Семь лет

Семь лет прошло, как я покинул этот город. Повидал разного вздорного, вычурного, восхитительного, немилостивого, укромного, кислого на вкус, соленого на вдохе. Я смотрел престарелыми, но все еще молодыми глазами на сплетение городского пейзажа в вечной подобострастной дымке, поднятой колесами машин и зимней обувью. Семь лет назад я не умел так беспричинно замирать на каждом перекрестке и верить интуиции. А сейчас я повиновался лишь ей и ничему боле. Она-то и привела меня сюда, в этот парк, на эту аллею.
Фонтаны, памятник, скамейки, велосипедная дорожка. Кусты шиповника, клумбы, спящие до весны, арочные лабиринты, которые вскоре опять зацветут плющом. Я шел неторопливо, спешить было некуда. Уличный холод не мешал моей прогулке, но я все же заглянул в вагончик, где торговали кофе. С горячим стаканом гулялось веселее, и я позволил себе вспоминать, как много лет назад ходил здесь же под руку с той, что жила неподалеку. Может, до сих пор живет За семь лет я не наводил справок и старался поменьше оглядываться назад. Прошлому самое место в прошлом такой бесхитростный порядок не вызывает вопросов и внезапных головокружений, не расстраивает желудок и нервную систему, не упрекает безволием и не дает прокорма хитрому червяку совести. А ведь всем есть, о чем пожалеть.
Может, и я жалел, совсем немного, сидя на скамье и отдыхая от вертлявой суеты метро. Передо мной расстилалась рябь слабой поземки. Иногда проходили какие-то люди. Вдруг она тоже идет где-то среди них Каков шанс встретить определенного человека в определенном месте в определенное время Думаю, невелик. И все же — мысль материальна.
Я увидел ее издали. Как в песне, узнал по походке или, скорее, интуитивно учуял и повернулся в ту сторону. Она гналась, по привычке, в безумную городскую жизнь, распрямив шею, выставив подбородок навстречу новому дню и мелкому снегу. Я встал и пошел к ней напрямик.
Здравствуй.
Минутное замешательство. Недоумение. Удивление. Короткий, будто прерванный вздох.
Здравствуй.
Молчание. Улыбка. Растерянный взгляд. Снова улыбка.
Рад тебя видеть.
И я. Рада.
Неловкое переглядывание. Поиск диалога. В глазах узнавание и ожившая память.
Ты все еще здесь живешь
Да, я и не уезжала. А ты уехал вроде…
Уехал. Вернулся ненадолго. По делам.
Теплее. Она не торопится зарубить эту внезапную встречу. Ей интересно. Мне тоже.
Ты очень изменился.
Пожалуй, это комплимент. Надо бы сделать ответный:
А ты нисколько.
Улыбается. Комплимент учтен.
Мне надо на работу, сказав это, она не двигается с места.
Я провожу тебя к метро
Мы идем рядом почти так же, как семь лет назад. Только она не держит мою руку. Стесняется. И я не настаиваю. Но не потому, что стесняюсь, а потому, что пока не знаю, в каком она статусе теперь. Нет ни кольца на пальце, ни красноречивых морщин на лице. Значит, либо счастливо замужем, либо замужем никогда не была.
Может, пересечемся вечером предлагаю я.
В каком-то странном, замедленном движении она оборачивается на меня. И я все понимаю.
Записываю номер. Целую на прощание: «До встречи».
***
На входе в ресторан едко пахнуло керосином, и, только войдя, я понял, что все дело в настольных лампах, по-старинке накаченных этим топливом. У меня мгновенно возникли ассоциации с аэропортом одним из самых родных мест на земле, будто сама жизнь готовила для меня новую взлетную полосу на рейс, куда я не покупал билета, он выпал мне по жеребьевке в тесном стечении обстоятельств жизни.
Я снова попросил кофе. Его подали молчаливой лужицей на дне малюсенькой чашки, в которую я гляделся как в черное зеркало и пытался сам себе предсказать исход этого вечера.
Она позвонила в ответ на мое сообщение:
Прости, я так устала…
Понимаю, сказал я, держа голос парадно-отстраненным, хотя уже успел расстроиться.
О, нет, я правда хочу с тобой увидеться… Но нет никаких сил идти в ресторан. Я страшно вымоталась на работе.
Что ж, это был вежливый отказ. Я отдал должное тактичности, с какой он был преподнесен. Мне оставалось только смириться:
Конечно. Тогда, может, завтра да, я не терял надежду.
Она вздохнула, тяжело и сердечно, будто бы впрямь подчинялась злым обстоятельствам, что безжалостно творили ее судьбу вопреки желаемому.
Ты помнишь, где я живу спросила она.
Помню.
Помнишь, где запасной ключ
Он все еще на том же месте удивился я со всей откровенностью.
На том же. Если ты не против, пожалуйста, подожди меня дома. Я приду через час или полтора.
Новое предложение поставило меня в тупик, но и заинтриговало. Восторженные мурашки игриво запрыгали по рукам. Я поставил чашку на блюдце и спросил:
Что-нибудь принести
Вина. Даже лучше шампанского. Сладкого.
Сладкого… Сладкого , как томление в ожидании неизвестности. Возможно, приятной, но нельзя совсем уж сбрасывать со счетов любые другие варианты, коих немало. И все же я отринул сомнения.
С бутылкой Asti вошел в подъезд, на панели кабины лифта выбрал номер пятнадцатого этажа, где бывал так много раз, что боюсь ошибиться на сотню-другую, если начну считать их количество. Меня встретил знакомый ухоженный подоконник с кустистой красной геранью, которая еще не зацвела в этом году, и стройными кактусами, которые с момента моего последнего визита выросли и расплодились в несколько поколений.
Мусоропровод на этом этаже не был оборудован шлюзом, потому неприглядную трубу давно заставили высокими растениями. Одним из них некогда было лимонное дерево, но, видимо, оно не пережило подъездной жизни. Вместо него в том же горшке дежурила монстера, заботливо подвязанная на тонкие палочки кусками бинта. Убедившись, что меня никто не видит, я приподнял горшок и выудил оттуда два ключа, соединенных кольцом.
***
С порога жилище обдало меня властной, но спокойной атмосферой. Такое чувство возникает всякий раз, когда снимаешь новую квартиру. Стены, мебель и даже воздух внутри еще не подчинились тебе безоговорочно, но как бы соглашались на то, чтобы ты приноровился, приспособился, учел их характер и показал свой, но не сразу. Жилье тоже должно привыкнуть к тебе, вобрать в себя твои запахи. И пока ты просто гость — вы прислушиваетесь друг к другу, приглядываетесь, осторожно и ненавязчиво, без фамильярностей.
Я прошел в кухню и поставил бутылку в холодильник. Тихо.
За стеной соседский телевизор гнусавил сводкой новостей. Виньетка окна подрагивала воздушным тюлем. За ним фиалки готовились распуститься пятилепестковыми бутонами. На газовой плите уснул чайник со свитком и алая кастрюля в наивный белый горошек. Я повернулся к серванту, который, если бы мог, рассказал о трех поколениях, здесь живших. Возможно, он устал ждать четвертого поколения, оттого накренился одной ножкой и безрадостно глядел на меня моим же отражением. Я вытащил хрустальные бокалы. Они оказались пыльными вино здесь редкий гость. Я осмотрел полки и залюбовался на предмет, который уже видел раньше, старинную ручную мельницу для кофе из простого светлого дерева. Я вытащил и ее. Мельница все еще источала запах размолотых зерен. Даже через время они тянули свои ароматические флюиды в надежде, что кто-нибудь вспомнит о них, незаслуженно забытых, падших в тесные жернова. Я открыл ящичек мельницы и глубоко вдохнул.
Кроме тебя, этим никто не пользуется.
Она вошла так тихо, что я не обратил внимания, как оказался уже не один в кухне.
Это великая вещь, сказал я. Она прошла к столу, открыла холодильник, зная наверняка, где припрятан обещанный презент.
Asti, констатировала она. Я люблю Asti.
Я знаю.
Сколько у нас времени
Я пожал плечами, а она усмехнулась:
Не может быть, что ты никуда не торопишься.
Но так и есть.
Открой, она протянула бутылку.
Я повиновался и стал хозяйничать с пробкой, которую мне удалось извлечь, не упустив ни капли драгоценного напитка. Она отпила шампанское и подняла бокал перед собой, оглядывая кухню сквозь пузырящееся хмельное золото.
Хочу сделать ремонт и все до последней вещи убрать отсюда. Надоело.
По интонациям я понял, что остальные домочадцы покинули квартиру не так давно. Она призналась: бабушки не стало три года назад, мама чуть-чуть не дотянула до этого года.
Мне жаль, сказал я.
С бокалами мы вышли на балкон. Со всех сторон нас обдувало промозглым ветром, из-за темноты холод казался еще враждебнее и глуше. Она пила и тянула сигарету. Я знал о ней все и не знал ничего. Проклятие разлуки обманчиво вооружает нас убеждением, что где-то мир остается неизменным. Где-то, куда нет доступа нашему зрению, и что-то значимое имеет не такой уж огромный вес, пока ты незряч и не оглушен новостями. По прошествии времени почти любая новость воспринимается проще, легче, даже новость об утрате. Только над свежими могилами рыдают сутками. Над заметенными снегом и временем слезы сухи и горьки как прах.
Я давно не курю, сказала она. И совсем не пью. И теперь я пьяная. — она прислонилась ко мне, будто бы спасаясь от холода.
Зачем же куришь и пьешь сейчас спросил я.
Наверное, чтобы вспомнить, как было раньше. Чтобы притвориться, что сейчас вновь зайдет мама и будет ругаться на меня за сигареты, а бабуля еще раз прочтет лекцию о том, как синька сгубила деда. Подумать только. Мне не хватает даже их брюзжания. А ведь все детство я только и мечтала, чтобы они заткнулись. А теперь их нет. И я бы все отдала, пусть даже за семейный скандал. Парадоксально, да она подняла ко мне лицо.
Парадоксально, согласился я. Но и закономерно.
К черту все эти закономерности! Где ты был все эти семь лет
Искал себя.
Нашел
Я поморщился:
Не то что бы…
Она увела взгляд в темноту, туда, где раскисал вечерними искусственными красками большой город.
Ты сильно изменился, произнесла она чуть раздосадовано.
Зато ты ничуть, заключил я, обнимая ее крепче.
Мы вернулись в кухню. Я убрал сонный чайник и кастрюлю с плиты, проверил мельницу исправна.
У тебя есть кофе
Она открыла буфет и протянула мне стеклянную банку, где на дне щебетали пугливые круглые зернышки. Почти все я затолкал в отделение для помола и стал вращать ручку мельницы. Под хруст кофейного вальса она допивала шампанское. Глаза ее лучились домашним теплом, какое я не видывал много лет. Дыхание, стук хрусталя о зубную эмаль, мерный рокот жерновов составляли славную мелодию этого вечера. Я нагрел турку на огне, отмерил шесть ложек кофейного порошка, добавил корицы, мускатного ореха и кардамона, встряхнул уже горячую турку. Кухню наполнил сказочный аромат специй, повествующий о дальних странах и экзотических континентах. Частички смеси подрагивали, разгоряченные и будто бы живые. Я принюхался к ним пора, и ливанул до самого уровня ручки холодной воды. Медная посудина зашипела.
Магия, восторженно сказала она. А кофе можно пить на ночь
Можно, ответил я. Кофе нельзя лишь тем, кто не знает меры в страстях.
А ты знаешь свою меру страсти она сощурилась.
Узнал, сказал я. Опытным путем.
Кофе медленно нагревался на слабом огне. Сине-оранжевые языки лизали дно турки, изведывая ее упорство и стать. Я наблюдал за движением пены на поверхности, чтобы она поднялась и опустилась трижды. Я не отрывал взгляда, в то время как она следила за мной и цедила последний бокал Asti.
Сколько у нас времени
Я ведь уже ответил.
Да, согласилась она. Но теперь я спрашиваю не об этих сутках. Ты сказал, что приехал по делам. Вот я и интересуюсь сколько у нас времени
Я призадумался и ответил:
Неделя точно есть.
Неделя… задумчиво повторила она. Неделя воспоминаний и старых счетов. Неделя свиданий и того, что от нас осталось прежних…
Нет, отрезал я. Неделя знакомства и, скорее всего, рухнувших надежд, я снял кофе с огня и переставил на другую конфорку, давая ему отдохнуть. Неделя зависимостей от прошлого и, возможно, выхода в будущего.
А что дальше она заинтересованно следила за моими руками.
Дальше, сказал я и поглядел на турку, он должен осесть. Немного. Просто терапевтическое время. Он нуждается в ледяном душе, чтобы раскрыть весь свой потенциал, и затем вновь отдых.
А без отдыха
А без отдыха останутся шероховатости, объяснял я, мелкие, назойливые частички, которые так и норовят застрять между зубами. Но всего пару движений творят чудеса!
Я взял оставленную заранее холодную воду и осторожно влил ее в содержимое турки.
Видишь специально обратил я ее внимание. Пены как не бывало. Кофе гладкий и податливый, без лишних наслоений. — она посмотрела на меня, готовая восхищаться и ругать в равной степени.
Физика!
И химия, подтвердил я чуть сдержанно. А еще опыт и неспешная созерцательность.
Я разлил кофе по двум чашкам. Они заискрились в темноте черным золотом.
За нас, сказал я, поднимая свою чашку кофе. За нас знакомых незнакомцев.
За физику и химию! поддержала она и отхлебнула мой напиток так, как пьют водку на поминках. Крепко…
Крепко, согласно кивнул я. Когда нет сил держать эту крепость, берут молоко, а еще надежнее сливки. Так меньше горчит, а вкус мягчает и не жжет язык. Если можно так выразиться, сливки и молоко это кофейное чувство такта. Но оно не портит вкуса, просто убирает горечь, которая, в общем-то, лишняя для большинства людей.
Она снова отхлебнула кофе, распробовала, но вновь вкусовые рецепторы свело от насыщенности кофейных смол.
А ты садист! она засмеялась и еще долго нюхала край чашки.
Аромат завораживал ее. Я не мешал. Ни кофейному вдохновению, ни нашей близости, которая становилась все теснее в прогалине лунного света, который заглядывал сквозь тюль в кухонное окно.
Какими ты помнишь нас спросила она.
Молодыми, сказал я, твердыми, зелеными, кислыми, я призадумался и стих. Потом сказал: У нас не было шансов стать настоящими, зрелыми.
Нам нужно было потемнеть
Я проникся ее вопросом и некоторое время молчал.
Нам всем нужно потемнеть, решительно сказал я. Настоящая гуща всплывает лишь в тех, кто прошел закалку.
Я допил последние капли. Она посмотрела на меня и вдруг рассмеялась:
Семь лет прошло! Как ты все-таки изменился! Даже разговоры о жизни ты переводишь на кофе!
Я смущенно убрал ее и свою чашку, поставил в раковину, залил водой.
Ее наблюдательность вновь опережала события, как бывало уже не раз. Мне осталось только подтвердить:
А ты все так же. Не любишь намеков, и сама же говоришь намеками.

Источник