Истории из жизни реальных людей
— Я тону.
Вообще-то, она сказала это не мне. Это была всего лишь ее реплика в любительском спектакле, на который затащила меня девушка, с которой я тогда встречался. Но Роза так посмотрела на меня, именно на меня, что я едва не бросился на сцену, чтобы схватить ее за тонкие запястья и утащить в зрительный зал. На минуту мне показалась, что это правда, что, под прикрытием игры, она и впрямь просит меня о помощи. Я ошибался, конечно.
— Ты знаешь, когда она сказала это «тону», мне показалось, что она говорит это прямо мне. Так смотрела мне в глаза! сказала мне после спектакля моя девушка, и я понял, что Роза меня попросту облапошила, — театр, конечно, любительский, но играют они мастерски.
С той девушкой я вскоре расстался. Не разделял ее увлеченности искусством, что одинаково не нравилось ни ей, ни мне. Я и из того спектакля-то на следующий день помнил только Розино «тону» и ее взгляд.
Роза потом рассказала мне свой секрет:
— На самом деле, я ни на кого не смотрю. Я даже делаю так, чтобы зал двоился у меня в глазах. И отчего-то всем тогда кажется, что я смотрю именно на них. Даже последним рядам!
Удивительно, при этом, что, когда мы действительно познакомились с Розой, я едва ее вспомнил, так она преображалась на сцене. Я разговорился с новенькой из юридического отдела, и весь разговор меня преследовало чувство, будто я где-то ее видел. В конце концов я не выдержал, и спросил прямо, не встречались ли мы раньше. Тут-то все и выяснилось.
— Вы, наверное, ходили в «Домашний театр», я играю там в свободное время, — улыбнулась она.
— Точно! тут я ее, конечно, узнал, — мы как-то ходили туда с братом, — а что Не стоит упоминать своих бывших при хорошеньких девушках, — Вы великолепно играли!
Дальше разговор потек совсем легко. Тем вечером, кстати, она и раскрыла мне секрет своего взгляда.
Мы быстро сошлись. Не тем же вечером, но вскоре после него. Узнавали друг друга лучше. Она нисколько не расстроилась моей нелюбви к искусству. Роза и сама себя к его любителям не относила. И хоть играла она превосходно, её амбиции не простирались дальше любительских театров. Это было всего лишь ее хобби, вроде вязания или сноуборда.
Мне, как и всем её друзьям, это было непонятно. Роза действительно великолепно играла! Но всякий раз, когда разговор заходил о том, чтобы ей попробовать себя на более серьёзном уровне, она лишь отмахивалась и смеялась, что мы ничего не понимаем, и не такая уж она талантливая актриса.
— А ты вообще театр не любишь! — тыкала она меня пальцем в грудь.
Да, не любил. Но я чувствовал, что она по-настоящему талантлива, если не гениальна. Черт возьми, я ходил на все её спектакли вовсе не потому, что она была моей девушкой, а из-за ее действительно завораживающей игры.
Многие потом говорили, что я виноват, подвёл ее, не поддержав в трудный период. Мол, не заметил, как она нестабильна, или предпочёл не заметить. Я не согласен. Да, я подвёл её. Но не тогда.
Я видел, с какой, несмотря на все утверждения в собственном равнодушии, страстью Роза говорила о театре. Она изучала историю, читала почти одни пьесы, штудировала пособия по актёрской игре. Отсюда я заключал, что причина её нежелания идти дальше лежит гораздо глубже дежурных отговорок. Не сразу, осторожно, я начал говорить с ней об этом, пытаясь вывести на откровенность. И, в конце концов, у меня получилось.
Она открылась мне, когда мы лежали в обнимку в моей постели. Она только переехала, в темноте над нами возвышались коробки с её вещами.
— Я боюсь, что утону, — вот что сказала мне Роза, — понимаешь, я так вживаюсь в образ, что забываю себя. Действительно забываю. И я боюсь, что, если буду играть в настоящих, серьёзных театрах, погружусь в образ настолько, что не смогу из него выйти. Не вспомню, кто я на самом деле.
