ВЕРКА

В каждой деревне есть свой дурачок. Или дурочка. У нас вот Верка была. Ей уж сороковник стукнул, а она всё с нами, ребятишками, ведётся. То на речку купаться айда, то в вышибалы бегает, только коса по спине полощется… Она и росточком-то не вышла, только в теле крепкая была, а так издалека и не отличишь — девчонка и девчонка.
Мы её не обижали. Принимали во все свои игры, звали с собой в лес за ягодой. А то и на колхозное поле — за горохом, али за подсолнухом слазить. Говорила Верка плохо, но мы её как-то понимали, иногда сильно заикалась. И всё время улыбалась. Бывало, нашкодим чего, да и на Верку свалим. Бабы деревенские давай на неё ругаться, а она стоит да улыбается. Поорут, поорут бабы, плюнут под ноги — дескать, что с дуры возьмёшь, да и уйдут.
И угораздило однажды Верку влюбиться. Был у нас в деревне объездчик. Он лошадей колхозных пас, заодно и поля колхозные объезжал — за порядком следил. Был он мужик суровый, любил кулаками махать, самогон жрать. Жил одиночкой. Из всего хозяйства имел только кобылу чёрную да домишко-развалюху.
Ребятишек он не любил. Как поймает нас с горохом или подсолнухом, так и пустит на нас свою кобылятину — того и гляди задавит копытами. Натешится так-то всласть, а потом ещё и кнутом по спине достанет.
Однажды мы увидели, как везёт он нашу Верку на своей кобыле. Посадил её спереди, а сам сзади щекочет ей шею и руки усами своими. А Верка сидит счастливая, прям светится вся!
Ну, понятное дело, мы такой момент бабушке рассказали. А она к Веркиной матери пошла. «Смотри, — говорит, — не ровен час, принесёт тебе в подоле. Мало тебе одной обузы — две будет!».
Мать Верку вечером выдрала крапивой и в избе заперла. Только сбежала Верка этой же ночью, а утром к Веркиной матери объездчик пришёл: «Верку не ищи, моя она. А будешь вякать — башку как курёнку сверну и в колодец выброшу!». С тем и ушёл.
Вот мать и молчала. А тут лету конец. Нам не до Верки стало. Надо в город, домой собираться, в школу пора.
Собралась наша летняя компания только через год. А Верки нет и нет. И тогда Ленка (из местных она) рассказала нам жуткую историю.
Верка-то как пропала, то спрашивали, конечно, у матери, мол, где девка-то Да та отбрехалась, что якобы к сестре на Кубань отправила — от греха подальше. Ну, народ и успокоился. Да только после ноябрьских неладно в деревне стало. Верка, почитай, каждую ночь к кому-нибудь под окошки ходить стала, мычит так жалобно. Пустите, дескать, люди добрые в тепло, переночевать негде! И все, кто Верку видел, в один голос твердят, что «тяжёлая» (беременная) она ходит. Не иначе двойня.
А наутро в том дворе, куда Верка ходила, скотина дохла. И ладно, ежели петух там загнётся или утка, а то и свиньи, и овцы дохли… А у Семавиных корова стельная за ночь копыта протянула!
Уж и попа звали, и заговоры всякие читали — ничего не помогает! А тут, перед Новогодними праздниками, к леснику городское начальство понаехало — на охоту, стало быть. Вот и повёз их лесник на дальнюю заимку. Как распахнули там дверь-то, так смрадный дух и пошёл. Начальство по машинам поскакало, да и в город укатило, а в деревню милиции нагнали. Веркину мать в избушку привезли. Она и опознала дочку-то по косе. Лица-то, говорят, у Верки не было — крысы съели, а живот как гора был — не обхватишь. Беременная Верка-то была.
Мать тут и завыла, да и про объездчика все рассказала. Милиция к нему. А он и отпираться не стал. «Забирайте, — говорит, — меня, люди добрые! Сил нет терпеть, как она ребёночка по ночам качает!». Ну, подумали, что у мужика не иначе как крыша съехала.
Вот и рассказал он им, как дело было. Отвёз он Верку на дальнюю заимку. Уж по своей ли воле или силком — кто теперь скажет Тешился с ней, тешился… Надоела она ему. «Давай, — говорит, — я тебя домой увезу! На кой ты мне Я один жить привык!». А Верка мычит, заикается, объяснила всё же с грехом пополам, что, дескать, не бросай меня — ребёночек будет. Осерчал объездчик — ещё ярмо такое на шею не хватало! Да и ударил Верку со всей дури кулаком. Видать, силу-то не рассчитал… Закрыл он заимку, да и вернулся в деревню как ни в чём не бывало.
Только Верка и к нему ходить стала. Как срок-то настал ей родить — придёт в потёмках, сядет на завалинку и поёт: «А-а-а, А-а-а… баю-бай!». И ребёночек у ней на руках попискивает….
Посадили его, конечно. Срок большой дали. Может, и вышел уже, но в деревню не вернулся. А Верку похоронили по христианскому обычаю.
Только гроб не открывали. Перестала она по деревне ходить. Но иногда, в августе, когда ночи тёмные становятся, выйдет кто в потёмках на крыльцо, то и услышит: «А-а-а… А-а-а… баю-бай…»
Автор:

Источник