Триста шестьдесят два дня

 

Триста шестьдесят два дня Я совершенно не понимаю, почему его боготворят. Ладно, понимаю. Они с ним не живут. Кризис личности у него, видите ли. На кухне было душно от дыма и запаха дешевой

Я совершенно не понимаю, почему его боготворят. Ладно, понимаю. Они с ним не живут.
Кризис личности у него, видите ли.
На кухне было душно от дыма и запаха дешевой выпивки, но уйти не представлялось возможным. Уходить от пьяного, разговорившегося Деда, было опасно. Буквально.
Тяжело дышу и не разбираю слов. Что-то про «смену рода деятельности» тебе тысячи лет, кому ты нужен, бородатый урод и «неактуальность».
А вот уйду, Снегурка, не зови меня так, это не моё имя. Он подслеповато тычет в меня дрожащим, как осиновые ветви, когда он затягивается, пальцем, а другой рукой стряхивает в мою кружку пепел. За меня останешься, дело моё продолжить.
Не останусь, что-то дергает меня, как зараженную развороченную рану. Я не умею, оправдываюсь.
Как же так он не то зол, не то удивлён. Тринадцатую сотню лет со мной ездишь
Три дня в год. Остальные три ты в запое и с головой в пограничном синдроме.
О т п у с т и м е н я я з д е с ь з а м ё р з н у в у с м е р т ь .
Я хочу в Весне работать. Или в Лете.
Седые брови сошлись, как сугробы, закрывающие последние травинки, как свинцовые тучи, в метель закрывающие солнечный свет.
Где-где
Там, где Ярило.
Сейчас начнется. Холка заснеженных хвойных лесов ощетинивается на чужом затылке.
Майский, который, значит
Если не хочешь можешь не отпускать, я передумала, только повысь градус где-нибудь кроме своего бокала!
Он, держу голос, но он никогда не был достаточно холодным.
Ты же понимаешь, почти шепчет, сейчас рявкнет, он буря, он пограничник, что никакое Солнце тебе не светит!
Сжимаю зубы. Собираю весь свой лёд по снежинкам.
Снегурочка. А с Ярило не нужно ею быть. Ярило ослепляет. Он смеётся и правда-правда меня любит. Он никогда не обожжёт. Но если и обожжёт не страшно.
Нет ничего страшнее твоего холода.
Конечно. Только свинец на небе, смиренно сиплю я, закрывая глаза, вытягиваясь, становясь хрупкой и тонкой-тонкой, как лёд на лужах по утрам.
Умница, он хмельно улыбается, подходит ко мне, берет лицо в ладони и целует мой лоб. И без того белые волосы покрываются инеем. И этот иней крепче моих нервов. Только вой ветра в ушах.
Ресницы покрываются корочкой льда.
Боготворите кого-то Что же, поживите с ним.
Хотя бы триста шестьдесят два дня в году.

 

Триста шестьдесят два дня Я совершенно не понимаю, почему его боготворят. Ладно, понимаю. Они с ним не живут. Кризис личности у него, видите ли. На кухне было душно от дыма и запаха дешевой

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *