.
Человечество всегда придумает себе болезни, даже когда одержит победу над всеми возможными вирусами. Оно не может жить без чумы, СПИДа и телевидения.
Телевидение худшая из холер, которую придумали и разнесли люди.
Впрочем, нет. Худшая это интернет. Но я зарабатываю в нем деньги.
Не могу сказать, что мне их не хватает. Я могу существовать до конца дней на то, что уже заработал ранее. Я дорогой специалист. Нет, не так. Я уникальный специалист. Единственный в своем деле. Я могу позволить себе заломить немыслимую цену за выполнение заказа. И мне её заплатят, не торгуясь. Потому что заказчики, кинувшие меня на деньги, живут не дольше объектов заказов.
Деньги примиряют с окружающим миром. Они позволяют не замечать его уродства. Это ширма из блестящей органзы, за которой ты прячешься. Я сошел бы с дистанции, но зачем Скука — та гадкая штука, отравляющая быт богу. Да и дьяволу тоже. Если они, конечно, разглядывают эту серую срань, именуемую социумом.
Пискнула почта. Я глянул на экран. В теме уведомления плавали цифры. Я пересчитал нули. Их шесть.
Мира
Страница 42.
Если берешься мстить врагу, загляни в свою душу, гласил эпиграф к шестнадцатой главе.
Она знала, чего хотела. Но желание было невыполнимо.
Посадить на кол, облить бензином и поджечь, чтобы наблюдать, как корчится в муках приговоренный, привязать за руки и ноги к лошадям, которые направлены в разные стороны, вырезать заживо внутренние органы и погрузить лицо в горячее распаханное, еще бьющееся тело.
Может ли человек находить в себе бездны, заглянуть в которые ранее был не способен
Желаешь ли ты ему быстрой, но жестокой смерти или длительной, в невыносимых страданиях, жизни Повторения раз за разом одного и того же наказания, или ста тысяч казней, после которых виновник воскресает каждую полночь Вот что было написано в конце шестнадцатой главы.
Она прочитала еще страницу и положила книгу на колени. Обложка была теплой, почти горячей. Оглавления в книге не было.
Глава. Эпиграф. Далее короткая история чужой жизни. Эпитафия. И снова глава. Эпиграф. История чужой жизни.
Истории не связаны между собой. Ничего общего: ни сквозных героев, ни несущей оси сюжета. Хотя В них всегда погибали главные герои.
Она потянулась к бутылке, сидевшей у ее ног, как преданная собака, но в последний момент отдернула руку. Умерший год назад журналист проснулся в своей могиле и открыл глаза.
Мирон
В недрах стола затарахтел телефон.
Я удивленно прислушался к сигналу, потом вытянул ящик и пошарил в нем. Я не знаю, зачем мне вообще нужен телефон, но раз в неделю исправно заряжаю этот мертвый кирпичик, по которому никому никогда не звоню.
Номер, разумеется, никому никогда не даю.
— Мирон голос женский.
— Кто спрашивает
— Вы можете мне помочь
Я никогда не выхожу на телефонную и визуальную связь с клиентами. Для этого есть сеть.
— Кто вам дал этот номер
— Я нашла вашу визитку в книге.
— Какой книге
— Я не знаю, откуда она взялась.
— Как вас зовут
— Мира.
— Какого рода помощь вам нужна
— Мне нужно убить человека.
Мира
Она вспомнила имя. Нет, не художника, который выплескивал на полотна свои галлюцинации, как рвоту. Мирон Босх был писателем.
Он пропал на пике своей карьеры в связи со скандалом. Кажется, он убил жену. Или она ушла, но не вернулась. После громкого уголовного дела книги Босха быстро исчезли с магазинных полок и веб-страниц, оставшись лишь в частных библиотеках.
Может, оно и к лучшему. Он писал странные книги. Она вспомнила прочитанный роман, главный герой которого посвятил жизнь изготовлению чучел из соседей. Они все мешали чучельнику: шумели, гадили, лезли общаться. После его ритуалов соседи становились шелковыми. Чучелами.
Просить помощи у убийцы Почему бы и нет.
Мирон
Я вспомнил ее.
Человеческая память чертовски коротка, если дело касается не любимого себя. Всем насрать, кто умер у тебя три года назад.
