Целая ночь

 

Целая ночь Когда я вхожу в квартиру, слышно, как на кухне едва дребезжит холодильник. В коридоре, чуть не споткнувшись о разбросанные берцы, морщусь и убираю их с прохода, так лучше. Не хочу

Когда я вхожу в квартиру, слышно, как на кухне едва дребезжит холодильник. В коридоре, чуть не споткнувшись о разбросанные берцы, морщусь и убираю их с прохода, так лучше. Не хочу включать свет, от него режет глаза. Не люблю чувство беспомощности первые несколько секунд, пока зрение привыкнет.
Так и стою, не двигаясь, пытаюсь угадать, где же он.
Может быть, в спальне, ждет меня на кровати Некоторые так делают. Заправляют ее шикарным бельем, приятным на ощупь. Обязательно, чтобы все в тон: наволочки, простыня, пододеяльник. Как будто это добавляет моменту торжественности.
Некоторые встречают за добротным ужином. Таким, чтобы кусок сочащегося стейка на полтарелки, бокал светлого, нефильтрованного с испариной на боку, как в какой-то рекламе. Таким ужином, что у меня слюнки текут только от воспоминания.
А некоторые забираются в ванную и ждут там. Прикуривают самую дорогую сигару, что смогли достать, запивают ее горьковатый привкус ароматным коньяком, с какой-нибудь сумасшедшей выдержкой. Для смелости, конечно. Храбрятся, смотрят гордо, когда я вижу их в чем мать родила. А у самих на пальцах ног уже кожа скукожилась от влаги. Смешно и грустно.
«Ну где же ты».
Заглядываю на кухню. Точно! Сидит, смотрит на торт, утыканный свечками, все никак не зажжет их. Или может быть ждал меня Как мило.
Это, наверное, его самый тихий день рождения, даже музыку не включает. Только смотрит в упор перед собой и периодически тяжело вздыхает. Могу долго смотреть на эту осанку, на прямой разворот широких плеч. Люблю военных, есть в них эта выправка, что у гражданских редко встретишь. Сдержанный, в форме. Даже торт какой-то строгий. Без всех этих кремовых роз и завитушек, покрытый темной, шоколадной глазурью. Интересно корж такой же темный и внутри Было бы иронично.
Стою за спиной, и кончики пальцев чешутся от желания прикоснуться, положить руки на напряженные мышцы в основании шеи и нажать сильно, размять. Прямо поверх кителя и рубашки, а потом уже распустить галстук, расстегнуть верхние пуговицы, почувствовать, как кадык скакнет в горле, от глотка, вверх-вниз. Наклониться ближе и слизнуть с виска капельку пота тоже хочется, но пока держусь. Смотрю на часы, остались последние секунды до полуночи. Три-два-один. Часы боем торжественно объявляют наступление нового дня.
С днем рождения, милый, я наконец-то прикасаюсь к нему, провожу пальцами по волосам, ногтями задеваю нежную кожу за ухом. Зажги свечи, ну же. Я очень хочу попробовать
Он скованно кивает и подрагивающими пальцами зажигает спичку. Тридцать пять, дорогой. Это будет долго, но я не тороплюсь. Вся ночь впереди. Даже любуюсь этой ранней сединой в висках и шрамом, рассекающем бровь. Наверняка у него много шрамов. «Много боев много следов», так говорила моя бабушка. Интересно.
Наконец-то он заканчивает со свечами и смотрит на меня.
Загадывай, это же твой день, не могу сдержать улыбку.
Он, не задумавшись, просто задувает свечи. Это всегда видно, когда они не загадывают желание. Всегда.
Цокаю и протягиваю ему нож — движения четкие, прямые. Такими же он наверняка перерезал горло недобитым врагам. Да, мой хороший Тебя-то самого флешбеки не мучают Видимо, нет. Он ставит передо мной тарелку с бисквитным чудом, судя по запаху, пропитанным ромом. Глубоко вдыхаю аромат, он прекрасен. Вилкой отламываю кусочек и тяну в рот, знаю, что он смотрит. Слышу, как снова сглатывает. Облизываю губы и улыбаюсь, вкусно.
Я налью нам чай, киваю и встаю к плите, чайник еще не успел остыть. Все-таки обожаю военных, все четко, все вовремя. Две аккуратные фарфоровые чашки и заварник на подносе. Жаль только, что и чай черный. Придется пить.
Ты здесь на всю ночь наконец-то майор подает голос. Будто лед ломается, каждое слово хрустит северным акцентом.
На всю, киваю, разливая заварку по чашкам. Можем делать все, что захочешь, доливаю кипяток и возвращаюсь к столу. Он так и не тронул свой кусок торта. Давай, ешь. двигаю к нему блюдце посуда немного дребезжит и сама отпиваю чай. Не морщится, нет. Снова улыбаюсь, пока он чеканными движениями челюсти перемалывает торт.
Черствый калач этот майор. Ладненько, не эмоции же мне от него нужны, в конце концов. Убираю со стола посуду, пока он продолжает смотреть на офицерские часы, ремешок, которых так мило прикрывает татуировку на запястье.
Шум воды из крана, пока мою посуду, заполняет молчание между нами. Не пристает с вопросами, и хорошо. Вытираю руки вафельным полотенцем и снова подхожу со спины, распутываю галстук и расстегиваю пуговицы ворота рубашки. Все как и думала, мышцы будто каменные. Разминаю их с усилием, пока не послышится легкий стон. Наклоняюсь ближе, слизываю капельку пота с виска, и вот тут, пока он наконец-то расслаблен, вгоняю в яремную вену иглу шприца, по ней вместе с нажатием поршня в его тело попадают двести миллилитров воздуха.
Нет ничего загадочно-таинственного в этом. Как бы солдатам не хотелось добавить величия в свой уход. Как бы не хотелось сравняться с викингами, умирающими в бою и грезами о Вальгалле.
Воздушная эмболия и смерть строго по предписанию.
Снимаю с его запястья офицерские часы (надо будет утром завести в офис, отчитаться) и ногтем провожу по вытатуированному знаку бесконечности. Смотрю на свой. Есть еще десять лет до списания. Я что-нибудь придумаю.

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *