ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАПЕ…

Почти двенадцать лет назад я написала, пожалуй, самый известный свой рассказ «Папа». Почему-то он сразу разлетелся по всему интернету: его перепостили на сотнях сайтов, напечатали в нескольких журналах, переводили на другие языки.
По форме и по сути, этот рассказ был реальным письмом моему папе, и в нём я рассказала ему о том, о чём давно хотела откровенно с ним поговорить,
«…да только времени, вот, всё как-то не было. А, может, и было. Только к разговору такому я была не готова» (с)
Я рассказала папе о том, как всю свою жизнь я чувствовала себя виноватой. Виноватой в том, что зачем-то родилась девочкой — а он же всегда мечтал иметь сына.
О том, как завидовала младшей сестре — потому что ей легко удалось воплотить папины мечты в реальность: у неё ещё в раннем детстве проявились классические мальчишечьи интересы: машинки, солдатики, ружья-пистолеты, а в семь лет ей ещё и захотелось заниматься карате.
Папа, разумеется, был на седьмом небе от счастья.
А я издали смотрела как он сам, на руках, без швейной машинки, шил для Машани кимоно, как часами отрабатывал с ней дома удары по самодельной груше, которую тоже сшил своими руками, как возил её на спортивные соревнования, и как весь светился от счастья, когда Машаня получала очередной дан — и до слез ей завидовала.
Ведь у неё было то, чего не было у меня: папа. И папина гордость за её успехи. И ещё — всё его свободное время.
При этом я даже тогда уже понимала, что это всё логично и нормально: просто у них совпали интересы. Вон, с какой радостью папа трясёт перед Машаниным лицом двумя билетами в Олимпийский на международные соревнования по карате, а потом они оба вприпрыжку туда несутся.
А я А что я могу предложить папе, и куда он со мной поскачет вприпрыжку, если меня интересуют только куклы, мамина косметика и двенадцатилетние мальчики
Один раз, помню, папа решил заинтересовать меня географией: он притащил свой потрёпанный географический атлас, показывал мне на карте Атлантический океан, увлечённо рассказывал про Гольфстрим, долго объяснял, что такое параллели и меридианы… А потом, заметив моё глупое выражение лица и полное непонимание в глазах — махнул рукой, сказал «Эх!», захлопнул атлас, и ушёл.
Я осталась в комнате одна, и беззвучно заревела: ну вот, теперь я уже не просто «не сын» — теперь я ещё и дочь-дура, что стократ хуже и позорнее…
В дальнейшем я потом ещё не раз и не два лажала по-крупному, подтверждая свой статус дочери-дуры. И всякий раз, съежившись, ждала от папы упрёка. Пусть даже просто в его глазах.
Но этого не происходило.
Папа никогда ничего мне не говорил, и ни в чём меня не упрекал. Словно бы он не придавал значения тому, что я вышла замуж за наркомана, а моя сестра — за богатого мажора. И не видел никакой разницы в том, что по субботам один его зять перманентно отъезжает с передозом, а второй отвозит его на чёрном Ренж Ровере в свой загородный дом: поиграть в бильярд и пострелять из арбалета.
Иногда мне хотелось, чтобы папа хотя бы наорал на меня. Обозвал дурой. Сказал, что ничего другого он от такой дуры и не ожидал. Да хоть как-нибудь, чёрт подери, дал бы мне понять, что ему не наплевать на то, как я живу!
Но он никогда не лез в мою жизнь, и никогда ничего не комментировал.
Хотя и равнодушием это тоже нельзя было назвать: всякий раз, когда моя мама (а маме зато всегда было что мне сказать) пыталась лезть ко мне со своими нравоучениями — папа всегда вставал на мою защиту: «Вот когда она сама у тебя спросит совета: как ей жить — тогда и оторвёшься на полную. А раз тебя об этом не просят — нехрен лезть не в свои дела»
И я была очень благодарна ему за то, что он, вполне возможно, во многом тогда был солидарен с мамой, но при этом понимал, что мне и без родительского гундежа живётся паршиво, поэтому нечего меня добивать окончательно.
Это с годами я уже научилась слышать и понимать папу даже просто по его молчанию в телефонной трубке, а в то время я ещё так не умела.
И поэтому только сейчас, отмотав киноплёнку назад, и вспомнив, с какими глазами папа тогда за меня заступался — я практически слышу у себя в голове его голос: «Добивают только смертельно раненых, а она — она просто споткнулась и упала. Со всеми бывало. А ты и давай лежачего бить. Дайте ж вы ей хоть на ноги-то подняться, блин!»
А поскольку папиным вниманием я была не сильно избалована — даже вот такая его защита меня от маминых нападок тогда считалась мной за счастье.
«… Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде» (с)
Хотя я, конечно, где-то в глубине души, всё-таки надеялась, что когда-нибудь мне выпадет шанс сделать что-то такое — не знаю какое — но такое, чтобы папа тоже смог потом мною гордиться.
И этот шанс мне выпал через пять лет: 31 августа 2008 года в издательстве АСТ вышла моя первая книга «Билет на вчерашний трамвай».
В тот день папа пришёл ко мне с большим букетом цветов, и, сияя, рассказал о том, как он сейчас этот букет покупал: «Подхожу я к цветочному киоску и говорю продавщице: «Дайте мне вон тот букет». Она лезет за ним на верхнюю витрину, и спрашивает у меня: «Внучку на первое сентября букетик берёте», а я ей так: «Да нет, это для дочки моей: у неё сегодня книга вышла — вот, иду поздравлять». И тётка эта: «Да вы что Правда Она у вас писательница А как её зовут Вдруг я о ней слышала»
Я ей говорю: «Это вряд ли — только сегодня вышла её первая книжка. Лидия Раевская» И она такая: «Раевская, Раевская… А! Вспомнила! Я ж её в интернете читала — она очень смешно пишет, я вся уржалась! Так вы её папа Тогда я вас тоже поздравляю с первой дочкиной книгой».
О как: тебя, оказывается, даже тётка-цветочница знает. У меня от гордости аж зоб раздулся как у пеликана»
Папа смеялся и шутил, даже не подозревая о том, что эти слова я мечтала от него услышать всю свою жизнь. И теперь хочу слышать их снова и снова…
Все последующие годы я каждый свой очередной успех посвящала папе. Ни одно из чьих бы то ни было поздравлений — пускай даже и от очень уважаемых мною людей — никогда не стояло для меня выше, чем папино. Я наконец-то дорвалась до вожделенного, и захлёбывалась им. Так я компенсировала себе годы душевных терзаний из-за чувства собственной никчемности. Теперь мне хотелось осуществить вообще все папины мечты. И даже дать ему то, о чём он и мечтать-то не собирался.
Сейчас я всего уже и не вспомню, но из того, что пришло на ум — неподдельную детскую радость папе доставили диск с автографом Трофима и билет на концерт Пола Маккартни.
Но ещё очень и очень многого я для него сделать не успела…
Последнее папино желание я старалась исполнить все последние дни и недели: он всегда хотел, чтобы его похоронили рядом с его мамой и бабушкой — а это оказалось не самым простым делом…
Но у меня всё получилось. Папа точно был бы этому рад.
И вот, в процессе осуществления его желания, мне срочно понадобилось папино свидетельство о рождении.
Все важные семейные документы, а так же ещё примерно тонны три совершенно ненужных бумажек — всегда хранились в специальной коробке у мамы, но вот папиного свидетельства о рождении среди них не было.
Конечно, нам очень не хотелось трогать папины вещи до истечения сорока дней, но других вариантов не осталось. И в его маленьком шкафчике, где папа всегда хранил всякие ценные для него вещи, типа коллекции марок и старых фотоальбомов семидесятых годов — мы нашли старую и потрёпанную кожаную папку, в которой и отыскался нужный документ. Но, кроме него, там лежало кое-что ещё…
Господи, пап, ну почему Почему ты никогда мне не показывал эту папку Почему хотя бы просто не сказал мне о том, что она у тебя есть Ты представляешь вообще: как это могло бы всё изменить Я же больше половины своей жизни прожила, чувствуя себя тем самым первым блином, который не блин, а какое-то подгорелое чёрти что! Пааааапаааааа!!!
В той папке лежали письма, которые папа писал маме в роддом, когда я родилась.
Мои детские рисунки.
Два старых билета на соревнования по карате.
Стихи, которые я сочинила в 8 лет.
Мои поздравительные открытки.
И ещё там в отдельном целлофановом пакетике, лежала, сложенная вчетверо, моя старая школьная характеристика, выданная мне в девятом классе… Что характерно — ничего с тех пор не изменилось, кроме фамилии.
А папа,оказывается, гордился мною с самого моего рождения. Но никогда мне об этом почему-то не говорил…
Спасибо, пап. Ты знаешь, я о таких вещах словами как-то не очень…
Обнимаю. Зарываюсь в тебя лицом. Реву.
Я тебя тоже люблю. Очень-очень. Сильно-сильно.
И прости меня, дуру.
Автор: Раевская

Источник