Ундина

 

Ундина Давно у нас не было здесь людей. Был один, уж мы с подругами с ним играли, веселились, а он совсем не хотел с нами веселиться. Странные они, люди. То сидел на мостушках, пил из бутылки

Давно у нас не было здесь людей. Был один, уж мы с подругами с ним играли, веселились, а он совсем не хотел с нами веселиться. Странные они, люди. То сидел на мостушках, пил из бутылки воду не вкусную, плакал, что плохо ему одному, что тошно, а когда Мавка, подружка моя, на него плеснула водой, он испугался, смешно испугался, так Мава еще и пощекотать его решила. Ой, повеселились мы тогда. Мавка туманом вокруг него кружила, я аукала, Вила наша та его на пороге дома встретила в виде коровы рыжей, в лицо ему промычала. Ну, у нее всегда шутки грубые были, она самая древняя из нас, у нее затей особенных нет.
Он крестик себе из палочек связал, сел посреди комнаты и молитвы читал. Ну, отстали мы от него. Отстали то просто по тому, что силы на ворожбу потратили, а он думал из-за молитв. Он знать то их путем не знал, все подряд бубнил сидел, да еще после той воды-водки, которую на берегу пил, совсем глупый стал. Но настроение у нас испортилось, разозлил он нас. До рассвета мы под окнами у него ходили, в трубу печную ему коровой мычали, собакой лаяли, в машине Мава провода ему все перепутала.
На вечерней заре хотели опять к нему прийти, развлечь его, но он, как только провода распутал, рюкзак свой схватил, и рванул от нас. Мава немного поиграла с ним, а потом отпустила: пропало веселье, а просто так пугать неинтересно, но мне кажется, это ее палочки перекрёстные на груди у него охоту ей сбили, да и не сильно приглянулся он нам.
Помню я эти палочки. Только они красивые, серебристые. Это давно было, я еще в доме на берегу жила. Красивый тогда дом был, богатый. Папа на меня надевал веревочку с крестиком, следил, что бы не снимала, ругал даже за это. Я упросила его отпустить меня с девчонками венки бросать, за ветку сухую зацепилась, веревочка разорвалась, меня Мава то и утянула на дно. Она всех на дно тянет. Шутит так. Папа с мамой, с людьми долго по берегу бегали, в омуты палками тыкали, в воду ныряли, но Мава меня хорошо спрятала, жемчуга речного мне насыпала, что бы я играла в него.
Спустя годы, постепенно, люди ушли отсюда, избы развалились, помню старика, что сидел постоянно на берегу, плакал, один он здесь жил. Выходила я к нему иногда, даже разговаривала, с собой звала, но просила крестик снять.
Старик тот, как меня увидит еще сидел, смотрел, даже говорил со мной, а как про крестик услышит, так руками сроду замашет и в избу, под иконы бежит, молитвы читать. Там под иконой до сих пор крестик мой висит, его он туда повесил. Когда в избе бываю, вижу его. Но я там бывать не люблю, тоскливо мне там.
Вот старика того молитвы сильные были, я потом долго подойти к нему не могла, тошно мне становилось, я и в избу зайти не могла, а с другой стороны, как тянуло меня туда, хотелось самой встать под иконами рядом с ним. Да только давно это было.
Ну а у этих путников, что приезжают сюда, ни слов правильных, ни веры сильной.
Я вчера еще поняла, что придет кто-то. Того, что Сашкой себя называл, мы уже пугать устали, веселья мне от него не сильно. Он как дом купил здесь, обживаться начал. Им больше Мава играет, он уж к реке подходить перестал, смешной, думал она только в реке, да ночью силу имеет.
Мава иногда в колодце сядет, на бревнышко, что из сруба торчит, в прохладе, да и смеется над ним. Сидит, ножками водицей играется и волосы расчесывает. Они у нее зеленые, длинные, в воде на солнышке переливаются, по бревнам сруба зеленью стелются.
Иногда Мава и из ведра с водой ему рукой помахивала, к себе манила, и ей, и мне весело. А уж когда из бани он как ошпаренный выбежал, вот веселье то было! Она тогда ему во всей красе показалась, паром на полок просочилась, руками шею его обхватила, марево на него напустила, своими ногами с его ногами перевилась, целовать начала. Да очнулся он, выскочил, с мостков в реку охладится прыгнул, а там я поджидала, на дно не утянула лишь по тому, что с Мавой из-за него ссорится не хотела.
Мы с ней и сейчас смеёмся, как вспоминать начнем. А он глупый, чуть ли ни каждый день уйти от нас хочет. За коробочку свою первое время хватался: «Алло, алло», шумел в нее. Ну как не поймет он, что пока не надоест он нам, а в первую очередь Мавушке, пока весело ей с ним, ни выпустит она его отсюда. Да и когда надоест, тогда тоже не отпустит.
С утра ушла я в лес погулять, туманам по логам стелилась, птицами в ветвях оборачивалась, грустно, тоскливо мне было, так тоскливо, что вспомнился старик тот, что на берегу сидел, молитвы читал и в воду всматривался.
Я тогда девушкам-подружкам ни только щекотать, близко подплывать к нему запретила. Они на меня обижались, первое время не слушались, а потом рукой махнули, решили, что полоумная я.
Грустно мне было в лесу. А когда мне грустно, тогда даже Леший под кустом сидит, носа не высовывает.
Слышу, машина в лес наш въехала. Не хотела я ее пускать, уж больно тошно мне было, волком выть хотелось, дождем пролиться, но настырный гость оказался. Ну что же, раз рвется к нам, то чего же не потешится с ним Я ему бревно на дорогу бросила, мхом его накрыла, словно оно здесь уже лет двадцать лежит, дорогу травой запорошила, а он все равно не останавливается, объехать бревно решил.
Тут уже Леший понял, что грусть с меня спала, понял, что смешно мне становится, из куста выполз, веселить меня решил. Лужицей расстелился, да стараться принялся: на колеса тиной болотной намотался, карусели себе устроил. Ничего не скажу, смешно мне стало, а потом я путника чуток покружила по лесу, но когда он в осинник зашел отстала от него, я что дура что ли туда самой лезть
У него тоже ноги есть, по собачьему лаю как по веревочке к себе его из молодняка вывела, хотела поговорить, но потом решила, что времени у меня много, чего с разговорами то спешить Пустила его к другу, прямо на берег направила, к избе.
Сама в реку нырнула, в прохладу, Маву на дне еле нашла. А она меня ждет, губы поджала: над Сашкой то почему силы полной не имеет, у него на груди крестик намоленный, он его не снимает, а гость новый, не только без крестика на груди, но и чувствуем мы с ней, что и некрещеный он вовсе. Вот и завидно ей, чернее тучи на дне лежит.
Сашка гостя Петей называет, вижу, что рад ему, но радости волю не дает, еще бы, к нам в руки друга своего позвал, а уж он знает, как тяжело из рук наших вырваться, от взгляда нашего спрятаться. Про машину расспрашивает, а что расспрашивать, мне Лешаку только глазом моргнуть, плечом повести, он для меня не только колесо держать будет вечно, но и в одно мгновение из той лужи болото бездонное сделает и утянет на дно хоть машину, хоть избу, хоть город.
После еще и высушит место это, да ландыши там, словно вышивку жемчужную для меня вырастит.
Петька то, когда из реки выходил, на волосы мои наступил, ноги его запутались, рядом со мной упал, насмешил. Руками машет, кричать пытается. Воды то ему и по колено нет, а он встать не может.
Мава мне рукой из-под ветлы машет, мол, давай, утяни, но мне просто это показалось, не интересно, времени у меня много, куда он денется от меня Отпустила я его, пусть с другом наговорится пока.
Филатова

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *