Гроза

То лето выпало у нас в Прииртышье дождливым. С «гнилого» угла так мы называли юго-западную сторону, откуда в основном шло ненастье, наползали черные, грохочущие и прорезаемые ослепительными зигзагами молний тучи, и на деревню, луга, степи обрушивались потоки воды. Дожди были непродолжительные, но столь обильные, что мощные ручьи неслись по деревне бурным потоком и с шумом обрушивались в рытвины, еще больше размывая их песчаные склоны.
Эти потоки размывали даже огороды, возделываемые трудолюбивыми моими земляками на влажной луговине под крутым иртышским берегом. А еще они никак не давали закончить важную страду сенокос. И потому, как только удавались погожие деньки, устраивались воскресники по вывозу с лугов и скирдования на огромном совхозном сеновале накошенного и находящегося в копнах сена. На эти воскресники привлекались все свободные от других работ мужики.
В тот день тоже был воскресник. Я находился во дворе и мастерил жерлицу для ловли щук на озере, когда небо в очередной раз потемнело, с «гнилого угла» вновь наехали мрачные, блещущие копьями молний и грохочущие громовыми раскатами тучи. В этот раз они неслись как-то криво, мимо нашей деревни, зацепив своем краем лишь то место, где располагались дойная ферма и сеновал. Потому я не, обращая внимания на ворчание туч, не ушел со двора, а, высунув от усердия язык, продолжал выстругивать из белого куска пенопласта поплавок.
Внезапно с той стороны, куда уползли тучи, раз за разом грохнуло так, как будто долбанули из пушек. А спустя минут пять по деревне разнеслись крики: «Сеновал горит!».
Я тут же залез на крышу бани и увидел: точно, над сеновалом клубится густой дым, сквозь который пробиваются хищные и острые языки пламени. Народ побежал в сторону сеновала. Скатившись с крыши, понесся туда и я. До сеновала было, может быть, метров триста, и потому через несколько минут я был уже там. Зрелище было ужасающим. Длинная, метров на двадцать, скирда полыхала, как будто ее кто облил бензином а ведь сколько дождей перед этим прошло! Рядом, крича и матерясь, суетились мужики. Они занимались непонятной фигней длинным шестом, образованным из двух вырванных из изгороди сеновала жердин, скрученных проволокой в месте нахлыста, шуровали в полыхающей скирде, явно пытаясь что-то оттуда достать.
Но жар от горящей скирды был такой, что на мужиках начала дымиться одежда и тлеть волосы.
А че они там шарят спросил я прибежавшего на сеновал раньше меня соседа Кешку.
Дядю Витю Негреева молнией убило, сумрачно сказал Кешка. Да вон, его даже видно.
Я присмотрелся к пылающему верху скирды, и меня всего передернуло: в гудящем пламени можно было разглядеть торчащие к небу черные руки, сжимающие почти перегоревший деревянный черенок вил. Еще миг, и черенок прогорел окончательно и малиновый, раскаленный железный четырехзубец вил упал в гудящее нутро скирды.
И тут взревел тракторный двигатель. Перед этим отогнанный за изгородь сеновала «Беларусь» с навешанным на него стогометателем, управляемый дядей Мишей Маскаевым, устремился, разламывая остатки деревянной изгороди, прямо к тому месту горящей скирды, откуда мужики безуспешно пытались достать погибшего дядю Витя Негреева отчима моего одноклассника Вовки Бочарова.
Куда Стой, сгоришь, на хрен закричал бригадир Еркен Бейжапаров, став на пути трактора со скрещенными над головой руками. Да, трактор-то у дяди Миши был весь в потеках масла, и бригадир хорошо понимал, что тут недалеко до очередной жертвы этого проклятого ненастного дня.
Не мог не понимать этого и сам тракторист. Но он упрямо помотал головой и скорость не сбавил. И, подняв кверху блестящие длинные зубцы стогометателя, с ходу врезался ими в горящую скирду, как раз под то место, откуда еще недавно торчали черные руки дяди Вити Негреева.
Язычки огня появились и проворно забегали по капоту трактора, стали сползать к открытому мотору. Но дядя Миша действовал очень быстро. Он рывком еще немного приподнял зубцы стогометателя и тут же сдал назад, вырвав из пылающей скирды большую охапку горящего сена с телом погибшего. Что было дальше я не видел, как и остальные пацаны. Нас чуть ли не пинками выгнали с сеновала взрослые.
А потом были похороны. Дядю Витю Негреева, отставного офицера-авиатора, переехавшего к нам с семьей всего три или четыре года назад из Белоруссии, хоронили в закрытом гробу. Говорят, мужики, прежде чем положить его в гроб, вынуждены были выровнять ему согнутые и закоченевшие в коленях ноги, надавив на них со всей силы каким-то ящиком.
Вся деревня была на кладбище. Тетя Маша, жена покойного и мама моего одноклассника Вовки Гончарова, то и дело теряла сознание и обвисала, закатив глаза, на руках поддерживающих ее соседок. Долговязый Вовка был очень бледным, и у него дрожали губы, но он не плакал. А всего через неделю случилось что-то ужасное и непонятное: внезапно заболела и умерла кроха-дочь дяди Вити, двухлетняя Викуся.
Зачем, зачем ты ее забрал! страшно кричала тетя Маша и исступленно трясла крест на могиле недавно похороненного мужа дочь закопали рядом с ним. Рыдала не только она плакала вся деревня.
Вот такие, брат, дела случались и случаются в этой жизни.
Марат Валеев

Источник