Мира усаживала младшего сына в детское кресло на заднее сиденье автомобиля, когда в них врезался водитель, не справившийся с управлением. Так было написано в сводках. Старший сын стоял рядом с ней, его убило мгновенно. Младший умер по дороге в больницу. Мира выжила: ее отшвырнуло на несколько метров в сторону, с множественными переломами конечностей и разорванной селезенкой.
Муж погиб через месяц при невыясненных обстоятельствах. Его нашли в пяти километрах от города, с вывернутыми карманами и проломленным черепом.
— Он был пьян, как дворник, — говорит она по телефону, и я слышу ее дыхание. Сын мясного короля, как жена Цезаря, выше подозрений. Папаша моментально удалил его из страны, отвалив денег всем, кто мог повлиять на следствие. И срок получил шофер, который в этот день даже не находился в городе.
— А тебе Я перешел на «ты».
Она захохотала. Наверно, так смеются призраки в покинутых домах.
— Он бы не смог напечатать столько, — говорит она. Я слышу звук наливаемой жидкости.
— Водка
— Не твое дело.
— Так где ты взяла книгу
— Под диваном.
— Там, в конце, есть вырванные страницы
Шорох перелистываемой бумаги.
— Да, — удивленно говорит она. — Тут идут сначала пустые страницы. Потом торчат корешки вырванных.
— Я скажу тебе, что нужно делать.
Потом я кладу трубку и пытаюсь представить себе эту женщину. Думаю, это брюнетка. С коротко стрижеными волосами под мальчика, с худощавой фигурой. Она секси. Да, наверняка. В ее голосе я слышу бархатные нотки, которые заставляют подниматься волоски на мужской руке.
Она журналист. Значит, сможет сделать то, что делаю я.
Мира
Очень долго после трагедии она не могла спать: мешали сны. В них она ставила машину чуть левее.
То, что сказал ей Мирон, казалось полным бредом. Но она же ничего не теряла, правда Ах, да. Она забыла спросить, куда делись вырванные из книги страницы. Может быть, после написанной истории их нужно сжечь.
Страница 112.
В тридцать второй главе она читает историю школьного учителя, который растлевал учеников. Много лет подряд. Пока один из них не повесился, оставив запись в дневнике. «Пусть он горит в аду».
Учитель приходился племянником мэру, а у самоубийцы вместо родителей был только дед-опекун. У деда оставалось мало времени, чтобы свершить правосудие, поэтому он встретился с учителем у школы и сел в его машину с литровой банкой бензина, которую разбил в салоне. А потом зажег спичку.
В конце тридцать второй главы она читает «не ревнуй к злу и творящим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и увянут под ножом».
И ниже. «Не ходи по пути злых; оставь его, не ходи по нему, уклонись от него и пройди мимо; Путь беззаконных — тьма; они не знают, обо что споткнутся».
Мирон
У меня много ликов. Приходится постоянно менять имена, адреса, защиту. Первые истории я писал под псевдонимом Иероним Сбох. Да, слишком прозрачно. Поэтому на каждую историю я завожу новое имя.
Моя жена, наркоманка и шлюха, убившая сына, утонула в рассказе ГодрикаТода. Директор приюта, сдававший детей в аренду садистам, упал лицом в газонокосилку в статье Ноя Баса. Маньяк, зарезавший семью из пятерых человек, шагнул под поезд в повести ХобаОлума. Каннибал, продающий мясо убитых им людей в своем магазине, был сожран свиньями в триллере Тита Мора.
Самую первую историю я написал на обертке от печенья. В ней было всего пятьсот одно слово, и в их числе те самые пять, которые приводят механизм в действие. Я взял их из открытых источников. Рукописей, которые существуют уже сотни лет. Выдержки оттуда цитируют политики и медиаличности, домохозяйки и управляющие институтами веры.
Сначала я записывал истории шариковой ручкой в обычном ежедневнике, вырывая неудачные версии. Потом печатал на машинке. Эффект был тот же самый. Потом я вынес их в интернет.
Вы спросите, почему до этого не догадался никто другой
Я отвечу. Иногда те, кто случайно использует этот прием, не видят последствий. Но я вижу всё.
Язык — небольшой член, но много делает. Он исполнен смертоносного яда.
Иак.III,5
Мира
Сегодня она поняла, что соседка не приходила три дня. Еду и алкоголь можно было заказать с доставкой на дом, уборку сделать самой, но беспокойство точило разум, как жук-короед грызет антикварный комод.
Она натянула на себя джинсы, нашла футболку. Джинсы норовили свалиться с исхудавшей задницы на пол, пришлось вдергивать в пояс ремень.
Металлическая входная дверь распахнулась наружу, как выход в ад.
101,101,103 считает вслух она квартирные таблички на площадке. Пуговица звонка тугая, как будто нужно продавить несколько атмосфер.
В квартире соседки царит тишина. Потом на пороге появляется девушка, бледная и заплаканная. Она молча смотрит на нежданную гостью.
— Ко мне дважды в неделю приходила
— Мама в больнице, — перебивает девушка. Увезли два дня назад. Она ничего не передавала для вас.
— Что-то серьезное
— Саркома, — говорит девушка. Лицо ее перекашивается. Она во второй городской.
— Господи
Девушка закрывает дверь, качая отрицательно головой. Да, Бог здесь ни при чем.
— Мира Она слышит мужской голос за спиной и испуганно вздрагивает.
— Мне захотелось увидеть тебя.
Он стоит чуть ниже, на лестнице, опираясь локтем на перила. Она не может определить возраст Мирона. Ему может бытькак сорок, так и шестьдесят. Гладкая смуглая кожа, седые короткие волосы, глаза укрыты темными очками. Под легкой курткой невозможно определить, прячет она сильное тело или истощенный старческий торс.
— Ты пришел за своей книгой спрашивает она, вдруг вспоминая, что ей уже нечего бояться в этой серой жизненной мути.
— Ты пригласишь меня войти
Глаза у него светло-карие, почти желтые. Мирон разглядывает пыльные полы и подоконники, сваленную в углу одежду. Проходит на кухню, ищет глазами чайник.
— Ты не передумала
— Я хотела кое-что уточнить, — говорит она. Это работает только на убийство
Мирон пожимает плечами, трогает плюшевых бабочек на серых от грязи занавесках.
— Нужно искать другие слова, — говорит он, наконец обнаружив чайник под махровым полотенцем. Они работают иначе. Ты создаешь мир, в котором начинают действовать свои законы. Я нашел только те, что работают на смерть.
— Значит, есть те, которые отменяют ее
— Да. Это возможно, — отвечает он, поразмыслив. У тебя есть кофе
— Нет. Продукты покупала соседка, но она заболела. А за что ты убил жену
Чайник с колокольным звоном падает на пол, струя из крана льется, разбрызгивая водяные искры. Мирон смотрит ей в глаза в упор и говорит:
— Ты такая красивая.
Мира и Мирон
Она протягивает ко мне руки и стягивает куртку с плеч, роняя ее на пол. Потом расстегивает рубашку, пуговицы одну за другой. Мое сердце наполняется горячей волной. Мы целуемся, падая друг в друга, как в теплое море, наполненное миллионами сверкающих бликов.
Она говорит что-то, но я не слышу ее: в ушах шумит кровь. Возможно ли это Любви нет, и никогда не было. Были только пять слов, которые некогда отправили мою жену туда, где ей самое место.
Она запускает язык в меня. В рот, где спят пять слов. А потом они покидают меня навсегда.
Мы лежим навзничь на смятой постели. Одежда и наше прошлое остались там, на кухне, возле кипящего чайника.
— Хочешь, я найду его и заставлю страдать Я целую ее за ухом. Я могу лишить его конечностей. Всех. Или заставить убить свою семью. А после сброситься с девяностого этажа, но зацепиться на сороковом за арматуру. И умирать пару суток, насаженным на стальной крюк.
— Ты ужасен, — говорит она серьезно. Чудовище.
— Там, где чудовище, всегда есть место чуду.
— Спасибо, что ты пришел. Ты запустил мое сердце.
Мы снова целуемся в хороводе пыльных зайцев от довольного солнца. На кухне истошно свистит чайник.
— Надо выключить его, — вспоминает она.
— А потом
— А потом я найду слова.
— Какие
— Я хочу отменить смерть во второй городской больнице. Псевдоним Вита Минг годится

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *