Другие берега

«Я не хочу быть, как все.
Не хочу ваших дурацких денег и фольшивых Дедов Морозов с подарками и чюдесами.
Не хочу, чтобы моего друга бил отец. Не хочу жить в городах, не хочу стричься, как только волосы начинают лезть в уши.
Не хочу жить в интернате, потому что меня забыли мои родители.
Я хочу, чтобы люди стали другими».
Спина директрисы на фоне оконных рам напоминала дирижабль на приколе. Того и гляди, заколышется и плавно поднимется в небо.
— Клеопатра Кирилловна, — робко вякнула я с порога.
Директриса величественно развернулась ко мне и, так же величественно, кивнула: — Садись.
— Алена ээ Сергеевна, — и далее пауза, заполненная колотым льдом и обрезками колючей проволоки.
— Скажите, а вы вообще имеете хоть какое-то представление об учебном процессе
Я чуть не ляпнула: — В общих чертах. Но сдержала беглый язык.
— Вас очень хвалил Ваш преподаватель, — тяжеловесно уронила Клеопатра Кирилловна (Клепсидра Горилловна).
Да, он хорошо относился ко мне, мой ректор Аристарх Семенович, который в детях видел живых существ, а не дидактические пособия по педагогике.
И не только в детях с живыми, настоящими родителями, но и в детях, выросших в интернатах.
— А вот родители на Вас жалуются
— По поводу осведомилась я.
— Чем вы вообще занимаетесь на своих уроках Что пишут дети в домашних заданиях
— Сочинения предположила я наивно.
Директриса бросила на стол между нами растрепанную тетрадь, взмахнувшую листами, как журавль крыльями.
Впрочем, какой там журавль. Замурзанный воробей с выдранными перьями.
Я взяла в руки бедную бумажную птицу с типографским солнышком на обложке и улыбнулась.
Иван Синица, 3 «б» класс. Тетрадь по русскому языку.
Солнцу шкодливой дланью Ивана был пририсован дурашливо высовывающийся язык и косматые патлы.
— Открывайте, открывайте, — приказала директриса.
Я потянула обложку, перелистнула страницу, другую. Упражнения и красные линии исправлений.
Буквы косые, пузатые, налезают друг на друга, у них пририсованы ручки и ножки. Восклицательный знак, который я поставила в конце недописанной фразы, Ванька превратил в человечка, у которого горло замотано шарфом.
Пятерок мало, но они есть. Последний лист истрачен на позавчерашнее домашнее задание. Кажется, я поручала детям написать короткое изложение на тему «Кем быть».
Мальчишка написал сочинение, за которое я поставила «пятерку с минусом». Минус за две ошибки. Оно называлось «Не хочу».
— Привет, птицы, — здороваюсь я, входя в класс и собирая направленные на меня взгляды малышни.
Синица смотрел настороженно, но бесстрашно, круглыми глазками-пуговками из ореола желтых пушистых ресниц
— Сегодня мы идем в парк. Гулять. Только тихо. Мы — диверсанты, которые двигаются по неизведанной территории бесшумно и невидимо. Поэтому наше путешествие секрет. Поклянитесь.
Дети заинтересованно шумят, раздаются клятвы вразнобой. Потом все шуршат укладываемыми ранцами и рюкзачками. Ничто так не сближает коллектив, как общая тайна.
Парк находится совсем рядом, в квартале ходьбы расслабленным шагом. Мы восемнадцать маленьких человек и один большой торопливо пересекаем пустой двор школы.
Десять утра, в это время Клепсидра Горилловна вкушает утренний кофе с булочками в буфете, пока не началось время школьных обедов. Вкушает кофе и осмысливает наш разговор о правильно построенной воспитательной работе среди десятилеток.
Парк так же пустынен, как и школьный двор. Солнце путается лучами-пальцами в желтеющей траве и верхушках кустов, скамейки покрыты бархатной росой.
Я хлопком ладоней собираю маленьких эльфов в круг и объявляю:
— Смотрим на солнце! Зажмуриваемся, чтобы не жгло глаза. Считаем до двадцати двух и думаем о чуде.
Никто не спрашивает каком чуде, почему чуде, зачем чуде. Все закрывают глаза и начинают считать и думать. Ванька хмыкает, но глаза старательно зажмуривает.
Нестройный хор голосов: — Один, два, три
Я тоже думаю о чуде, но смотрю на солнце, не смыкая век.
Пока роговица не раскаляется и не наливается красным прозрачным светом. Пока не начинает дрожать и плавиться воздух.
Вот поплыла и растворилась чугунная решетка ограды, осыпалась хлопьями уродливая гипсовая ваза-клумба с засохшими цветами.
Потом небо стало густо-зеленым, а облака превратились в комья оранжевой пены.
В покинутом нами парке осталась осень. Здесь расцветающее лето, яркое и красочное, как взрыв палитры.
— Вот это да, — потрясенно говорит Иван и трогает рукой ближайший куст, подстриженный в форме фигурки пса.
Куст фыркает, выдирает корни из земли и перебегает на десяток метров левее. Парень заливается счастливым смехом и бежит за кустом, подпрыгивая и зависая в воздухе.
Дети задирают головы и восторженно разглядывают небо, потом друг друга.
Кто-то остался в своем облике, чем страшно разочарован. Кто-то изменился так, что его невозможно узнать.
Дима Булкин превратился в рыжего мультяшного лиса, у Тимофея Репкина, тщедушного белобрысого шкета, выросли огромные белые крылья, которыми он робко пробует воспользоваться, Аня Сидорова выглядит сказочной принцессой в развевающихся золотых одеждах.
Остальные девчонки завистливо разглядывают ее платье и вздыхают.
— А где мы, Алена Сергеевна — спрашивает Маша Нестеренко, маленькая конопатая тихоня, которая умудряется сделать в слове из шести букв пять ошибок.
— Как, где В сказке, говорю я и торопливо пересчитываю по головам класс, который бродит зачарованно по поляне, трогая и разглядывая незнакомые цветы и деревья.
— Ага, — глубокомысленно кивает Маша и бросает ранец в высокую густую траву.
Иван тем временем догнал куст и старается оторвать от него лист, похожий на трехпалую лапку. Куст не дается, шипит и плюется, а потом кусает агрессора за протянутые пальцы. Это безопасный мир, где нет сухопутных хищников и растительных ядов, поэтому я спокойна.
Кое-как собираю детей, и мы углубляемся по тропинке в Лес — оранжево-фиолетовые джунгли.
Воздух настоян на влажных и терпких запахах трав так, что, кажется, его можно пить. Как чай.
Цветы, похожие на огромные подсолнухи, поворачивают вслед за процессией блюдечки соцветий, щебеча с нами на неведомом языке.
Я бывала здесь ранее и знаю, что тропинка выведет к морю и белому песчаному пляжу, усеянному пустыми ракушками.
Зеленая вода выплескивается длинными языками на берег, оставляя в момент отлива на песке веревки водорослей, в которых копошатся оранжевые крабы. Время тянется медленно и неторопливо, как кленовый сироп.
— Иван, почему в слове «хочу» у тебя буква У, а в слове «чудо» — Ю Напиши мне верно, — протягиваю мальчику палочку, чтобы он начертил слово на песке. Он задумывается, а потом пишет крупно, у самой воды — ЧУДО.
— Молодец, — говорю я. — Буква Ч не любит возле себя разлапистую каракатицу Ю. Но терпит, если между ними стоит мягкий знак, который примиряет эти две буквы.
Волна слизывает написанное слово, а Иван задумывается на секунду и пишет там же, аккуратно: Машка — ЧУЧУндра.
И ставит восклицательный знак.
Я стираю ракушкой ребро восклицания и рисую горбик вопросительного знака.
Упрямый Синица чешет за ухом и убирает горбик, оставив точку. Пути приязней в сердцах неисповедимы.
Родители вечером будут удивляться легкому загару на лицах детей, приписывая его прогулкам на свежем воздухе:
— Ну надо же, в нашем-то климате.
А детям будут сниться розовые пеликаны, важно расхаживающие по песчаным отмелям, оранжевая пена облаков на зеленом небе и разговаривающие цветы.

Источник