Знак

Наидобрейший мрачно взирал на пустошь. Стоя на главной башне монастыря, он впервые чувствовал себя уязвимым. Небо набухло тучами полными ледяной воды. Пронизывающий ветер трепал края сутаны.
На горизонте то тут, то там виднелись столбы жирного черного дыма. Это поселяне пытались сжечь своих умерших. Но добрых людей никто из них не позвал, чтобы прочесть священные тексты.
Когда из раскисшей, полной червей земли стали выбираться покойники, люди молили монахов о помощи. Те за пяток золотых приходили читать над выходцами Добрую книгу. Тщетно.
Мёртвые не успокаивались, не горели божественным огнем. Восставшие, как марионетки, дергали перебитыми конечностями и только.
Тогда и заполыхали костры. Люди сами пытались справиться с напастью, а про Добрых людей словно позабыли.
Наидобрейший поморщился. Ветер сменился, и запах горелой плоти долетел до магистра.
Монах вспомнил, сколько его собратьев почили на таких же кострах, убитые простым людом из корысти и ненависти.
Увы, монахи ничем не отличались от прочих выходцев. Их души не возносились на небеса, даря вечный покой телам. Они так же ковыляли по кладбищу да скреблись в запертые на все засовы двери. Даже в двери твердыни.
— Наидобрейший, козлиный голос помощника терзал слух, — братья ждут вашей речи.
— Скоро буду, — бросил через плечо глава монастыря и вновь уставился вдаль. Ему нужен был знак, символ свыше, чтоб понять, как поддержать веру, как жить дальше.
В этот момент несколько воронов вспорхнули с колокольни и, гортанно каркая, перелетели на стену, на которой стоял Наидобрейший.
Одна из птиц хромоного поскакала по древним плитам. Тут же на нее накинулись остальные пернатые. Птицы били острыми клювами, превращая своего более слабого сородича в кровавое месиво. Черные перья и ошметки плоти летели во все стороны.
Птица вначале пыталась отбиваться, громко каркая, будто зовя на помощь. Наидобрейший видел блеск ее глаз и распахнутый в предсмертном вопле клюв. Видел и не двигался. Птичьи крики переросли в хрипы, а после и вовсе смолкли.
Пернатые убийцы разбрелись по стене, склевывая все, что осталось от их собрата.
У ног Наидобрейшего оказался глаз погибшей птицы. Черный, похожий на бусину в четках.
Одна из ворон, самая крупная, приблизилась к монаху и мерзко каркнула, требуя отдать добычу.
Наидобрейший криво усмехнулся и медленно, с наслаждением, раздавил птичий глаз. Под сапогом неприятно чавкнуло.
Затем монах резко развернулся и быстрым шагом направился к лестнице.
Теперь он знал, что должен предпринять.
Остановившись перед огромными резными дверьми, ведущими в главную залу, Наидобрейший сделал несколько глубоких вздохов и спокойно, с достоинством, вошел.
Здесь в сердце монастыря собрались все добрые люди, которые пришли сюда искать приют и спасение за древними стенами.
Факелы нещадно коптили, покрывая черным слоем плиты, на которых были выбиты слова из книги Добра.
Наидобрейший скрипнул зубами. Факелы напоминали ему о кострах, а костры о том, что могущество его ордена ослабло.
— Братья мои! воскликнул он, поднимая руки, — мне было видение и теперь я знаю, как вернуть былую силу!
В зале прокатилась волна шепотков. Магистр дождался, когда все стихнет и продолжил.
— Как сказано в писании, — да убоятся враги наши силы нашей. Да преклонят слабые колена перед сильными, да откроют свои сердца истинной вере, а свои глаза божественному чуду. Да придет тот, кто взирает на нас, и под его поступью сгинет глад, мор, война и смерть! он снова замолчал, обводя взглядом паству.
Монахи молча взирали на своего предводителя, ловя каждое его слово, вкушая его замысел и проникаясь его верой. Наидобрейший улыбнулся, —
Не в нашей власти избавить поселян от Троицы и Смерти иже с ними. Зато мы можем, нет, мы должны воззвать к тому, кто выше нас! последние слова он выделил голосом, и собравшиеся одобрительно загудели. Подойди ко мне, мой верный помощник, — подозвал Наидобрейший козлоголосого старика.
Монах, покусывая покрытые болячками губы, метнулся к магистру, едва не наступив тому на подол расшитой золотом сутаны.
Наидобрейший заставил себя улыбнуться, вглядываясь в блеклые глазенки старика.
— Ответь мне, брат мой, кто из всех нас наиболее слабый телом он вопросительно взглянул на монаха.
Старик заюлил, кривые пальцы, изуродованные болезнью, нервно перебирали четки. С черными, как глаз ворона бусинами.
— Ну! Наидобрейший повысил голос, ему надоело ожидание, он жаждал действия.
— Яков, пробормотал помощник, — Яков самый хилый и никчемный среди всех нас.
Наидобрейший взглянул на пришедших, и все Добрые люди как один отступили назад.
Затем толпа раздалась в сторону, и чьи-то проворные руки вытолкнули вперед паренька.
Наидобрейший с жалостью взглянул на представшее пред ним существо.
Кособокий, горбатый, с сальными волосенками, словно приклеенными к черепу, чересчур приплюснутому у лба и вытянутому к затылку. Голова Якова напоминала овощ, да и сам он кренился к земле, ближе, чем этого были достойны добрые люди.
— Подойди ко мне, брат Яков, добавляя доброты в голос, произнес магистр, и парнишка заковылял к нему, словно шелудивая, бездомная собачонка, которую поманили краюхой хлеба. Взгляни мне в лицо, — потребовал монах, и Яков, запрокинув голову, глянул Наидобрейшему в глаза. К удивлению магистра, взгляд уродца словно пронзал любовью. Радужка необычного солнечно-желтого цвета сияла. Взор убогого будто обещал покой и справедливость. Наидобрейший поспешно отвернулся. Понятно, почему мальца взяли в монастырь, — подумал магистр, — этот скулящий взгляд легко разжалобит любого. Вслух же монах произнес: Готов ли ты, Яков, принести жизнь свою на благо ордена и высших сил он по-отечески положил руку на плечо Якова, надеясь сдержать мальчишку, если тот вздумает бежать.
— Готов, — не то прокаркал, не то прохрипел Яков.
— Да будет так, — Наидобрейший наигранно вздохнул, словно грусть его была настоящей. Тогда пусть каждый из здесь собравшихся, по очереди возьмет с алтаря нож для обрядов и нанесет один удар Якову.
Яков вздрогнул, но промолчал.
Монахи не шелохнулись, и магистр нахмурился:
— Сила веры, текущая в венах брата нашего Якова, столь крепка, что напитает нас, и только тогда мы сможем противостоять злу, идущему по земле. Если же кто-то не согласен с выбором Якова, пусть займет его место.
Толпа стояла потупившись. Старик помощник, прошаркал к алтарю, трясущимися руками взял украшенный нож и приблизившись, не глядя, воткнул его в живот мальчишке. Наидобрейший мог поклясться, что в этот момент козлоголосый ощерялся, испытывая радость.
— Умойся же кровью его, брат, прошептал магистр, и помощник тут же размазал еще теплую кровь по дряблым щекам.
Яков застонал, но на смену старика поспешил другой монах, а за ним еще и еще, и каждый обагрял руки кровью, словно ключевой водой.
Некоторые начали облизывать пальцы, как после вкусного угощения.
А удары всё сыпались на Якова. В плечо, в руку, в грудь, в шею. После очередного удара ножом, ноги мальчика подогнулись и Наидобрейший оттолкнул его, позволяя телу упасть на плиты.
А монахи все наносили и наносили удары. Последним стал сам магистр. Присев возле Якова, лежащего в лужи крови, он взял нож и воткнул его мальчишке в глаз.
Затем, как и остальные омыл лицо своё кровью отрока и подняв руки крикнул:
— Ведущий нас, яви свою силу для покорных тебе. Мы, принесшие жертву во имя мира, мы, согрешившие во имя добра, молим тебя ниспослать нам благодать, дабы, напитавшись ей, как напитались кровью, сумели мы противостоять злу!
Едва отзвучали последние слова, как резкий ветер наполнил залу. Факелы задрожали, заметались по стенам причудливые, гротескные тени, а затем пламя вспыхнуло с новой силой. Теперь цвет его стал золотистым, неземным. Монахи упали на колени, протягивая руки и шепча молитвы. Наидобрейший глядел, как свет наполняет зал и чувствовал слезы счастья на своих щеках.
Он не зря затеял все это, прислушался к знакам и теперь взирал на чудо, творимое здесь.
Сияние тем временем затопило все кругом, так, что глаза не могли различить рядом стоящих.
— Ибо, — прошептал Наидобрейший, впуская в себя небесную мощь. Тело его изогнулось в священном упоении, но вместо могущества пришла боль.
Она вгрызлась в тело, влилась в сердце, заполнила голову. Наидобрейший открыл рот и не услышал своего крика. Боль стала им, а он — болью.
Золотое свечение дрогнуло и исчезло, будто его и не было, но боль осталась.
Теперь магистр слышал, как вопят остальные. Видел, как монахи корчатся на полу в муках. Чувствовал, что жизнь покидает его, капля за каплей. И только тонкая золотая нить, похожая на солнечный луч, тянулась от его сердца туда, где, отражаясь в собственной крови, стоял Яков.
Все такой же несуразный, горбатый и одноглазый он смотрел на Наидобрейшего с печалью.
Монах, упав на корячках, попытался доползти до выхода, но упал подле дверей.
Теперь, все что он мог видеть только колонну с письменами да дергавшегося в судорогах старика-помощника, от сердца которого так же тянулась нить.
— Я пришел, Наидобрейший, ведь ты звал меня голос Якова звучал глухо, как из бочки. Магистр попытался приподнять голову и встретится взглядом с единственным глазом Якова, в котором полыхал неземной огонь.
— Кто ты прохрипел Наидобрейший.
— Тот, кто исправит этот мир, — признался Яков и покинул зал, наполненный умирающими людьми, чьи нити жизни он впитал в себя.
Автор: Эль Гладкая
Группа автора: и мои творения

Источник