— Аксинья, что случилось Что — ведро выпало из рук женщины и покатилось, гремя, по двору

 

- Аксинья, что случилось Что - ведро выпало из рук женщины и покатилось, гремя, по двору Вода растекалась по утоптанной земле, не впитываясь, а образуя лужу. - Мама! молодая женщина бросилась к

Вода растекалась по утоптанной земле, не впитываясь, а образуя лужу. — Мама! молодая женщина бросилась к ней в объятия и разрыдалась.
Простоволосая, босоногая, казалось, она бежала от большой беды. Волосы разметались, грудь лихорадочно вздымалась. Аксинью трясло.
— Он душу из меня вынимает, мама! Я не могу так!
— Ты что, ты что, дочка. Тише. В дом пойдем быстрее, — зашикала мать, обняла за плечи и, преодолевая сопротивление, завела в дом.
***
Гладкая поверхность стола, отполированного многими поколениями, запах пирогов и томящейся в печи каши, кружка молока, на которой все щербинки знакомы — все такое родное.
У Аксиньи в избе все не так, будто сам дом противится хозяйке: то она занозится о лавку или стол, то обожжется, то миска, словно живая, сама из рук выпрыгнет да разобьется. И молчаливое, невыносимое внимание мужа.
Женщина горько вздохнула, вытирая слезы. Со дня свадьбы прошло два года, и возврата к прежней жизни не было.
— Не кощунствуй, дочка. Муж твой — хороший человек. Сама посуди: не бьет, не пьет, не гуляет. Что тебе еще надо Найди место для любви в своем сердце.
— Я не могу, мама! Постыл он мне. Сердце холодно. Да лучше б бил!
— Не кощунствуй! — мать замахнулась полотенцем, огрев неразумную поперек спины. — Беду накличешь!
— Беда во мне! И кликать не надо, — Аксинья снова заплакала.
***
— Признаете себя виновной в убийстве мужа — равнодушный взгляд, равнодушный голос, равнодушный закон.
Аксинья молчала. Жаркая алая злоба вырвалась изнутри в тот злополучный день, оставив после себя черную обожженную душу. Душу, которую не отмыть, не оправдать.
Мужнины ласки. Какие ж это ласки, если каждый раз ее рвало болью на части! Если она боялась прихода ночи, радуясь летней страде и ночевкам мужа в поле и ненавидя зиму.
Ей говорили терпеть. Мать, подруги, батюшка в церкви. Но в груди становилось все жарче и жарче, и уже слезы не могли залить уголья ее гнева, превращая ярость в пар и смирение. Все ярче горел огонь в груди, все горячее становился воздух в легких, все сильнее девушка сжимала зубы.
Пока не полыхнуло, и ядовитая злоба не накрыла разум темной пеленой, заставляя схватить ухват и наносить удары один за другим, обламывая толстую деревянную ручку. А потом душить полотенцем. Пока не услышала предсмертный хрип.
— Приговаривается к двенадцати годам каторги! — будто издалека прозвучал приговор.
— Дочка, что же ты наделала!
***
— Мама, я не могу его узнать! Он совсем другим был! — плакала Тоня, прижимая руку к опухшей щеке. — Такой нежный, ласковый. А теперь…
Слезы градом катились по лицу, под глазом наливалась синева.
— Он войну прошел, милая, — гладила дочь по голове Елизавета Петровна. — Тяжело ему теперь, калеке. Ты люби его, он оттает. Зла не хотел, толкнул неудачно.
— Ах, лучше бы меня судьба от него избавила!
— Как ты смеешь, дрянь неблагодарная! — пощечина обожгла вторую щеку. Недоумение, обида, злость сменяли друг друга на лице девушки. — Он жизнью рисковал за нас! Увечье получил!
— Что б вы оба подохли тут!
Дождь тек по лицу, охлаждая горящие щеки. По асфальту растекалась вода, заполняя глубокие рытвины. Еще не скоро дойдет очередь до ремонта дорог в это страшное и счастливое послевоенное время.
Тоня стояла, глядя в небо, ловя ртом холодные капли, давясь обидами и слезами. Ах, если бы дождь смыл все горести, оставив ее вновь юной. Она бы тогда танцевала вальс с другим.
Шаг, шаг, поворот. Неслышимая никому другому музыка в ушах. Руки обнимают воздух. Шаг, шаг…
Плюх. Нога попала в ямку. Черт! Ладонями по асфальту в кровь. И колено саднит. Визг тормозов. Удар. Темнота.
***
— Из-за дождя водитель поздно заметил девушку, не успел затормозить, смерть наступила мгновенно, — раздраженно отмахнулся милиционер от расспросов соседей.
В объятиях зятя горько плакала Елизавета Петровна, повторяя снова и снова:
— Избавила, избавила судьба тебя от нас, доченька.
***
— Твой-то опять пьет — соседка Зоя сочувственно посмотрела на Раю. — Иду по двору, смотрю, уже глаза залил. С этим Колькой-алкашом опять сидят.
— Ай! — кипяток пролился мимо чашки, растекаясь по клеенчатой скатерти и капая на пол. Рая перехватила ручку чайника двумя руками и долила чай. — Я вытру. Сейчас все вытру.
— Давай я, а ты пока тортик нарежь, — Зоя не без внутреннего злорадства отметила, как дрожали руки собеседницы, пока та отрезала кусок дешевого вафельного торта. У самой Зои мужа не было. — Эх, а давай тоже по рюмочке Ну, за встречу, так сказать, и чтобы не расстраиваться.
***
— Он такой хороший был, перспективный, — всхлипывала Рая. — Не все гладко, конечно, но у кого гладко Да и любви большой между нами никогда не было. А у кого большая любовь Большая любовь — она к беде только.
— Ни у кого, — поддакивала Зойка. — Разведись уж, если так невмоготу.
— А как же дети, квартира
***
— О, Райка-алкашка пошла, посмотри на нее, — Серафима Ивановна кивнула Тамаре Федотовне на выскользнувшую из подъезда женщину. — А какая приличная пара была. Сейчас же посмотри, срамота, тьху ты господи.
— И не говори. А все Зойка эта, змеища. Подругу споила, мужика увела. Теперь сама с ним мучается. Поделом.
***
— За что — металась по квартире девушка. — Я же любила его, поддерживала. Он три года работу искал, я любила, — сдавленный шепот в тишине квартиры, где нет собеседника. Лишь стены свидетели. — Я ему слова против не сказала. Я скандалы эти на пустом месте терпела. Я понимала, что ему трудно.
Горло перехватило. Задыхаясь, она упала на кровать. И снова вскочила, не в силах выносить неподвижность. И тишину.
— Я от себя отказалась! — снова хаотичные метания по комнате. Мира то поднимала руки к горлу, пытаясь облегчить вдох, то опускала бессильно вниз, то прижимала к груди.
Со звоном по полу покатилась чашка, сбитая со стола. К счастью, пустая.
— Надо было тогда бросить! — зло выкрикнула девушка. И снова бессильно опустилась на кровать.
Она не смогла тогда предать мужа, хотя и была влюблена без памяти. Молча страдала, горела, болела, но изжила в себе то чувство. Держалась, повторяя снова и снова прощальные слова Татьяны к Онегину: «Но я другому отдана, я буду век ему верна». Твердила, веря, что хуже предательства ничего нет, что не сможет быть счастлива после ухода из семьи.
И чем все закончилось Одна, брошена ради другой, более женственной, хозяйственной, творческой. Преданная, но не предавшая. Принесшая бессмысленную жертву.
— И где справедливость Почему так — в отчаянии прошептала Мира. Истерика пошла по второму кругу.
***
— Не, ну везет же некоторым, — вздыхала Инна, — муж, дети. Она аж светится, когда о них говорит. Мои-то орут целыми днями — сил нет. И фигура у нее такая, а ест больше меня.
— Ага, везет, точно, — поддержала коллегу Вера. — А еще эта ее странная фраза «я просто первый раз удачно вышла замуж», — пропищала девушка передразнивая. — Что удачного-то Не работал, на шее сидел, бросил ради другой. Давно уже развестись могла, а чего-то терпела.
— Вы бы работали лучше, девочки, — в кабинет заглянула Наталья Сергеевна, — а не сплетничали. А Мира, чтобы вы знали, полезный урок из той печальной ситуации вынесла. Это вы только шишки набиваете, а все без толку.
Девушки переглянусь, пожали плечами и уткнулись в мониторы. Скоро обед, а там уж они обсудят четвертый брак Веры и бесконечные скандалы в семье Инны. И Миру, конечно. Везёт же некоторым.

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *