Истории из жизни реальных людей
Он белый, очевидно штукатуренный, но на нем ни единой шероховатости. Очень белый. Каждое утро я перевожу взгляд на часы: тёмное табло с белыми цифрами время 6:48 и это то время, в которое я всегда просыпаюсь. Мне сказали, что оно идеально для пробуждения моего организма и я охотно верю. Я вообще весьма доверчивый, так сказал мой психолог.
Этому я тоже верю.
Я поднимаюсь и спускаю ноги на пол; он тёплый и нескользкий, потому что я не люблю мерзнуть и падать. Я в принципе очень неловкий человек, хотя результаты тестов говорят, что у меня замечательная координация. Тесты это не люди, я не люблю им верить, но, когда их подтверждают мои врачи, я всегда соглашаюсь. Их очень расстраивает, если я не согласен.
Я встаю с постели и протягиваюсь, знаю, что каждое моё движение фиксирует камера. Это нужно для анализа работы моей нервной системы и мышечной активности. Мне так объяснили.
Мне все объясняют, особенно то, что происходит в моей комнате, потому что я не люблю, когда рядом есть предметы, смысла которых я не понимаю.
Свет включается постепенно, чтобы не травмировать глаза, но я уже иду в сторону душевой. На полке над раковиной один белый стакан, а в нем одна белая щётка. Её заменяют раз в три недели, потому что старая приходит в негодность очень быстро.
Я смотрю на себя в зеркало, и я такой же белый как все вокруг: на мне белоснежная пижама, у меня белые растрепанные волосы и кожа. Только зубы чуть-чуть желтоватые, потому что жёлтая эмаль крепче белой. Мне не нравится, но, когда я попытался вырвать эти зубы, врачи очень расстроились.
Поэтому я тщательно их чищу.
В тюбике всего одна порция пасты, потом его нужно выбросить в ящик. Эта паста без запаха, так думают все остальные, но я все равно чувствую ментол и зубной порошок. Все в порядке, мне нравится.
Открываю рот и осматриваю ряд зубов у меня выдающиеся клыки, и скошенные, заострённые резцы, а остальные зубы чуть крупнее чем у остальных, но в целом, самый обычный здоровый состав.
После утренних процедур и душа я переодеваюсь. Скоро 7:30, общий завтрак, очень не хочется его пропускать. Мой психолог недавно разрешил мне посещать столовую вместе со всеми, потому что я хорошо себя веду и точно не обману его доверия, так он сказал.
Я переодеваюсь из белой футболки в белую водолазку без горла и длинные брюки, потому что в общем отсеке прохладнее, чем у меня. Остальным людям отчего-то не нравится, когда так тепло.
Поверх прочей одежды я натягиваю ярко-красный рукав. Его вид режет мне глаза, и я хмурюсь, но не подаю вида, уж очень хочется есть со всеми.
Вещи я складываются на кровати, очень аккуратно, но их все равно поправят. Не люблю этого. У женщины, которая прибирается в моей комнате, отвратительные духи и даже сан-пропускник не помогает сбить этот приторный химический аромат, плохо имитирующий лаванду. Я хотел попросить, чтобы она не трогала мою комнату, но никогда ее не видел. Та женщина приходит, пока я на занятиях и тестах.
Когда я полностью готов, дальняя стена бесшумно отодвигается и можно выйти из комнаты в общий коридор. В моём крыле почти нет жильцов, потому что остальные ребята живут по несколько человек в одной комнате, и я иду один. Красная повязка тут нужна неспроста: я белый, и иногда хожу очень тихо, поэтому легко сливаюсь со стенами отсеков. Другие дети часто пугаются, если я вдруг оказываюсь рядом и психолог попросил меня надевать этот «маячок», чтобы предупреждать их заранее. Он думает, что так ребята смогут быстрее принять меня в свою компанию.
Прошлый психолог тоже так думала.
Постепенно детей в коридоре становится больше, они молча, парами и группами выскальзывают из своих комнат, негромко здороваются друг с другом. Со мной они не здороваются, косятся на красную повязку, отводят глаза и торопятся добраться до двери столовой. Она прозрачная и открывается бесшумно, как будто её нет вовсе, но я знаю, что она там есть.
