Безликий

Заложите все окна, затворите все двери, погасите огни.
Собирайтесь у печей и молитесь Светозарному до самого рассвета.
Ибо наступает последняя ночь года и воцаряется тьма.
Трепещите, смертные.
Грядет Безликий Ужас.
***
Снег в этом году выпал рано. Скрыло белоснежной пеленой неприглядную серую землю, выцветшие опавшие листья и сухие травы, сковало тонким ледком реку, погнало по небу пухлые, налитые обещанием снегопада тучи.
С первым снегом начались и первые приготовления к Ластних, Последней Ночи. Достают все тяжелые засовы, прилаживают обшитые кожей ставни, конопатят каждую щелочку, чтоб ни шороху не проникло за пределы хаты.
Раньше пытались задобрить Безликого. Возвели ему на главной площади алтарь — добротный, крепкий, два аршина высотой, три шириной. Камни-то аж из-за реки тащили! И я тащил на горбушке своей бревна для волока, помогал камни те ставить. Прирезали Безликому тогда лучшую корову, камень кровью окропили по самую верхушку, уложили тушу как положено, потрошеную, копыта повязаны переднее с передним, заднее с задним. Потроха-то по алтарю развесили, тушу ветками кедровыми да сосновыми обложили.
Забрал в тот год Безликий без малого тринадцать душ. Из тех, кто камни тащили и корову резали. Мне-то считай повезло, я токмо бревна на волоке перекладывал. Так в своих домах и слегли: сон — не сон, мор — не мор, смерть — не смерть Лежали бледные, что твоя простокваша, сперва-то. Потом синцами покрываться стали, язвами, струпьями, словно не по койкам положили их, а в землю сырую. Каждый день дыхание слушали — дышать дышат, а ни глаз не раскроют, ни шелохнутся.
Как черви в них завелись — так уж мы перепугались, попротыкали их кольями осиновыми да сожгли. Тут-то они и проснулись, даром, что каждый с дыркой в груди размером с кулак! Баб их мы попрятали, чтоб с ума не посходили: вой да рык от мертвецов горящих стоял такой, что поджилки леденели.
Долго мы им дрова подкладывали на костры-то погребальные. С вечера до утра жечь пришлось.
После уж мы на алтарь ничего класть не пытались. На следующий Ластних каждый трясся у своей холодеющей печки, каждый боялся с серым лицом слечь и заживо сгнить.
Одну девку только Безликий забрал, Биргину. Первую красавицу нашу. Чем пред ним Биргина провинилась — пес его знает. Только вышла девка из дома по своей воле, ни жива ни мертва, лицом как снег белая; ногами босыми да в одной рубахе прямо по снегу в лес ушла.
Нашли ее по весне, на осине распятую: сквозь руки ветви безлистные проросли, ноги белые корнями обвиты, вся от крови своей пегая. Сжечь решили ее от греха подальше.
Каждый год шел Безликий Ужас промеж закрытых, глухо молчащих хат. Шел с ним в ногу мороз лютый и тьма непроглядная. Кто хоть полноса из хаты высунет, хоть вполглаза из любопытства на ужас взглянет, хоть ползвука проронит — до утра не протянет.
Потерял я нынче Рагну мою ненаглядную. Не Безликий ее забрал, не зло зимнее, неведомое, темное! Злые люди ее невзлюбили, забили до смерти ее бабы завистливые, ведьмой назвали. Ни суда не учинили, ни доказывать не взялись — сами все решили, у реки подкараулили.
Нынче ряжусь я в шкуру волчью мехом наружу, капюшон из головы шью, вместо глаз бусины стеклянные вшиваю. Беру молот свой кузнечный, добрый молот — тяжело в руке лежит, любые доски разобьет. Конопатил я днем хату, но только для виду: не сидеть мне нынче в Последнюю Ночь у остывающей печи, не молиться Светозарному.
Жду я сегодня заката, как праздника. Выйду на улицу навстречу хозяину новому, вестнику тьмы и хлада лютого.
Не бывать боле Ужасу — Безликим.

Источник