Истории из жизни реальных людей
Утром пробило подъём поездом о монорельс над бараком. Звон прошёл сквозь энергощиты, дешёвые и неэффективные, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: хабара привезли как всегда мало. За порталом, как и в полночь, когда из громкоговорителя разносился очередной девиз колонизаторов, была тьма и тьма, да лился ультрафиолет трёх фонарей. Без них не цвети вода, без зелёной воды задохнись мы, а без нас живсилы не живи колония.
Эй, семья-девяносто, встал
Брома с моё поешь, глупые вопросы задавать перестанешь.
Дурак, б…ь, проснулся
Догадайся, тракторист.
На КПП дали моему соседу коднейм 3Т-00, это значило: третья волна захвата из сектора «Т», нулевого года рождения. Коли так сложилось, что он был 3Т-00, или Т-300, прозвали его трактористом. Гордое имя. Меня там же окрестили 7Я-90 седьмая волна захвата сектора «Я», девяностого года рождения. До ста лет давно никто из арестантов не доживал и давать номера длиннее двух цифр не было смысла.
«Я» значит сектор гласный, значит настроения у нас были контрправительственные, нас последними взяли; «Т» согласный.
Согласных у нас больше.
Если у двоих номера повторялись, то поощряли и наказывали их за поступки друг друга одновременно, без разбора. Недавно вот двое 1А-85 друг друга защёлкали: одному казнь должны были назначить, а второй не хотел умирать вместе с ним. Фатализм.
Настоящих имён мы не помнили тетраграмматоны стали нам настоящими именами: когда родились, где сражались, когда были пойманы в обратном порядке. Тетраграмматон история жизни, от которой ничего не осталось, кроме него самого.
Как время потратишь, семья
Зови.
Сосед мой подъёма никогда не просыпал, всегда вставал по нему до развода было минут пятнадцать времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может повременить: сшить чехол на киберукавицы; подать вневременному бригаднику чистые энергобутсы, чтобы не топтаться ему босиком вокруг луннопыльной кучи; или пробежать по каптёркам — где кому услужить, подмести или поднести чего; или идти в столовку собирать миски и сносить их горками на мойку свою жизнь столрабочие на это тратить не хотели, а у нас из жизни были только пятнадцать минут, а если что в миске со вчера осталось… пир.
Время мы ценили особенно, больше нас его ценили только надзиратели. Пусть на этой луне сутки и длятся семнадцать земных часов без трёх минут, а часы те же, и отмерено нам чалить восемьдесят семь тысяч шестьсот семьдесят два часа, за которые надзиратели крали у нас времени ещё больше так много, что лагерь не покинул ещё ни один колонизатор за многовековую историю Новой луны.
В остальное время задача нашего лагеря была простая: разводить в огромных стагигалитровых цистернах фитопланктон зелёную воду основной источник кислорода нового дома плебейской части человечества.
Плебс воевал с патрициями (плебс всегда воевал с патрициями) и проиграл. Нас оттеснили, буквально лишили кислорода и поставили перед выбором: воевать дальше и вымереть или кормить планктон и тем и жить. Все, кто решил воевать, и сами накормили планктон, а мы решили делать это хотя бы медленно. Может, мы слабы. Может, они глупы. Так или иначе, патриции сильнее и умнее нас, но что важнее богаче и… дольше. Они отвели себе очень долгий срок, откусив по куску от жизней каждого из нас.
Когда только открыли способность людей превращать свою жизнь, самих себя, в вещество и энергию, манипулируя энтропией, сначала секунды, потом минуты, часы никто из нас не был способен оценить созидательный и одновременно разрушительный потенциал новооткрытой способности. Никто из нас тех, кто поглупее и победнее. Кто поумнее и побогаче, конечно, фишку просекли сразу, а посадить нас к параше хотели давно. Посадили. Сначала они скупали кажущиеся несущественными секунды, и все радостно сдавали их чуть ли не каждый день, бросая работу и упиваясь новообретённым богатством. Потом минуты стали покупаться по цене секунд. Потом часы за минуты. Потом годы. Жизни.
Богатство извратилось: деньги потеряли цену время обрело.
Это общество всегда зиждилось на двух вещах: нищете и невежестве. Демпинг времени и всеобщая безработица, было, аукнулись хитрецам протестами, но, привыкшие к лёгкой жизни, мы не были в силах даже взять оружие. «Добро должно быть с кулаками», говорил кто-то. Мы поздно показали кулаки…
Когда пятнадцать минут жизни прошли, всех направили к порталу, на цистерны. Из портала доносился странный гул.
Федька, слышишь спросил я 0Ф-19 (мальчика взяли без боя).
Что, дядь Сёма
Гудит бедово как-то.
Разговорчики! Заткнулись, м…и! щелчком зашил нам рты надзиратель. В голове стал отбивать таймер мутации и на время заглушил гул.
«Согласных» всегда ставили в пару с «гласными», чтобы первые вторых исправляли таким меняли букву в тетраграмматоне на «Ы», обоим одновременно. Вот я, 7Я, и работал с 0Ф. Семья и Федька. Двенадцатилетний пацан мечтал о нашивке с буквой «Ы» я смеялся.
Как мы поддерживали зелёную воду Кто честным трудом за бесчестный заработок, а кто — ценой своей или чужой жизни, да так годно, что его за успехи переводили из барака в устроенную камеру. Жил он там, правда, недолго сколько сам себе отвёл.
Долгая несчастная жизнь или счастливая короткая так вопрос не стоял.
Когда все ушли в портал, в бараке остался лежать совсем молодой парень его только вчера положили. Какая-то падла у него ночью тайком всю жизнь украла. Совесть у нас ценится больше времени: всё ценится дорого, что редко встретишь, а где встретишь мало найдёшь. Делать с этим, конечно, никто ничего не стал. Подох и подох. Пришёл надзиратель, щёлкнул пальцами дохлик разлетелся в фиолетовую пыль. Это стоило надзирателю тридцати лет мелочь для «твёрдого» (этот был Ъ-48-3 псина СССИНа, сорок восьмого года рождения, ветеран шаманских войн, трёхсотлетний бугай). О ценностях «мягких» я и говорить не хочу.
8 часов 30 минут. Полдень. Бедовый гул цистерноблока отдаёт в голове, как поезд о монорельс над бараком, но не стихает и не беспокоит руководство. Вваливается замбригадира. Новость: придёт начальник.
Начальник приходит по трём причинам:
1) привели новую живсилу,
2) крысу переводят в уютные аппартаменты,
3) убирают живсилу.
Если приводят новую живсилу, замбригадира не появляется. Если убирают живсилу, появляется не замбригадира, а сам бригадир и убирает: негоже начальнику утруждаться. Значит, переводят крысу.
По сути, начальник приходит всегда по одной причине позлорадствовать: привели новую живсилу о том, как ему будет плохо в клетке жить; переводят крысу о том, как нам будет плохо есть проклятую еду; убирают живсилу о том, что плохо всем, но хуже всех ему.
Мы подозревали, что скрысил у той зелени жизнь Васька-малой: он давно такие мыслишки вынашивал и зачем-то озвучивал, да у него и шансов пережить свой срок, если чалить не в бараке, а на блатной хате, больше, чем у нас всех вместе взятых даже при прочих равных.
Стано-вись! толпа покорно встала в линию. Ра-авняйсь! 8К-11, шаг впе-рёд! Васька-малой вышел. Крыса.
Вчера пришла зелень, сегодня с её жизнью ушла крыса, завтра уберут кого-то из нас. Каждый сезон одно и то же.
Никто не бросил косого взгляда на Ваську, замбригадира или начальника, не переглянулся и не пошептался, а тем более никто не подставил крысе подножку или перо под ребро.
И всё прошло бы гладко, и так до конца этого дня проработали бы на цистернах, если бы не причина того гула космический мусор, забивший систему вентиляции, дезаэрирующей цистерну 317, и если бы все плевать не хотели на технику безопасности. Наконец, пробка вошла в километровую шахту, с оглушительным грохотом продвигаясь вниз и накаляя внутреннюю обшивку, и расплавленным ядром врезалась в дно цистерны. Цистерну пробило насквозь. Кто по глупости варил яйца в микроволновке или из любопытства стрелял по ним из лазерного пистолета, может представить себе, что произошло, и экстраполировать миллионный масштаб. Горячей металлической стружкой уничтожило стену блока и забрало с собой бригады 11, 1315, 20 и 21, вдвое больше покалечило. Часть выживших устремилась в брешь, лишь завидев её. Остальные варились в пару. Среди них должен был быть и тракторист. Нетронутыми за титановым стержнем оси цистерны 81 стояли я, Федька и Васька-малой, крыса. По правую и левую руки была бездна: расплавились мостки; к перилам приварились остатки руки замбригадира. Над пропастью входил в икстаз начальник.
Искстазирующий начальник методично водил руками, которых у него стало три, и искажал реальность: в малиновом пламени заваривалась прорванная стена, по фронту сплава которой стекали останки бежавших; осколки возвращались на место и образовывали цистерну 317, и она наполнялась бульоном планктона; заживо сваренные и унесённые в брешь бригады возвращались к жизни в ядовитом, слепящем зелёном свете. Лицо начальника менялось вместе с реальностью: молодое парнячье личико исказили морщины, повисла челюсть, опустились щёки; волосы покрылись сединой и выпали; ботинки с иссохших ног провалились в бездну. Начальник, Ь-101, отдал почти тысячелетнюю жизнь своему лагерю теперь в прямом смысле. Не будь его лагеря, не было и этой колонии, а не будь этой колонии — не жить плебсу на Новой луне, и не будь теперь этой жертвы — все страдания, смерти и жизни были напрасно.
Бездыханное тело упало на блестящие мостки. Цистерны мерно работали. Вокруг столпились выжившие и ожившие. Я, Федька и Васька стояли на месте. Как только я увидел ожившего 3Т-00, бросился к нему в толпу, но нам не дали обняться: Федька проскочил между нами и упал на тело начальника.
Папа!
Толпа молчала. В тишине капали слёзы 0Ф-19. «Федька Стоодинович», подумал я. Из раздумий меня вывел вздох толпы: Федька пропал. В прежнем Ь-101 виделись сыновьи черты.
Полночь. Громкоговорители молчат. За порталом тьма и тьма, да льётся ультрафиолет трёх фонарей. Без них не цвети вода, без зелёной воды задохнись мы, а без нас живсилы не живи колония.