Подростки вокруг немного младше меня, врачи говорят, что так нужно, потому что мой психический возраст отстает от ровесников и я должен развиваться в понятной мне среде. Когда я буду готов, меня переведут в старшую группу, так мне обещают.
В столовой вкусно пахнет молоком и интересно людьми. Кругом ребята в таких же светлых одеждах и единственное, что пестрит на фоне торжества белого их волосы и кожа. Смуглые и розовые, русые и брюнеты. Такое разнообразие немного сбивает меня с толку, но я держу себя в руках, не пытаюсь их потрогать, иду к дальнему столу, где уже стоит моя порция, а по дороге верчу головой.
Ищу её.
Здесь так много запахов и помимо смешавшегося амбре человеческой кожи я чувствую запах прожаренного мяса в омлете, который нам подают, и острый цитрусовый аромат мыла, которым все моются.
Но эту девочку можно найти и так, стоит лишь сосредоточиться, всматриваясь в макушки ребят. Я умею сосредотачиваться, врачи говорят, что у меня слишком много единиц внимания и я обращаю их на все вокруг, поэтому должен уметь абстрагироваться, концентрируясь на одной задаче. Я умею, я очень стараюсь.
Её волосы яркие, рыжие, почти красные, как мой рукав, и временами я придумываю, будто алая ткань на мне- это платок, повязанный рыцарем в честь своей дамы. Эта мысль смешная, но я никогда не рассказывал её психологу, он говорит, что каждый имеет право на маленькую тайну и моя тайна — вот эта рыжая девочка с белой кожей, которая всегда приходит есть в одно время со мной. На ней нет рукава, но она тоже всегда сидит в одиночестве. Мы находимся на разных концах столовой, но я могу наблюдать за ней, пока не кончится завтрак и это почти самая любимая часть дня, кроме занятий и отхода ко сну.
Когда она усаживается на своё место всегда новое я могу начинать есть.
На самом деле наша пища синтетическая, но многие из нас так давно находятся здесь, что и не замечают этого, ведь вкус, запах и текстура у них совершенно идентичные настоящим. Я привык, хотя подобная еда даже мне не нравится.
Столовая заполняется до конца и звучит мелодичный сигнал, предупреждающий, что дверь заперта. Это ненадолго, всего лишь пока не опустеет первая тарелка и большинство детей этого не замечает.
Пока я пережевываю синтетический омлет, звучит негромкая классическая музыка, кажется Бах; у меня в комнате есть проигрыватель, он редко играет что-то определённое, потому я не могу сказать точно, какая именно это симфония.
Рыжая девочка сегодня очень плохо ест. Меня это немного беспокоит, потому что плохой аппетит признак болезни: если она заболеет, то я не увижу её ещё несколько дней, ведь больные ребята должны быть изолированы.
Вместо того, чтобы есть, теперь я смотрю, как ест она и волнуюсь. Чувствую, как учащается сердцебиение и немного подрагивает рука с зажатой в ней вилкой. Мне нельзя так переживать, это расстроит психолога, но я ничего не могу с собой поделать.
Поэтому, когда до обоняния доносится железистый запах, я к этому не готов.
Нам часто рассказывают, что мы немножко отличаемся от других детей. Кто-то из нас очень силён, кто-то обладает исключительными математическими способностями, а кто-то напротив весьма хрупок или не способен и двух слов связать. Это нормально, так нам говорят.
И то, что у кого-то во время завтрака идёт кровь носом тоже вполне себе рядовое происшествие.
Так я думаю, пока с лязгом отодвигается мой стул, а меня подкидывает, словно на пружине, от этого терпкого, раздражающего запаха.
Кровь тёмная, и капает прямо на стол перед ошалевшим от неожиданности мальчишкой.
Кап. И алое пятно на идеально-белой поверхности стола становится несколько больше. Проходит ещё целая вечность, прежде чем он осознаёт, что это его кровь, и пытается зажать нос чистым рукавом, откидывает голову, в то время как соседи наперебой дают советы.
