По совести

 

По совести Честно живи, сыне. По совести, - любил приговаривать отец, работая в поле. Он пережил и голод после воцарения Бориса Годунова, и десятинную повинность. И шел на бунт за воскресшего

Честно живи, сыне. По совести, — любил приговаривать отец, работая в поле. Он пережил и голод после воцарения Бориса Годунова, и десятинную повинность. И шел на бунт за воскресшего истинного царевича Дмитрия, сына царя нашего Ивана. И не поддержал вероломного Василия Шуйского, и подлого королевича Владислава. Хотя обещали они и счастие, и благоденствие… Но веры им не было.
Отец мой пережил смутное, тяжкое время, да легче было в ту годину. Нынче и хлеб уродился, и батюшка-царь Алексей Михайлович сидит в высоких палатах. Есть нынче мир в земле русской, да нет его в наших сердцах.
Смутил всё казачество обещаниями да словами лихой Степка Разин, но то были дела мирские… А рядом шло то, от чего разрывалось сердце… И вот, как, как, скажи мне, батюшка, жить тут по совести
***
Три с половиной десятка верст от родного Воронежа я служил. Был то Борщёв монастырь, куда ушел я за воеводой Романовским. Воевал я под его началом, и видел как по чести, да без ненависти он держался в том остром да злом бунте Разина. Слышал-то я разное, как и рубили родных на куски только лишь потому, что за Степкой пошли… А Григорий Романовский и город удержал, и не убивал без надобности.
Только ушел он после, принял постриг. Тогда и я пошел на Дикое поле. И оказался среди казаков Борщёва монастыря, что на Белгородской черте стоял. Хоть и начались гонения на православных, хоть и гремели из Москвы грозный Никон да смиренный Аввакум… Казакам в Диком поле мало до них было дело.
Нам дело было идти вдоль Дона от Сухой Голышевки до Пороя. Шесть верст вперед, потом обратно. Проклятые крымские татары не спят, казак. И дозор не должен спать.
«Иди служи, казак. А Бог любу молитву слышит», — говорил воевода-инок.
И мы служили. Неслись верхом, сминая душицу да чабрец, неслись на зов о помощи. Видели врага рубили. Рядом стояли, спиной к спине с товарищами. Как сейчас помню: появился вблизи монастыря отряд числом сорока воровских черкас. Вместе с иноками удалось отстоять Белгородскую черту… Но полегло трое монастырских старцев. Полегли за Родину-мать, да жизнь мирную. Часто, ох часто, саблю в руки брали иноки, вспоминая жизнь былую и казацкие уставы.
Что божьи люди, что царевы не делала граница да война различий.
Да и мы не делали.
Пока не пришли костры.
Сначала жгли книги. Потом деревянные кресты. Ни слезы селен, ни мольбы монахов не трогали ни Бога, ни сторонников Никона.
Но как-то мы держались.
Пока не запылала меньшая церковь. В ней было трое прихожанок, уперлись они, мол, не выйдем к аспидам проклятым никоновским.
Да что же вы творите, демоны Еще и царевы люди!
Молчи, казак! Так царь решил! Он не пожалел бабу и мы жалеть не будем! На дыбе вздернули-то ёё! Хоть и боярыня, а заслужила-то!
Никто не заслужил кары такой за веру, — достал инок клинок, — никто. И не смей Феодору бабой называть, шельма! Ну, кто на меня
Мало было солдат тогда, иноки да казаки одолели их. Но огонь не пожалел женщин. Зола, пепел, жар. Крики, слезы. Я упал на колени и возвел очи к небу. Да за что им это
Молись, казак. Они в рай ушли, а тебе гроше будет.
Почему
Тебе придется выбирать, казак: по чести жить иль по закону.
Пришел новый отряд с соседней крепости. И еще один с Воронежу.
Кто выйдет и перекреститься по-новому указу, тот выйдет живым! — кричали они.
А инок-воевода качал головой…
Жили мы по чести, так и умирать будем по совести.

И нет боле Борщёва монастыря, и мало в летописях слов о нем до клятого, душою продажного Митрофана из Воронежской епархии.
И только ветер шепчет луговыми травами, только молитвы наши звучат сквозь века в чабреце. И только в книгах остались имена погибших за веру истинную протопопа Аввакума да боярыни Феодоры Морозовой.
… но остались ведь

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *