Француженка

В Париж я явился в третий раз и, как во все прошлые разы, остановился у Жана. Его уютные, слегка припудренные флером изящных искусств апарты удовлетворяли всем моим потребностям: кровать, шкаф, электронная пианина, при помощи которой Жан умело и с чувством извлекал нетленное «Can you feel the love tonight», репродукции французских импрессионистов кисти хозяина, ванна в непосредственной близости с лежбищем, чтобы было не лень ополоснуться, если пожаловал не один. Но я пожаловал один, да и размеры квартиры были настолько крошечные, что с кухни можно было дотянуться до телевизора в гостиной идеально для одиночки. Хотя, насколько я знаю, здесь Жан иногда поселялся со своим парнем. Возможно, не одним и тем же в разные периоды. Да, кстати, Жан гей. Но сей факт меня абсолютно не смущал, потому как на время моего поселения Жан уматывал в неизвестном направлении, и его половая жизнь нисколько не занимала мои мысли.
Правда парни с работы, узнав о предпочтениях моего арендодателя, немало возмутились:
Ка-а-ак! полыхал Вася. И ты не боишься!
А чего мне, собственно, бояться
Ка-а-ак! Ты же спишь в его кровати!!! Где он эт-самое с этими-самыми!..
Думаешь, заразиться могу гейством глумился я над Васей, у которого глаза повыкатились из орбит как в мультиках про Вуди Вудпекера. Не хватало только дебильного гогота и эпилептических подергиваний.
Заразиться, не заразиться, а хорошего в этом ничего нет! рявкнул Вася. Еще неизвестно, как оно вообще прилипает. Я с этими-самыми по кроватям не лежал и за руку даже не здоровался. Может, поэтому меня минуло. А ты в зоне риска!
Я предохраняюсь, туманно ответил я, пытаясь еще больше разозлить своего собеседника. Мне совершенно антигравитационно, с кем Жан любит проводить время. Я его лично видел всего дважды, когда только въезжал. Он общительный и гостеприимный. На пианине сбацать может. Между прочим, классно играет.
Вот! Во-о-от! совсем взбеленился Вася. Это он тебя своими пианинами к себе переманивает! Ты думаешь, это он просто играет, а на самом деле!..
Что на самом деле..
Заигрывает! Вот что!
Я расхохотался.
Василь Михалыч, говорю, ежели б я «голубой вирус» цепанул, то и тебе бы уже перепало. Мы ж с тобой кажный день за руку здороваемся.
Шутканул я, по ходу, неудачно, и с тех пор Вася со мной за руку не здоровался. Но я не в обиде. Что мне до его рукопожатий Невелика потеря. Гораздо хуже обыскивать весь Париж в поисках нормальной квартиры с адекватным хозяином подходящей для Васи ориентации. Интересно, как бы это должно было выглядеть
«Здравствуйте. Позвольте поинтересоваться. Какие у вас предпочтения в плане любовных утех Вы не переживайте, это я не для себя. Это для Васи, коллеги моего. Очень уж он обеспокоен, чтобы я в ваших Парижах не подцепил никакого блуда.»
Смех да и только такое представить. Это же как надо уверовать в могучую силу кретинизма, чтобы спободобиться до расспросов, кто с кем спит Воистину крепка темная сеть невежества. А я к невежам относить себя не желал ни коим образом. Потому, въехав по третьему заходу в квартиру Жана, я не стал интересоваться, не передумал ли он крутить романы с мужчинами, а попросил его пристроить меня на две недели в какой-нибудь спортклуб. Жан сам парень подкаченный, в теме, отнесся с пониманием к просьбе и выбил мне льготный абонемент в ту же качалку, куда ходил сам. В первый же день он все показал мне, объяснил, провел экскурсию по всем закоулкам, чем я остался очень доволен.
Моя командировка проходила спокойно и размеренно. Утром пил кофе и читал в маленькой забегаловке рядом с офисом. В промежутке между работой и прогулками заходил в спортклуб потягать железо и погреться в сауне. Вечером обычно шатался по улицам, слушал французские разговоры, в которых ни черта не понимал, покупал головку бри где-нибудь в местной лавке и ел вместе со свежим багетом, сидя на скамейке перед Нотр-Дам-де-Пари. Мне было скучно. Я не ощущал очарования или влюбленности в городе, где вроде бы все было пропитано духом любви. Я спускался к Сене и шел к ботаническому саду, к вокзалу Аустерлиц. Хотелось с кем-нибудь заговорить, но парижане обычно плохо говорят на английском, а французского я не знал. День за днем душа моя молчала и невольно подрагивала в те моменты, когда я натыкался на очередную милующуюся парочку. Чтобы прогнать тоску, я вновь отправлялся в спортзал.
В один из таких визитов ко мне внезапно подошла хрупкая, чуть сутуловатая барышня и немедленно приступила к общению. Говорила она бойко, что семечки лузгала. Слова вылетали из ее тонких пудровых губ и лопались о мою голову, непонятые, но очаровательные. Девушка щебетала без лишнего кокетства, дергала плечиками и полоскала воздух руками. При этом она улыбалась и проворно шевелила круглыми живыми глазками. Как я ни пытался сообразить, чего ей надобно, так и не понял.
Пардон, сказал я. I don’t spea French.
Oh là là!.. расстроенно пролепетала девушка, но надежды не потеряла, а потянула меня за футболку к стойке со штангой и приступила ко второму этапу объяснений.
Я догадался, что ей нужен другой гриф. Тот, который там висел, был слишком тяжелым. Я снял его и притащил гриф полегче.
Merci, с облегчением поблагодарила девушка и вновь пустилась в разговор, как ни в чем не бывало.
Стало понятно, что я ей симпатичен, и она не против познакомиться. Только вот как завязать общение, когда она ни в зуб ногой в английском и русском, а я из французского знаю только «Bonjour» и «L’amour de trois». Последнее, что-то подсказывало мне, произносить было рановато. Я поступил иначе. Достал телефон и напечатал во встроенном переводчике: «Я приглашаю тебя на кофе», показал девушке. Она рассмеялась птичьим звонким смехом.
Oui, тряхнув шоколадными волосами, согласилась моя новая знакомая, Monique.
Моник. Ее имя. Прекрасно. Мы пожали друг другу руки, и я невзначай подумал, что теперь мне точно не страшен «голубой вирус». Противоядие находилось в полуметре от меня и улыбалось настолько многообещающе, что я на некоторое время забыл все языковые барьеры.
Мы сидели в кафе и терзали переводчики, вбивая туда по очереди фразы. Моник заставляла меня проговаривать их вслух на французском. Француз из меня получался отвратительный, что ее еще больше смешило и увлекало.
Non! игриво ругалась Моник и повторяла по слогам: Je suis venu en voyage d’affaires.
Же сви виньон вояж де фэр, покорно давил я из себя некое подобие французского звучания. Он траеве иву
Non! еще громче веселилась Моник. Où travaillez-vous
У траве еву
C’est mieux, наконец, одобряла она. Je travaille comme coiffeur.
Она парикмахер. И любит кошек. Ей нравятся закаты. У нее есть велосипед. Она ходит в спортклуб три раза в неделю. Я красивый.
Tu es beau, сказала она, покраснев.
Тю э бу, сказал я.
Tu es belle, поправила меня Моник без всякого упрека.
Тю и бэль, сформулировал я заново, чтобы в точности возвратить комплимент.
Мои ладони лежали на столе, и кончиками пальцев я касался ее рук. Глаза наши застыли друг напротив друга. Наверное, я должен был сказать первым, что она прекрасна, но как можно произнести настолько очевидную вещь Ее кожа, не тронутая солнцем, светилась ласковой белизной с персиковым отливом. Щеки загорались розовым цветом, когда она смеялась и подтрунивала над моими лингвистическими способностями. Стрижка у Моник напоминала вздорный ветер, который прогуливался по ее лицу и шее, нагло прикасаясь к мочкам ушей и лбу, укрытого пледом густой челки. Мне хотелось убрать эту челку и разворошить все до последней беспокойные каштановые пряди.
Же вё авите ши муа, робко произнес я и для верности показал на экран смартфона.
Там было написано: «Я хочу пригласить тебя к себе».
Моник изучала меня несколько секунд.
Oui, она одобрила предложение.
Через час мы стояли на балконе в квартире Жана. Моник курила, глядя на погибающее солнце. Я помнил, что она любит закаты. А я в те минуты любил весь мир.
Откуда-то из дальней части района доносились звуки отбойных молотков и голоса рабочих. Их приносил поток воздуха, и, когда он стихал, воцарялась городская вечерняя тишина, вобравшая в себя шум машин и мотороллеров, многоязычную речь и шелест ветвей на деревьях. Современный Париж едва ли напоминает тот, где бродили Лотрек и Хемингуэй, Мопассан и Гертруда Стайн, Дали и Пикассо. Современный Париж пахнет коптистой подземкой, ржавыми водами городских рек, цыганскими пятками на нагретом асфальте и холодным камнем мостовых. Современный Париж звучит в аккордеоне старика, рассевшегося на людной набережной и собирающего мелкие монеты в потертую кепку, над которой он исполняет вальсы и танго; в пугающих замысловатых узорах католических соборов, где по праву может балагурить только ветер, не знающий совести; в нескончаемых разговорах с тем самым пронзительным французским «р», которые ведут в каждом кафе за столиками, у окон, притершись к колоннам и стенам тесно-тесно. Если все места заняты, французы подвинутся, и кто-нибудь обязательно найдет единственный стул, чтобы усесться в самую гущу. В Париже нет отдельного времени для кофе, чая и вина. Можно пить что угодно, когда захочется. За одним столом легко уживутся пенный латте, дурманящий абсент, минеральная вода и сладкое вишневое пиво.
В современном Париже мало той легкости и озорства, с которыми привычно ассоциируется этот город. И все же в дерзких, назидательных и испытующих улыбках француженок навсегда отпечатались сладострастие и коварство, как пугливые маячки времени, раскиданные по темному бульвару тайных желаний.
Я притянул Моник к себе и поцеловал. Нам больше не нужен был переводчик и правильно произнесенные слова, чтобы понимать друг друга. Панорама города дотлевала в закатных сумерках за моей спиной, будто бы кто-то вылил на улицу целое море синих чернил, и наши с Моник силуэты окрасились их синевой. Она прижималась ко мне прохладной вспотевшей грудью и шептала «Oui» пожалуй, единственное, что я действительно хотел бы слышать в этот вечер.
Джет Ривер

Источник