Наверное, людям, подобно мне не наделенным каким-то выдающимся талантом, не дано это понять. Поэтому я и не понял Розу. Да, я услышал её. Прошептал что-то ободряющее, что все нормально, никто не требует от неё мирового сценического успеха, если ей самой того не хочется. Но не принял это действительно всерьёз. Я чувствовал её страх и волнение, но посчитал их обычными для творческого человека. Ведь все актёры погружаться в образ и не сходят с ума. Так я рассудил тогда. Поэтому, когда Роза узнала о прослушивании в один театр, где ставили пьесу, которая ей очень нравилась, я поддержал её. Вот в этот-то момент я её и подвёл.
Естественно, она получила роль. Режиссёр удивлялся, что это её первый опыт на профессиональной сцене. Наши друзья ликовали, я, признаюсь, гордился. ‘Наконец-то наша Роза занялась тем, для чего её создал Господь!’ — воскликнула её мама.
В первый раз все действительно прошло хорошо. Я видел, что она готовится иначе, чем раньше, для любительского театра. Больше уходит в себя. Чаще смотрит мимо меня. Упускает нить разговора. Но она и раньше была такой во время репетиций. Просто в это раз она будто отошла от реальности чуть дальше обычного. Но так этого требует настоящий театр! Так объяснил себе я.
После успешной премьеры ей предложили остаться. И я подвёл её во второй раз.
— Конечно, соглашайся, дорогая! — я расцеловал её в обе щеки, — ведь тебе это нравится гораздо больше офисной рутины.
Сцена быстро увлекла её. Спустя всего сезон её пригласили в другой театр, крупнее. И она, уже не в силах остановиться, согласилась. Тогда, наконец, я начал чувствовать неладное. Только Роза теперь все отрицала.
— Всё нормально, милый. Я в порядке, я под контролем. Режиссёр учит меня всяким трюкам. Я держусь, — успокаивала она меня.
А потом, придя домой, я застал её в петле. Нет, не мертвую. Она стояла на табуретке, перекинув обернувшую шею верёвку через люстру. Стояла и плакала. На столе лежала записка.
Я упал на колени, боясь, что, если я начну приближаться, она спрыгнет. Умолял её не делать этого, ведь все так чудесно. А она плакала, говорила, что я ничего не понимаю, что её жизнь — это сущий ад, где вместо демонов равнодушные люди, терзающие её сердце своим ледяным безразличием.
Это продолжалось минут десять, а потом она просто вытерла слезы и, сняв петлю, легко спрыгнула на пол.
— Всё нормально, милый, просто маленькое упражнение в смерти, — беспечно улыбнувшись, она чмокнула меня в нос, будто это был всего лишь невинный прикол, вроде подложенной мне на стул подушки-пердушки!
— Роза! — я отшатнулся, — Ты стояла в петле! Все было так реально. Я поверил! Я действительно думал, что ты сейчас убьёшь себя!
— Но ведь так и должно быть, милый — она стояла передо мной, распахнув глаза в трогательном непонимании, — зритель должен мне верить.
— Я ведь не просто зритель, Роза!
— Где же мне ещё репетировать Я ведь не знала, когда ты вернёшься.
Эта премьера тоже прошла на ура. Я хотел было спросить Розу, не хочет ли она уйти, не затянуло ли её туда, где она так боялась утонуть. Но она выглядела такой счастливой на вечеринке в честь премьеры, принимая поздравления и комплименты её игре. Да, я подвёл её не единожды.
Их театр взялся за новый спектакль. На этот раз они ставили роман какого-то русского классика. Того бородатого мужика, писавшего невероятно длинные романы. Неужели их кто-то читал Я честно пытался, проявляя интерес к работе Розы, но сдался через пару глав.
Роза погрузилась в работу. Кажется, глубже, чем во все предыдущие разы. И даже такой бесчувственный чурбан, как я, это заметил. Она стала как-то странно на меня смотреть, будто оценивала заново, и эта оценка ей совсем не нравилась. Через месяц репетиций она выдала:
— Никогда прежде не замечала твоих ушей.
Тут уж я понял, что дело в ее новом образе: уж к чему, к чему, а к ушам моим было не придраться. И я успокоился. Это же игра! Значит, у нас, у настоящих нас, все в порядке. Я так и не понял, что для нее «настоящих нас» в тот момент не существовало. Настоящим был образ в ее голове.
И чего бы тому русскому классику не написать что-нибудь добро и светлое, где все герои любят друг друга и в конце уходят в закат Нет же. Сначала Роза донимала меня тем, что больше меня, якобы, не любит. Она устраивала мне сцены, требовала развод и умоляла не разлучать с сыном. Стоит ли говорить, что мы не были женаты, и никакого сына у нас и в помине не было Конечно, после каждой сцены она возвращалась «в себя», также как и тогда, с петлей, невинно улыбаясь, спрашивала: «Ты же понимаешь, что это всего лишь игра Я так вживаюсь в образ.»
Тогда же мне позвонила Камилла, ее новая подружка по театру.
— Я хочу тебя предупредить, Майк. Та роль, над которой сейчас работает Роза, она очень сложная.
— Да я уж заметил, — буркнул я.
— Нет, серьезно. У героини сложный путь. Она влюбляется в другого, и
— Интересно, а Роза ради образа тоже подберет себе любовника, — Камилла хотела как лучше, а я, как дурак, сорвался на нее.
— Конечно, нет, Майк. Ты же для будешь и любовником. Я даже не ради тебя звоню, а ради Розы. Чтобы ты не оставил ее со всем этим внутри. Знаешь, талант, это ведь тоже, своего рода, патология.
— Спасибо, Камилла, — мы стало стыдно за то, что я нагрубил ей, и я не придумал ничего умнее, чем скомкано попрощаться и повесить трубку.
Камилла оказалась права, «роль любовника» тоже досталась мне. Но с любовником у Розиной героини тоже что-то не складывалось. Она устраивала мне сцены ревности, скандалила из-за моих встреч с друзьями, на которые она, почему-то, не могла пойти. Хотя это были наши общие друзья, и пойти Роза очень даже могла, но! не ходила. А я, как дурак, шел один и сочинял, что Роза подцепила какой-то вирус.
В конечном счете, случилось то, от чего и предостерегала меня Камилла: я отстранился. Черт с ней, решил я. Спектакль пройдет, и вся эта ерунда закончится. Я отстранился и не заметил, что эти «игровые скандалы» случаются теперь каждый день. Что Роза больше не выходит из образа и не целует меня в щеку со словами «мне же просто надо репетировать, милый». Говорят, когда люди тонут, они не могут кричать, так и идут на дно в паре метров от беспечно плавающих рядом друзей.
Когда это случилось, мы скандалили в метро. Вернее, скандалила Роза, а я молчал, глядя мимо нее. Люди на станции не обращали на нас внимания: очередная ссорящаяся парочка, ничего нового. Раздался гул приближающегося поезда, и вдруг Роза с неожиданной силой схватила меня за руку. Я удивленно взглянул на нее, кажется, впервые за тот день. Передо мной стояла прежняя Роза, растерянная и напуганная. Ушла поселившаяся на лице нервозность, губы перестали дрожать, разгладилась сердитая складочка между бровей.
Поезд приближался. Ну чего мне стоило прочитать ту дурацкую книгу
— Тону, — прошептала Роза. И шагнула под поезд.
Многие винили меня в случившемся. Говорили, мне стоило быть более чутким. Поддержать ее. Хотя бы что-то узнать о книге, в конце концов! Но я-то знал, что мне на самом деле стоило сделать. Я должен был сказать что-то вроде «Не думаю, что уходить в театр хорошая идея, милая, в конце концов, ты ведь не профессиональная актриса.» Может, потому она и выбрала меня Надеялась, что я, далекий от искусства тюфяк, смогу оградить ее от собственного таланта Я же не оправдал ее ожиданий. Талант Розы оказался сильнее меня и хитрее ее самой.
Я вспоминал, как утешал себя тем, что в большинстве своем актеры не сходят ума, вживаясь в образ. Какой же дурак, не сообразил!
Профессиональные актеры, разумеется, владели всеми хитрыми техниками погружения в образ. Роза же, никогда специально не учившаяся актерскому мастерству, сама, интуитивно, изобрела свой способ играть хорошо: буквально стереть себя, записав образ поверх.
Как-то, спустя около года со дня ее смерти, я наткнулся в сети на ту пьесу, в которой увидел Розу впервые. И знаете, что В той самой сцене Розина героиня не говорила «Тону!», она умирала молча. Это слово Роза добавила от себя. Быть может, это действительно был крик о помощи, уже тогда Она звала меня. А я. А что же я А я ее подвел.