О ПАПЕ…

 

О ПАПЕ... Я часто навещаю своего отца. Он у меня не смотря ни на что еще очень бравый старичок. Спину всегда держит ровно, походка бодрая, вышагивает высоко подняв голову. Очень любит читать

Я часто навещаю своего отца. Он у меня не смотря ни на что еще очень бравый старичок. Спину всегда держит ровно, походка бодрая, вышагивает высоко подняв голову. Очень любит читать книги, любит поэзию Есенина.
Мы сидим с папой на диване. Он жалуется мне, как обычно, что здоровье уже не то и глаза стали плохо видеть. Я слушаю его и стараюсь поддакивать ему в нужных местах.
Эх, кызым (дочка)! Не думал я, что доживу до девяносто лет, жизнь такая трудная была, столько всего перенес в этой жизни, столько всего перевидал! И голод, и холод, и болезни тяжелые, теперь вот сижу день-деньской один, смотрю в окно и жду вас. Оставила меня мать одного, сижу вот так и вспоминаю прожитые годы.
Папа погладил своего любимого кота Ваську, который удобно примостился у него на коленях, а на глаза набежали непрошеные слезы.
Мы хорошо жили и семья у нас была крепкая. Бабушка мать отца, мама, папа, сестра старшая и два брата, а я самый младший был. В колхоз не вступали, бабушка против была.
Папа засмеялся:
Имансыз булабыз! (неверными будем) кричала она, произнес он, почесывая за ушком кота.
После революции главными в деревне стали двое. Родители говорили, что они раньше самые первые лодыри были на селе. Никогда не работали толком и ничего за душой не имели, и тут начальниками стали, столько гонору стало, а сами расписываться даже не умели. Придут плати налог! Нечем уводили лошадь со двора. Семь лошадей у нас было, и всех увели. Пахать надо землю, сеять, куда без лошади И так за несколько лет дошли до полного обнищания.
Отец, вспоминая, говорит с трудом, глотая слёзы.
Последняя, помню, с жеребенком была, ему только неделя от роду была… красивый такой… я с ним играл.
Я помню, так плакал, сидя на крыльце, когда их повели со двора. Ничего в доме не осталось, все унесли. Есть нечего, одеть нечего. В то время уезжали из деревни по переселению в Среднюю Азию. Родители тоже надумали уезжать, да только если в колхоз не вступил, то не отпускали. Мама тайком от бабушки сходила и вступила в колхоз.
Но бабушка от кого-то узнала об этом и снова кричала:
«Имансыз булдык!» (неверными стали). Она у нас суровая была, всё чтобы по ней было, да только и моя мать была с характером, если уж что решила, то тоже не отступится. Собрались уже уезжать, а бабушка уперлась: «Я не поеду, здесь умирать буду!». Не смогли мы ее уговорить, так и осталась она в деревне. Старший брат уже женат был, и они с женой и дочерью остались с ней и то ненадолго, потом и они к нам приехали.
Папа замолчал и некоторое время смотрел куда-то мимо меня, память перенесла его в те трудные годы, словно, он снова тот десятилетний мальчик, и такая боль отразилась на его лице. Потом собравшись с силами он продолжил.
Приехали мы в Казахстан, в Кустанайскую область на Джетыгаринские золотые прииски. Кое-как устроились в какой-то маленькой землянке, думали, может, наладится как-нибудь жизнь. Родители пытались устроиться на работу. Есть нечего, одежда вся износилась… Я ходил, побирался… Никогда не забуду, как пришел в какую-то деревню, подошел к одному дому, а там женщина русская стирает белье на улице. Она меня как увидела, так руками всплеснула. Накормила меня, сняла с себя кофту и на меня надела. Умирать буду, не забуду ее доброту…
Папа надолго замолк, он отвернулся от меня и вытер слезы.
А потом и война началась. Как раз к этому времени и старший брат с семьей приехал. Его в первые же дни на фронт забрали. Получили мы от него только три письма, а потом пришло извещение, что пропал без вести.
Жить стало еще тяжелее, голодно было очень. Нам посоветовали, уезжайте лучше отсюда, а то совсем пропадете. Собрались мы и снова поехали. Добрались до Челябинской области. В Кизильском районе был конный завод, там мы и остановились. Родители и старшая сестра устроились в пекарню работать. Мы и жили там где-то при пекарне. Здесь уже нам стало легче, хоть голодать перестали.
Друг у меня там был, Мишка, он в сентябре в школу пошел и меня позвал. Я хотел учиться, но ходить не в чем было. Осень-то пробегаю, думаю, а дальше как Но все-таки пошел. По утрам вставал и уходил с Мишкой в школу. Мама заметила через несколько дней, и говорит: «Ты куда это, сынок, по утрам убегаешь» Я говорю: «Я ведь в школу поступил, мама». Родители посовещались. Конечно, они хотели, чтобы я учился, но одна беда одежды не было. Отец сшил мне из рукавов старой фуфайки что-то типа сапог, кожей подошву подшил, другую фуфайку надели на меня, а рукава длиннющие, так и ходил.
Папа весело так засмеялся, словно, увидел себя со стороны, того маленького мальчика, который очень хотел учиться.
Учеба, конечно, одно название. Книжек не было, тетрадей не было, писали на каких-то клочках бумаги, на газетах. Комната была не большая, разделенная доской посередине, и учительница сразу два класса учила. Мама чернила сама делала из сажи или из сока свеклы. Чернилами из свеклы лучше было писать, но они через два дня протухали.
Папа, прищурив глаза, снова засмеялся.
Вот так я закончил три класса, в четвертый и пятый класс нас отправили в соседнее село. Мы там жили у одной бабушки. Папа возил нас туда на лошади с продуктами и дровами на неделю. Вот так мы учились. Сейчас времена-то какие, все есть, а дети учиться не хотят.
В сорок восьмом мы вернулись назад в деревню, наш дом был наполовину разорен. Сколько еще потом трудностей было, и вспоминать не хочется.
Папа замолчал, он долго еще сидел так, задумавшись, трудно дались ему эти воспоминания.
Завари-ка вкусного чаю, кызым, хватит грустить…
Источник:

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *