Сдержи тьму

 

Сдержи тьму 3497В. Четыре цифры, одна буква.Я к Кахонскому, в хирургию.Дежурная свела брови. Они у нее были густые и всклокоченные, с торчащими в разные стороны седыми волосками. Очки в толстой

3497В. Четыре цифры, одна буква.
Я к Кахонскому, в хирургию.
Дежурная свела брови. Они у нее были густые и всклокоченные, с торчащими в разные стороны седыми волосками. Очки в толстой черной оправе едва держались на широком носу.
С переда-ачкой, что ли
«А» тянется, как жвачка. Андрей поднимает пакет с продуктами так, чтобы его стало видно.
С передачкой.
Па-аспорт.
Паспорт лег на стол, распахнул страницы. Из-под обложки приветливо выглянула голубовато-белая купюра. Полная рука, украшенная перстнем с мутно-зеленым камнем, проворно ее цапнула. На паспорт дежурная даже не взглянула лишь степенно наклонила голову, дозволяя пройти.
Андрей подхватил пакет и, толкнув дверь плечом, вышел на территорию больницы.
В лицо ударил ветер с призрачным привкусом соли, но рассекающая небо чайка кричала о том, что море не так уж и далеко.
Андрей пересек двор, завернул за угол корпуса, и растворился среди цветущих белым вишен. Впереди еще одно строение, четырехэтажное, с фундаментом, сплошь поросшим склизким серым мхом. Если обойти слева, должна была найтись дверь.
Сердце стучало где-то ближе к горлу, пока в голове медленно переваривалась единственная мысль: «А что я скажу, если меня поймают»
И что я скажу, если меня поймают тихо спросил себя Андрей.
Незримое колесико перещелкнуло где-то среди извилин. Пришел ответ.
Что я заблудился, усмехнулся он.
Дверь оказалась на том месте, где ее обещали. Еще пара шагов, и Андрей занес руку над панелью с блоком цифр.
3497В.
Четыре цифры, одна буква.
Однако символы отчего-то плыли перед глазами, смешивались друг с другом, не оставаясь постоянными ни на миг. Андрей сморгнул. Сморгнул еще раз. Без изменений.
Проваливаясь сквозь панель, пальцы не встретились с холодом металла. Еще одна бессмысленная попытка, еще одна и понимание озарило голову вспышкой молнии.
Губы едва растянулись в улыбке, а Андрей просто толкнул дверь. Та подчинилась с такой легкостью, будто ничего не весила; Андрей вошел внутрь.Ему даже не нужны были ступени, хотя он все равно пошел по ним наверх. Просто по привычке. Между вторым и третьим этажами с ним почти столкнулся пожилой мужчина.
Вы кто хрипло каркнул он. Посторонним сюда нельзя.
Я иду делать репортаж, с улыбкой ответил Андрей и прошел мимо.
Во сне так забавно было быть честным. Скажи он это хоть кому-нибудь на закрытой территории — на него бы натравили всю охрану, какая там была, и вышвырнули бы вон. А здесь врач просто остался за спиной. Остался безмолвной серой тенью, края которой исходили дымкой.
Андрей потянул на себя ручку двери на третьем этаже и скользнул в образовавшийся проем. Идти в палату, чей номер ему дали в реальной жизни, не имело особого смысла: всё равно из слов любой фигуры на месте нужного ему человека не составишь настоящее интервью.
Смысла не было, а он всё равно пошел. Не стал прятаться от молодой белокурой медсестры напротив, прошел с гордо поднятой головой.
Седьмая палата оказалась почему-то третьей по правой стороне коридора. Андрей на всякий случай постучал, затем повернул ручку и вошел.
Полулежавший в койке пожилой мужчина, почти напрочь лысый, приподнял голову. Андрей замер, глядя на него.
Сделал шаг назад.
Остановился.
Привет, Андрюш, сипло произнес мужчина и кашлянул в кулак.
Привет, пап, еле слышно ответил Андрей.
Взгляд будто приклеился к лицу отца; Андрей попытался отвести глаза, но комната по углам зрения пошла рябью, а потом и поехала в сторону.
Ты чего здесь делаешь.. Здесь же гнойное, а не…
Я жду, когда я стану не нужен уже совсем никому, мужчина усмехнулся, обнажив редкие зубы. Дрожащими пальцами подтянул одеяло к подбородку. Даже жизни.
Андрей качнул головой. Это был сон, это был гребаный сон: за окном вот ничего не видно, как ни вглядывайся, и буквы в бумаге на стене не складываются в слова. Всё равно под ложечкой тошнотворно потянуло и начало печь.
Пап, я не мог иначе, тихо сказал Андрей. Ты понимаешь
Я понимаю, что ты продал отца ради спокойной жизни, Андрюш, ответил мужчина. Вот что я понимаю.
Глухо заныло в груди, царапнуло по сердцу. Сдавило горло.
Пап. Я пытался. Я шесть лет пытался тебе помочь, но становилось только хуже и хуже, хуже и хуже, Андрей с трудом сглотнул. Изнутри начинала бить дрожь. А потом ты зажег спичку и бросил ее на деревянный паркет, когда вы с Павликом вдвоем остались. Не приди Света, вы бы сгорели оба. И соседи тоже. Будь у меня своя квартира, я бы давно семью увез, а тебе взял сиделку, но… Это не могло так продолжаться. О тебе должны были позаботиться… профессионалы.
Он и сам понимал, как жалко звучит.
Отец сухо усмехнулся, впервые за десятилетие глядя на сына абсолютно ясными глазами.
И теперь рядом с тобой нет ни отца, ни жены, ни сына. Вина перед одним сожрала тебя изнутри и оттолкнула других.
Андрей прикрыл глаза. На ощупь потянулся за спину, к двери, но пальцы провалились в вязкую густоту, не найдя ручки.
Даже во сне ты бежишь от самого себя, голос отца пробирался в уши и раскаленным болтом ввинчивался в мозг. Ты сделал выбор, но тебе не хватило сил его принять. Мне жаль, Андрей.
Андрей развернулся к двери и с размаху врезался в нее плечом, пытаясь сорвать с петель. Голос догонял его, опутывал, сдавливал до невозможности вдохнуть.
Жаль, что мой сын так и не стал мужчиной.
Андрей выбил дверь и вошел в огонь родительской квартиры. Языки пламени взвились со всех сторон, жадно обхватывая ноги, норовя скользнуть под кожу. Из соседней комнаты несся надрывный детский плач.
Шаг вперед и из охваченного пламенем коридора выросла фигура отца. Серые глаза смотрели сквозь Андрея, и искра узнавания не загорелась в них, даже когда Андрей выхватил из его руки почти догоревшую спичку.
Думаешь, ты помог кому-то тихо спросил отцовский голос за его спиной. Себе, Павлику Свете
Я думаю, что поступил так, как было нужно, хрипло ответил Андрей. Я не виноват, что Света не смогла со мной больше жить, я не хотел ее отталкивать. Если бы…
Голос его сорвался.
Если бы ты мог что-то понимать, ты бы меня понял.
Языки пламени освещали бледное, исчерченное морщинами лицо отца, танцевали на стенах. Тот всё еще смотрел на Андрея, но всё еще не обращал на него внимания.
Будь я реальным, я бы лишь сильнее в тебе разочаровался.
Андрей сжал зубы так, что отдало в шею, и протиснулся мимо отца дальше, в коридор, в детскую, которая уже утонула в клубах дыма.
Павлик! заорал Андрей, закрывая руками нижнюю половину лица. Павлик!
Пол голодно чавкнул, и на следующем шагу Андрей по щиколотку провалился в вязкую горячую жижу. Она не отпускала ногу, как он ни тянул ее, лишь всё глубже и глубже втекала в мышцы свинцовой тяжестью.
Павлик! глотая дым, крикнул Андрей, рванулся на исходе сил и рухнул лицом вперед. Пол раскрылся черной бездной и сомкнулся над головой.
Где-то у уха глухо и печально усмехнулся слишком родной голос.
Андрюш, ты не можешь помочь даже себе.
Он проснулся в кромешной темноте и заставил тело рывком сесть в кровати. Но тело не двинулось, каменной массой продолжая лежать посреди черного ничего, сдавливая его со всех сторон. Глаза не открывались, не шевелились губы.
Андрей попытался поднять руку, но та оказалась неподъемной, и мутная тяжесть сковала мышцы как после таблетки от укачивания, когда она только начинает действовать. Сердце забилось быстрее, к горлу полезло желание не то бежать, не то кричать в голос, но ничего не происходило.
Андрей даже не слышал собственного дыхания.
Что-то навалилось на грудь, прижало его к кровати, которой он не ощущал. Чувство у горла росло, ширилось, забиралось вниз, в желудок, и вверх, в нос, в уши, в глаза, затопляя сознание и призывая биться в панике, которую он не мог выразить.
Где-то за всем этим кристаллизовалась абсолютно ясная мысль: если он не может проснуться, стоит попытаться снова уснуть. Погрузиться на дно, отдаться течению темноты, и тогда, может быть может быть со второго раза он поднимется на поверхность правильно.
Андрей отпустил себя, и давление, сжимавшее его со всех сторон, начало слабеть.
А потом он открыл глаза.
Теперь уже по-настоящему рывком сел в кровати, едва не сбив с прикроватного столика глупую отельную вазу с искусственными цветами. Дыхание рвалось из груди как после стометрового забега, сердце, казалось, проламывало грудную клетку. Рядом с вазой натужно разрывался от звонка телефон.
Андрей глянул на него.
«Входящий вызов, белым по черному горело на экране, от «Хоспис_Папа»».
Андрей провел пальцем по экрану, выбирая «отклонить».

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *