ПРОЗРЕНИЕ

Кудашевы оставили как-то Серёжку за прадедом присмотреть. А прадеда за Серёжкой. Прадеду восемьдесят семь, Серёжке пять.
Сидели оба на диване. Прадед смотрел телевизор, Серёжка на прадеда. Авось, убежит.
Эхэ-хэ… Не сумеют наши играть, черти кривоногие, выругался Семён Егорыч (так прадеда звали). Выругался громко. На уши слабый стал. Да и на глаза. По телевизору передача про животных шла.
Серёжка подмял под себя задремавшие ноги. Паренёк он послушный. Ему сказали: «Сиди», он и сидит, с места не сдвинется.
Куды мать-то с бабой ушли спросил Семён Егорыч.
На задах, пискнул мальчик, но вдруг спохватился и прижал ко рту ладошки. Говорить-то с ним никто не разрешал. И сразу вспомнились бабушкины рассказы про войну, про то, как фашисты пленных допрашивали, а те мужественно молчали. Серёжка с прадедом не шибко ладил (тот больно грозный бывает), посему вообразил себя пленным. Нитево я тебе не сказу! решительно прошепелявил он.
Это ты молодцом, смешливо прокряхтел старик, потом чуть наклонился и заговорил тише, вроде того, по секрету: Небось, где бабка самогонку спрятала, тоже не скажешь
Не сказу.
А сам видал
Видал.
И не скажешь
Не сказу, стоял на своём доблестный красноармеец. Он даже подумал: плюнуть что ли в рожу супостату эдакому, как в кино показывали
Разговор стал забавлять Семён Егорыча. Прищуренными, почти невидящими глазами он с хитринкой глядел на правнука.
Не скажешь, что самогонка в тамбуре Али на мосту Али в подполе
Не сказу, сто в подполе, довольный собой, выпалил тот.
Старик закашлялся от смеха и утёрся марлевой тряпкой.
Это ты молодцом.
Помолчали.
Гляжу я на тебя, Сергей, худенькый ты какой-то, сыхалядый. Не кормят ни хрена
Кормят, обиделся Серёжка.
Ни дать ни взять, шкилет. Покушать-то не хотишь
Мамка с бабой часа два как ушли, и Серёжка успел проголодаться.
Хотю, признался он.
А помидор солёный станешь
Стану!
Ну тады слазь в подпол. Достанешь баночку, всё будешь поёдывать.
И мальчик про всё на свете забыл: про материн наказ, про плен, про вражду лютую. Хоть и лет всего ничего, а уже мужик, желудком мыслит. Вскочил с дивана, скатал половик, открыл половицу да юрк вниз.
Семён Егорыч накренился над проёмом.
Видать крикнул он.
Не видать.
Ну дык фонарик возьми. Всё ловшей.
Серёжка вылез за фонариком, нырнул обратно.
Нашёл
Насол.
На кой мосол Помидоры ищи!
Иссю.
Мальчик выволок трёхлитровую банку с розовыми, развалившимися помидорами.
Лишков, махнул старик. Давай другую. Ты на завалинке, рядом с самогонкой гляди.
Серёжка назад.
Нету тут.
Посвети получше. За бутылём, схитрил старик.
Нету.
Ну ты отодвинь его, бутыль-то.
Да нету!
Старик будто бы рассердился:
Дай его сюда тады, штоб не мешался!
Серёжка шмяк ему под ноги четверть, всю в паутине. И Семён Егорыч сразу обратно подобрел.
Ладно, пожалуй, та банка сгодится…
Сидели за столом. Серёжка ел над тарелкой сочные помидоры, с хлебом в прикуску. Семён Егорыч безо всякой прикуски пил самогонку.
Вкусно повеселев, спросил старик.
Угу, промурлыкал мальчик и смахнул с подбородка рассол.
Угу. Таперича покурить и на рыбалку…
Серёжка глазёнки вытаращил.
Мамка велела дома сидеть, сказал он.
Старик решил его поддразнить.
Ну и сиди себе, а я насиделся досталь. Карасей удить пойду.
Он выпил очередной, принялся крутить папироску.
Чаво быком уставился сказал он, послюнявив края бумаги. Сережка и впрямь насупился, раскраснелся, есть бросил. Удить-то сумеешь
Нет, голос мальчика дрожал от обиды.
Старик хотел было пошутить, но осёкся, вздохнул.
Правильно, где тебе, безотцовщине, выучиваться… В доме бабы одни да я… Расселся…
Ему вдруг стало нестерпимо стыдно. Стыдно, что относился к правнуку с холодком. Что ругался, буянил, гнал из дома брюхатую внучку за позор, который на всю семью навлекла. А нет и не было в ребёнке вины за негодного родителя, без вести умотавшего. Похож, конечно, и носиком, и скулами вострыми, и глазками в ямочках…
Семён Егорыч закурил. Густое, горьковатое облако заполнило кухню. Тишина.
А вот что! хлопнул он себя по коленке. Покурю, и пойдём с тобой на озеро!
Лицо Серёжки просияло.
Мамка велела дома сидеть, напомнил он, уже не так твёрдо.
Ууух, ёксель-моксель! Годки давно рыбу вёдрами таскают, а он всё мамка да мамка!
Червей накопали у соседей через дорогу. Своя навозная куча на задах, там ни в коем разе нельзя показываться. Серёжка рыл вилами. Эдак и сподручнее, да и лопатой он не усилял. Семён Егорыч стоял рядом, опёршись на палочку.
Лови окаянного, уползёт! активно подсказывал он. А у самого пред глазами сплошная бурая пелена.
Не уползёт! Серёжка хватал червей за хвосты (или за головы, поди их разбери) и вытягивал из комьев навоза.
Наскоро смастерили удочку. Крючок и леску нашли в старых снастях. Леску привязали к прутику. Вместо поплавка кусочек пенопласта. Грузилом подцепили гайку на восемь. На подкормку зачерпнули полкружки пшёнки.
День был тёплый, безоблачный. Лёгкий ветерок комкал в гармошку поверхность озера и гнал в камыши. Рябь околдовывала Серёжку, и ему казалось, что движется не вода, а берег. А они с прадедом плывут на нём, как на корабле.
Гляди в оба, напутствовал старик, поплавок плясать начнёт малость обожди. А как потонет тащи.
Серёжка от волнения всё равно дёргал удочку при каждой поклёвке.
Поймал интересовался старик. Он сидел на самом краю, свесив ноги над водой и уставившись вдаль пустым взглядом. Пепел с самокрутки вольготно сыпался на тужурку.
Нет, злился мальчик и тихо приговаривал: Ловись рыбка больсая и махонькая…
Старик про себя усмехнулся: «Славный он, Серёжка-то. Куда ж ты, чёрт слепой, смотрел пять лет»
Накой махонькая возразил он. Ты поболе проси! и с расстановкой: По-бо-ле!
Ловись рыбка больсая! потребовал Серёжка, даже притопнул.
Тут, ну точно по щучьему велению, поплавок запрыгал, заскакал и поплыл против ряби. Серёжка резко дёрнул. Прутик изогнулся посередь и хрустнул. Над водой, брыкаясь, повис карасик. Руки у мальчика пошли ходуном.
Тяни, чаво ж ты! прикрикнул Семён Егорыч, едва различив искрящийся на солнце блеск чешуи.
Серёжка вытянул удочку и швырнул на траву вместе с карасём. А сам замер и беспомощно уставился на прадеда.
А то рыбу он ловить не смыслит, проворчал старик, пытаясь скрыть улыбку. Ну, давай сниму.
Серёжкина мать нашла их только на закате. Семён Егорыча отчихвостила по милую душу. А Серёжке к улову добавила знатного леща.
Пшёнка-то, ёксель-моксель! по дороге домой старик вычерпнул из кармана горсть жёлтого бисера. Про пшёнку-то забыл
Больно поздно спохватился, ворчала внучка. Она вела его под руку.
Это верно. Поздновато…
Автор:

Источник