ПАЛАЧ

 

ПАЛАЧ Пётр шёл на работу. Февральская ночь таяла, уступая место не теплу, а возможности в очередной раз увидеть надоевшие, замызганные стены зданий, неудобные булыжники на мостовой, идущих

Пётр шёл на работу. Февральская ночь таяла, уступая место не теплу, а возможности в очередной раз увидеть надоевшие, замызганные стены зданий, неудобные булыжники на мостовой, идущих навстречу сгорбленных людей с хмурыми, помятыми лицами, серыми от холода и выражения безнадёги в глазах. Февральский ветер упорно, противно просачивался сквозь тонкую шинель, из-под полы пронизывающим холодом пробирался по всему телу, несмотря на гимнастерку и нательник. Портянки и сапоги не спасали, и ступни заходились от холода.
Вот и Кузнецкий мост. Отсюда до ОГПУ рукой подать.Пётр и шёл на работу. Его должность называлась «сотрудник по особым поручениям», то есть он приводил в исполнение приговоры о смертной казни. В царской России такая должность называлась «палач». Но это старорежимное слово ушло в прошлое вместе с пережитками. По-новому, по-революционному, он есть орудие возмездия пролетариата и носитель великой революционной миссии.
Мужчина, зябко поежившись, повернул голову. На противоположной стороне на него привычно глянули серые от грязи подслеповатые окна здания Наркомата по иностранным делам. Показалась большая, сколоченная из кривых реек вывеска бюро пропусков для штатских. С раннего утра тут толкутся родственники заключённых, выпрашивая разрешение на свидание или передачу. Сейчас у входа переминались с ноги на ногу человек двадцать. Пётр сплюнул.
Не обрадовал его и черный мрамор здания Лубянки. До революции, говорят, тут было страховое общество. Дом неказистый. Но после революции его украсили мрамором, туфом, базальтом и барельефом с изображением Карла Маркса.
В длинном коридоре Лубянки гул собственных шагов оглушал. Тут было тепло, но воздух застоявшийся, спертый и кислый. Через каждые тридцать метров здесь настороженно встречали и бдительно сопровождали прищуры глаз охранников. Хотя все постовые знали его в лицо, все равно трижды проверили пропуск.
Озябшими руками нашёл ключ. С первого раза в скважину не попал. Наконец замок закряхтел, и замызганная дверь с противным скрипом открылась. Засаленный диван. Приземистый металлический стол. Стул точно гриб на ножке. Серые стены. Глазницы зарешеченных окон. На стене пожелтевший плакат красноармейца с лозунгом «Будь бдителен!»
Пётр повесил на гвоздь застывшую колом шинель. Расправил гимнастерку. На столе радовала глаз грамота. Особенно были значимы слова «За добросовестное отношение к работе и проявленную стойкость».
«Вот приеду в деревню, и будет чем хвалиться», вскинул голову Пётр.
Оно и понятно. Родился он в глухой сибирской деревне. Окончил два класса сельской школы. В 1917-м вступил в ряды РСДРП(б). Воевал. Затем ВЧК. Через год стал сотрудником по особым поручениям. Партия в лице начальника приказала он ответил: «Есть!»
Приговоры обычно приводились в исполнение так: приговорённых запускали в длинный коридор в подземном помещении Лубянки. В это время исполнитель находился на другом его конце, за углом. По шагам определялось, когда жертва доходила до середины коридора. Тогда исполнитель выходил из-за угла, доставал пистолет и стрелял.
Сначала было непривычно. Первый раз лицо покрылось потом. Ноги дрожали. Чуть не стошнило одно дело в бою стрелять по врагам, другое в безоружного. Но постепенно пообвык, и все пошло свои чередом. Со временем наловчился так, что с первого выстрела попадал в середину лба. Порой экспериментировал. Стрелял сначала в ногу. Жертва инстинктивно сгибалась от боли, а когда поднимала в его сторону лицо, сразу стрелял в лоб.
Работа настолько увлекла, что даже завел тетрадочку, в которой подсчитывал количество расстрелянных. В списке старательным почерком набралось три тысячи двести сорок один человек.
Некоторых приговорённых узнавал в лицо. Как-то узнал в идущем навстречу по коридору измождённом, опухшем от побоев человеке бывшего члена политбюро партии Зиновьева Григория Евсеевича. Были известные генералы, а уж чином пониже и не счесть.
Начальство ценило. «Почётного чекиста» просто так не дают! В прошлом году выдали орден «Знак Почёта» и премировали золотыми часами, а теперь вот и новая грамота.
В кабинете приступил к своему любимому утреннему делу: разборке пистолета. Пётр пеленал его в тряпочку как дитя. Исполнителем приговоров был не он один. Во взвод входило десять человек. А подразделений таких больше пяти. Не все во взводе так трепетно относились к оружию. У некоторых оружие не чистилось и не смазывалось неделями. Таких Пётр не понимал: «Это же орудие труда и возмездия! Как так можно»
Вот перед ним на тряпице трепетно покоились, будто части выпотрошенного человека, детали нагана: несуразное беззащитное туловище рамки, длинный металлический язык курка, зияющие, как глаза, дырки барабана для патронов, скрученные сухожилия пружины, пальцеобразная фаланга шомпола. Он любовно ощупал руками и смазал все внутренности, любуясь блеском металла. Пальцы ласкали металл. Глаза излучали заботу. Скоро работа!
Настоящая работарасстрелыобычно в первой половине дня.
После обеда брали в руки тетради и шли в ленинскую комнату, чтобы обсудить и одобрить очередное решение ЦК или законспектировать тезисы основополагающей речи Сталина. Руководил учебой любимый партгруппорг Вася Кунев. После занятий культурно-массовая работа. Все десять порученцев собирались в кабинете и глушили спирт.
У них всегда под рукой было ведро спирта и одеколона. Спирт разбавляли водой и пили до помутнения. Одеколоном мылись. Вода не избавляла от запаха пороха и крови. Одеколон частично помогал. Но запах все равно въедался. Это чувствовали в первую очередь именно собаки, которые, резко поджав хвосты, обходили их стороной и вслед завывали, как будто хороня.
Но сегодня должна была быть не простая пьянка, а обмывание его награды.
До обеда работы было немного: всего пять смертников. Одна беременная женщина. На всякий случай сделал второй выстрел в живот. Сам не понял, почему. Скорее всего, для порядка. Получалось, что в чреве матери был еще один вроде как человек. Хотя потом на себя рассерчал. Все-таки пулю зря потратил.
После обеда, как всегда, были партийные занятия. Кунёв прочищал мозги собравшимся следователям.
— Многие приговоренные при расстреле умирают со словами «Да здравствует Сталин!», «Слава революции!» грозно щуря глаза, суровым басом вещал оратор. — Почему — гневно вскрикивал Кунёв, и сам же разъяснял: — А потому, что следователи не проводят с подследственными политико-воспитательную работу. Не разъясняют, что при расстреле приговорённым нельзя позорить имя вождя, а наоборот, надо умирать, покаявшись в измене делу партии и революции!
После занятий вдесятером собрались в кабинете. Поздравления лились рекой, тосты не кончались. Скоро все, как всегда, изрядно напились, и разговор пошёл вразнобой: все говорили,и каждый о своем.
Лёва Бахрамов, тучный и вечно воняющий, словно не мылся годами, снова стал донимать Петра:
Вот тебе грамоту вручили. Хорошо. Руководству, конечно, виднее, — бубнил он и, выпучив глаза, горделиво продолжал: — А я умею убивать людей так, что выстрела не слышно.
Как это простодушно клюнул на наживку Петр.
— Секрет простой: заставляю открыть рот, засовываю ствол пистолетика и стреляю. Меня может только кровью обрызгать, как росой, а звука не слышно. Учись, школяр! — закончил Лёва и засмеялся.
Сева Барышев вещал о другом:
Мы элита. Вот послушаешь, в областных центрах и приговор приводить в исполнение толком не умеют. Недавно услышал, в Самаре тридцать приговорённых отказались выйти из камеры на расстрел. Совсем обнаглели. Кричали, что не виноваты. Требовали прокурора. Ну и решили расстрелять их прямо в камере. Так потом нашли почти триста пятьдесят шесть гильз. Неумёхи! На тридцать врагов народа столько патронов потратить! Патроны-то казённые. За такое транжирство самих надо к стенке ставить!
Поняв, что больше ему похвалы источать не будут, Пётр решил пойти поспать в кабинет. Все-таки завтра на работу.
Утром встал тяжело, как всегда, почистил и смазал пистолет.
Вот и угол за коридором. Раздался гул шагов.
«Середину коридора смертник прошёл. Пора выходить», определил Пётр. Вышел из-за угла, вскинул руку и обомлел. В приближающемся человеке с опухшим от побоев лицом узнал отца.
«Не может быть!» встрепенулся палач. Отец был мобилизован в армию в период германской. Потом пришла похоронка.
«Может, обознался Просто похож» — засомневался Пётр. Но родинка ниже губы. Глаза. Рот. Такая же неуклюжая походка.
«Это отец!» — забыв обо всём, обрадовался Пётр. Но тут же спохватился. Получается, отец предатель! Как так Но отец просто не может предать! Он всегда защищал слабых. Ненавидел помещиков и господ. Честный и порядочный.
И тут он увидел, что лицо идущего к нему человека прояснилось. На губах появилась счастливая улыбка. Глаза засияли. Он узнал сына.
Чекист был готов броситься в объятия к отцу, забыв, для чего сам здесь находится. Но другой, чужой голос, интонациями парторга Кунёва, предостерегающе заявил внутри: «Революция и партия не ошибаются. С врагами народа надо расправляться беспощадно. Кто не с нами,тот против нас».
В это время отец радостно махнул руками, и Пётр чисто инстинктивно вскинул оружие и нажал на курок. Звук выстрела судорогой пронзил тело. Пистолет вывалился из рук. Пётр очумело бросился к лежащему отцу и присел перед ним. Еле шевеля разбитыми губами,отец тих прошептал:
Что они сделали с тобой Но ты не виноват, и я не виноват. На том свете тебе всё объясню,ты поймешь.
Он пытался ещё что-то сказать, но уже не смог его глаза закрылись. Лицо у Петра побелело. В висках стучало. Он встал и пошёл, шатаясь, как пьяный, по коридору.
Чекисту повезло. Надзиратель, который контролировал процесс исполнения приговора, в это время отлучился по нужде. Никто ничего не увидел.
В этот день Пётр напряженно, с уже новым каким-то гадливым чувством, исполнил приговор в отношении остальных пяти осужденных. После обеда, вжавшись в стул, он сидел на партийных занятиях. Вечером угрюмо пил спирт с товарищами, блуждая по их лицам мутными глазами, полными тоски и непонимания. Вместе с тем его лицо, наоборот, было застывшим,словно оболочка,вроде восковой маски.
Коллеги по работе о чем-то говорили. В помещении стоял запах пота, кислой капусты и курева.А у Петра постоянно в висках стучал вопрос: «Как же так Значит, произошла ошибка! Отец не мог стать предателем революции! И получается, что он убийца отца» От таких мыслей становилось страшно и мерзко.
Наконец, все напились, и пошёл сумбурный разговор, словом, все говорили и никто никого не слушал.
Утомлённый и загнанный своими думами в угол Пётр неожиданно обмолвился:
Получается,что партия может ошибаться!
И оказался под прицелом десяти пар внимательных, вмиг протрезвевших глаз. В них зажглась настороженность.
Перепил, разрядил обстановку уверенный голос Барышева.
Все облегченно вздохнули. Кто-то назидательно подытожил:
Партия и революция не могут ошибаться!
За партию! За Сталина! -прозвучал возглас, все дружно выпили.
Ночью Пётр несколько раз просыпался. Весь в поту. Что ему снилось, не помнил. Но каждый раз, просыпаясь, долго не мог заснуть. Руки тряслись. В висках стучало. Несколько раз стошнило. Мысли сменяли одна другую: «Отец не может быть предателем. Значит, произошла ошибка! Получается, трибунал и революция могут ошибаться А если так, то и другие приговорённые могли быть и не врагами народа, а тоже невиновными. И выходит, он уже не орудие возмездия, а простой убийца! Но революция не ошибается. Партия всегда права. Но не может быть, чтобы одновременно и отец был прав, и партия. Что-то тут не так. Отцу он верит, партии тоже. Что хотел отец объяснить ему на том свете Он сказал, что и я не виноват. Что он имел в виду И что означают слова: «Что они сделали с тобой» Что здесь не так»
Утром, не выспавшийся, осунувшийся и скукоженный, он снова сидел и чистил пистолет.
Но блеск металла уже отвращал и даже пугал. Руки затряслись. Лицо сузилось. Глаза потухли. Он понимал, что теперь трудно будет исполнять приговоры и поднимать пистолет. Раньше перед ним были предатели, и в отношении них он, от имени революции, приводил приговор в исполнение. Он исполнял великую миссию пролетариата. Исключал ошибку, ибо свято верил в правоту общего дела. Просто и твердо верил. Но, оказывается, что-то не так. А может, не что-то, а всё не так. И тогда получается, что отец прав, но не успел объяснить
Кто-то заходил в кабинет и что-то спрашивал. Пётр автоматически отвечал. Наконец, лицо его просветлело.
Скоро ты мне всё объяснишь, папа. Я иду к тебе, — прошептал Пётр и, приставив оружие к виску, с блаженством нажал на спусковой крючок.
Автор:

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *