Четыре молитвы

Мне было двадцать пять, когда мой мир рухнул окончательно. Едва оправившись после смерти мужа, я потеряла родителей и это бы меня добило, если бы не сын, понимаешь У меня на руках была трехлетняя жизнь, которая из-за всей этой карусели так и не научилась говорить! Которая только начала оттаивать и вспомнила, как это, когда мама улыбается. Мой мальчик сам уже начал улыбаться в ответ, слышишь ты меня!
А потом я заболела. Я провалялась в бреду почти неделю, а очнувшись обнаружила себя в объятиях такого же тощего и изможденного, как и я, ребенка. Его продержали в больничной палате три недели, за которые меня не пустили к нему ни разу… Ты гордишься собой А потом его отдали деду с бабкой, родителям мужа, по суду — и это, мать твою, абсолютно законно!
Отдали тем самым людям, которые не хотели ничего о нас знать три года, три сраных года они нами не интересовались совершенно! А потом внезапно… Внучек, что с тобой сделала эта сумасшедшая Бедный малыш, мы с тобой будем заниматься каждый день и уже к концу года ты будешь болтать без умолку, прямо как папа!
Сейчас ему десять, он все еще молчит… Живет в интернате всю учебную неделю. Я живу в клинике, где мне не место, и по заданию терапевта учусь говорить с тобой. Я не видела сына полтора года. Теперь ты доволен, старче
Я ненавижу тебя, знаешь Весь этот мир и всех живущих в нем! Кроме одного. Я бы сожгла эту твою игрушку дотла, если бы ты забрал и его.
— Ты меня даже не услышала, бедная моя, — Бог бы обнял эту скорчившуюся в углу палаты фигурку, если бы мог. — Сейчас мы с тобой все исправим, потерпи.
Он быстро крутит время назад…
***
Мне было всего двадцать два… И я не понимаю, не понимаю до сих пор — что я сделала такого, чтобы это заслужить Знаешь, я до сих пор давлюсь этой виной по ночам, когда никто не видит. Потому что, как бы там ни было, я сама, осознанно или нет, убила его… Ну почему
Почему это не могло произойти на несколько месяцев позже Или, наоборот, раньше, хотя бы за полгода Я же всегда верила, да Старалась быть хорошей, старалась быть дочерью-женой-матерью! Чем я прогневила тебя
Я ходила в церковь, они там говорят, у тебя на всех свой план, даже на меня… Так почему у тебя не нашлось плана для него! Эта лихорадка, которая принесла мне все эти страшные картины, хоть и длилась всего несколько дней, забрала моего первенца. Это ты тоже задумывал Показать ад, а потом окунуть в него
Сейчас у меня трое детей, но благодаря твоему плану я стала хреновой матерью. Я готова отдать их всех, лишь бы вернуть того, который так и не смог вдохнуть. Я стала хреновой женой, которая не смотрит в глаза мужа и вздрагивает от его прикосновений. И дочерью, которая ни разу за десять лет не была у родителей…
Господи, как нужно молиться, чтобы ты меня услышал У меня слишком много вопросов, на которые мне не нужно ответов… Пусть это все закончится!
— Прости, я ошибся… — Бог не знает, что сказать, хотя какая разница Она все равно уже вряд ли его услышит. — Завтра будет лучше!
И Он опять возвращает ее к истокам…
***
Мне было двадцать, когда я заболела. Температура поднялась до сорока, жаропонижающие не сильно ее сбивали, а антибиотики приносили жесточайшую аллергию вместо облегчения. Мне было двадцать, Господи, слышишь Я была ребенком почти, жила в своем закрытом мире хиппи, эльфов и непризнанных поэтов, мне было там хорошо! А ты дал мне этот жар, и эти откровения, и свою жестокую правду…
Я старалась изо всех сил, Господи, ты знаешь — изо всех своих малых сил! Я делала все, что могла, чтобы объяснить, научить, показать на своем примере. Я только и делала, что говорила, ты знаешь, ведь ты не дал мне чудес, только знание — и боль! Я была готова даже умереть за тебя, но… Такое дело, сейчас даже это не расшевелит равнодушных.
Что я сделала не так Когда преступила твои законы В чем ошиблась Где оступилась Господи… Мне страшно, Господи! Я боюсь, что ты больше меня не слышишь…
— Ты не поняла, это не было работой, глупая! — качает головой Бог. — Это был Дар! Может попробуем еще раз
Он устал, но снова крутит время вспять…
***
Ты помнишь ее Ту семнадцатилетнюю девчонку, которая сидела на разноцветных подушках и с сияющими глазами рассказывала друзьям о том, что познакомилась с Богом Я помню! Три дня удивительных картин стоили того, чтобы напугать близких до полусмерти, как бы эгоистично это не звучало.
Я помню все, что ты мне показывал: все рождения и смерти, все эти нити, связывающие нас с миром, прошлое каждого человека… Я была в восторге, знаешь Мне не приходило в голову до этого, что где-то могут в красном небе петь киты, голубое солнце — садиться в оранжевые облака, люди — не знать, какого цвета их кровь, а гигантские кролики — мирно пастись рядом с черными крылатыми тиграми. Чтобы никогда не забывать, я заказала себе подвеску в ухо — фиолетового жирафа — они понравились мне больше всего и были моими фаворитами еще очень долго.
Ты помнишь, как загорались глаза людей Они с такой жадностью слушали твои сказки и словно светиться начинали изнутри. А потом кто-то сказал, что мне пора стать гуру и я смеялась, не понимая, что первая буква была заглавная. Сейчас мне стыдно.
Тот человек, назвавший меня Гуру, собирал полные лекционные залы, а я все еще не обращала внимания ни на что! Мне было все равно, кому рассказывать твои сказки. «Привет, мне двадцать, я знакома с Богом три года, и на самом деле, он вовсе не такой, как вам рассказывали раньше!» «Ох, как вас сегодня много, столько новых лиц и все такие светлые, давайте я расскажу, как пять лет назад познакомилась с Богом» Шесть, семь, девять…
А где-то там, между шесть и девять, на сцену впервые впустили еще одного человека, он был болен и ему не посмели отказать. Он попросил прикосновения, всего лишь одного, он сказал, что даже касание человека, говорившего с Богом — с таким Богом — даст ему облегчение. Отче, у меня только одно оправдание — я растерялась! Как иначе оправдать то, что я не одернула руки Он излечился — и это стало кульминацией.
Я в это поверила, понимаешь Думаю, именно тогда я перестала тебя слышать… Ведь зачем Бог тому, кто сам творит чудеса Я потеряла того жирафа где-то на очередном «исцелении и наставлении» и даже не заметила этого. Сейчас я понимаю, что породила это чудовище в тот момент, когда сама выбрала стать идолом, а не пророком.
Секта… Страшное слово, да Мне всегда казалось, что вообще самое страшное из придуманных. Завтра меня будут судить, странно, правда Что мне их суд, когда есть твое немое осуждение
Просто… Давай попробуем еще раз В последний!
— В последний, — соглашается Бог и время опять летит к самому началу…
***
Мой Бог живет в самых высоких соснах, высаженных на самом краю обрыва, дна которого не разглядеть в самом густом тумане, который старше, чем самый древний мир, который… Ну, и так далее. Это может показаться странным, но ему нравится выглядеть мальчишкой лет шестнадцати — таким, с каким мы познакомились, когда я училась в школе. Это совершенно не солидно, но мы часто сидим на верхних ветвях этих сосен, болтаем ногами и смотрим вдаль. Он — Бог, ему вообще все можно, а я просто привыкла брать с него пример.
— Как у тебя дела — он всегда встречает меня этим вопросом, который ни разу не звучал, как дежурный.
— Я в порядке и мир в порядке, очень много гуляю и говорю в последнее время. Пишу даже по чуть-чуть. Знаешь, я тут вспомнила кое-что…
— Кое-что — что — выпрямляется весь, смотрит пристально.
— Те молитвы, помнишь Или для тебя их как бы не было
— Были, конечно, ты же не думаешь, что единственная на ошибках учишься Хочешь про них написать, да — улыбается он, кивает своим мыслям каким-то. — Пиши, раз сама вспомнила, только честно, как и положено пророкам, ладно
Киваю, прощаюсь и ухожу. Уже дома долго думаю о честности и не решаюсь добавить какой-нибудь красивый вывод. Честность так честность! Пророк так пророк…

Источник