Во мне эта вечность протекает по-другому. Сонное оцепенение сознания сменяется обострившимися до крайности чувствами, которые диктуют каждое моё действие, лишают необходимости выбирать.
Прыжок с места на стол, чтобы не петлять среди бесконечных рядов. Шаг, ещё шаг и снова прыжок. К той секунде, когда всполошившиеся друзья мальчишки замечают алое предупреждение на моей руке, у него не остаётся никаких шансов.
Я приземляюсь прямо перед ним, сажусь на корточки. Наклоняюсь так низко, что наши глаза встречаются на одном уровне, а кровь из его носа продолжает сочиться, пятная белое вокруг себя, капает с подбородка на стол и его колени, и каждая багряная капля, тихо ударяющаяся о поверхность…
Просто.
Меня.
Бесит.
Алое начинает расплываться перед глазами, застилая взор, плясать яркими, пульсирующими точками, которые ввинчиваются в мой мозг. Мне больно от этого мельтешения, хочется зажмурится.
Хочется, чтобы все было белым.
Я выбрасывают руку вперёд и хватаю мальчика за горло, чувствую, как дергается едва сформировавшийся кадык, и фиксирую пальцы, пережимая связки, не давая ему закричать.
Не люблю, когда кричат.
Следующим движением я опрокидываю его со стула и спрыгиваю сам, удерживая, чтобы не разбил голову. Он хрипит и его руки пытаются стащить мою с горла, но ему не хватает ни сил, ни воздуха, чтобы сделать это.
Моей хватке может позавидовать и бойцовская собака, так говорят врачи. Он пытается рыпаться, почти неслышно сипит и сучит ногами, но я этого всего не вижу. Я лишь чувствую. Я сам одно сплошное чувство, дурацкое, совершенно физическое.
Я это зуд в моих зубах.
Ворот его водолазки рвется под моими руками и оголяет тело по плечо, но самое главное шея, взбесившийся пульс под тонкой кожей, болезненное тепло напуганного до смерти ребенка.
Я оголяю клыки и последнее, что я вижу, это мир, который взрывается неистовством белого.
Каждую артерию, патологоанатом устало вскидывает голову, потирает переносицу. Этот труп не первый в ее практике, конечно же, но то что он не первый, отправленный сюда объектом 347 это несколько настораживает. Каждую артерию и каждую вену аккуратно вспороли, там, где нельзя дотянуться укусом, он разрывал жертву до сосуда и потом снова аккуратно вспарывал. Своеобразный метод, да и физической силы требуется очень много. А уж каких познаний в анатомии
Он пытался его обескровить, задумчиво говорит профессор, невысокий мужчина с серыми, узкими глазами, в отчетах по беседам сказано, что мальчик легко дестабилизируется угрозой новой доминанты спектра, это делает его агрессивным, при том, что в остальных случаях он наиболее близок к здоровому психическому состоянию. Я с ним говорил, ребенок прямо-таки ангел.
Который только что разорвал на куски другого человека, патологоанатом позволяет двум молчаливым работникам забрать каталку с телом.
Этих детей не хоронят. Их утилизируют.
Посмотрите на эту ситуацию с другой стороны, профессор улыбается, перелистывая на планшете отчет о происшествии, тут сказано, что этот случай ничуть не потревожил его состояния, даже аппетит у ребенка не испорчен.
Он психопат, женщина морщится. Вам не стоит выпускать его к остальным.
Они все психопаты, милая, мужчина поднимает голову, в глазах злая веселость мешается с усталостью. Сильные, умные, красивые, одаренные сверх меры душевнобольные дети. К сожалению развитие экстраординарных способностей не значит развитие устойчивой психики, усмехается профессор. Раньше бы их окрестили «супергероями» и отпустили на вольные хлеба спасать мир и сражаться друг с другом до полного уничтожения, он отключает планшет и потирает затекшую шею. Теперь они здесь. Радует, что человечество хоть в чем-то поумнело.