На закате ведьминого века

 

На закате ведьминого века В этом старом доме с облетающей с деревянных стен краской, с рассохшимся скрипучим крыльцом, с заросшим дикими травами и кошачьей мятой задним двором - здесь никогда не

В этом старом доме с облетающей с деревянных стен краской, с рассохшимся скрипучим крыльцом, с заросшим дикими травами и кошачьей мятой задним двором — здесь никогда не бывает абсолютной тишины.
Стонет старое дерево от неосторожного шага или шаловливого ветра, шелестят тяжелые портьеры, тикают бесчисленные часы, расставленные тут и там. Шебуршат в подвале мыши, вторят им с чердака крылатые сёстры… А, может, то и не мыши вовсе.
— …А, ну, вон, хулиганка! — Тётушка Ежи замахивается на расшалившуюся тень половником, которым только что помешивала варево на плите.
Брызги усеивают пол красными пятнами и прожигают сквозные дыры в нерасторопной тени. Тень издаёт негромкий писк и исчезает в щели пола.
— Милая моя, это что ж у тебя там такое варится — задумчиво протягивает Тётушка Ха, наблюдая, как с пола испаряются капли красной жидкости.
— Думаешь, я тебя отравлю, Ха Ха-ха! Много чести, дорогая! Да и труп потом куда-то девать надобно, а мне тяжести таскать нельзя, — ворчит Тётушка Ежи, склонившись над котёлком.
— Ты что, хочешь сказать, я такая толстая Смотри, прокляну, опять одними огурцами питаться будешь, — притворно сердится Тётушка Ха, поводя носом. — Глинтвейн, что ли, варишь С корнем мандрагоры
— Дорогая, нюх, как всегда, тебя не подводит! Но сегодня я добавила кое-что новенькое! — Тётушка Ежи накрывает котелок тяжёлой крышкой и оборачивается к собеседнице. — Ну, давай, рассказывай, что там у тебя произошло с последнего раза, как мы виделись!
Тётушка Ежи неуклюже взбирается на высокий табурет, подпирает округлые щёки кулачками и устремляет взгляд раскосых глаз на подругу. Тётушка Ха отвечает ей кривой улыбкой:
— Да последнюю сотню лет всё без изменений, милая моя. Метлу вот новую себе купила с сиденьем пошире, а то сама знаешь…
Обе старушки хихикают. Маятник настенных часов качается туда-сюда. Вечернее солнце заглядывает в витражные окна, танцуют пылинки в разноцветных лучах. С тихим шипением выходит воздух из-под крышки котла. Из-под пола доносится шелест неугомонных теней. Тянется время яблочной патокой, застывает мошкой в янтаре.
Налив полные стаканы глинтвейна, тётушки выходят на крыльцо. Скрипят суставы и кресла-качалки, пока подруги устраиваются поудобнее. Зевают и потягиваются коты, оба чёрные, как сердце бывшего любовника, закопанное в полночь на кладбище. Струится пар над стаканами.
— Ну, как тебе — поглядывает на подругу Тётушка Ежи после первого осторожного глотка. — Догадалась, что я добавила
— М-м-м-м, — тянет та, смакуя каждую каплю. — Кориандр, гвоздика, мандрагора, имбирь, пыльца фей… Всё, как всегда. Хотя…
Тётушка Ха подскакивает в своём кресле, отчего то стонет жалобно и протяжно.
— Ты где-то раздобыла волосы единорога — наклонившись вперёд, пытливо смотрит она на хозяйку дома.
— Ну-у-у, тебя не обманешь, дорогая, — довольно улыбается Тётушка Ежи.
— Как ты их достала — снова откидывается на спинку кресла Тётушка Ха. Кресло отвечает смирившимся скрипом. Чёрный кот запрыгивает на колени к хозяйке, потоптавшись немного, сворачивается клубком. Ведьма свободной рукой гладит любимца. — Ты, что, Касс, соскучился
Кот мурлычет в ответ.
Тётушка Ежи отпивает ароматного варева, после чего отвечает:
— Да это старый Ки подсобил — подбросил немного с последней подработки. Не заржавел ещё Кинжал!
— И давно ты его остроту проверяла — поддевает подругу Тётушка Ха.
— Вот умеешь ты, старая, всё опошлить!
— От старой слышу!
Ведьмы смотрят друг на друга и, как по команде, начинают хохотать. Потревоженный Касс спрыгивает с коленей и, раздраженно фыркнув, присоединяется к старательно вылизывающему свои лапы Кексу, коту Тётушки Ежи.
С глухим стуком падают яблоки с кривой яблони у покосившихся ворот. Пыхтит семейство ежей на заднем дворе. Скрипят кресла-качалки. Из дома доносится тиканье часов и скрип половиц, будто бродит кто-то там осторожно. А, может, и бродит, пыль с книжных полок мохнатыми лапами смахивает, вздыхает протяжно над фотоальбомами, бормочет тихонько над остановившимися часами на каминной полке.
Кричит в вечернем небе одинокая птица. Провожая взглядом её полёт, Тётушка Ежи спрашивает:
— Как там Тётушка Со, кстати
— Сова, что ли Да опять переезжает, вечная кочевница.
— Да уж, никогда она не меняется… А наследники твои как
— Живы-здоровы, что с ними станется. И Фейка, и Лист. Как съехали, так сразу столько места у меня стало! Первое время всё нарадоваться не могла, в каждой комнате спала по очереди. А теперь даже скучаю иногда. Но быстро вспоминаю их детство и, знаешь, отпускает мгновенно!
Вновь хихикают старые подруги. Тётушка Ха, отсмеявшись, интересуется:
— А Мур твой как Небось, уже Академию закончил
— Где уж! Взял академ да полетел драконов изучать. Мне кажется, его заколдовал кто в детстве, чтобы никогда на месте не сидел и всё бежал куда-то, учил чего-то… — вздыхает Тётушка Ежи, делает глубокий глоток остывающего напитка.
— Да, неугомонный он у тебя. Всегда таким был…
Помолчав, Тётушка Ха продолжает:
— Скажи, Ежи, ты сейчас счастлива
— С чего вдруг такие вопросы — удивляется Тётушка Ежи.
— Да вот знаем мы с тобой друг друга с самой Академии, почти всю жизнь, милая моя. А ведь жизни-то той осталось, может быть, на дне стакана, — она вертит в руках стакан, разглядывая его содержимое. — Пилась жизнь, что твоё вино, от души, на полную. И вот думаю я, всё ли верно было сделано, везде ли я свернула туда…
Замолкает Тётушка Ха. Налетевший ветер бросает ей в лицо пряди её темных, с сединою волос.
В наступившей тишине звонким грохотом, будто шкаф с посудой уронили, звучит хохот Тётушки Ежи. Смеётся она, заливается, слёзы с глаз мягкими руками утирает.
— Ой, рассмешила ты меня, дорогая! Это ж кто на тебя порчу философствований пустопорожних навёл На-ка, выпей ещё глинтвейну.
По щелчку ведьминых пальцев из раскрытого окна кухни вылетает котёлок, подлетает ближе. Ничего не происходит. Тётушка Ежи хмурится, топает ногой. Из окна торопливо вылетает половник, наполняет стаканы собеседниц.
— Дорогая моя, скажи, — говорит Тётушка Ежи, отхлебнув. — Хорошо ли тебе сейчас
И, дождавшись ответного кивка, продолжает:
— Это и есть самое главное, Ха. Можно много перебирать бусины воспоминаний, рассматривая их на свет. Сортировать их по прозрачности, нанизывать историей на нитку. Горевать над сколами и трещинами. Но это всего лишь застывшее время и всегда таким останется. Изменить это никто не в силах. И остаётся у нас только то, что есть сейчас. Прямо в это мгновение. Сидеть с добрым другом, пить вино и вспоминать прошлое — разве что-то ещё нужно для счастья
От лукавой улыбки Тётушки Ежи на лице Тётушки Ха тоже расцветает улыбка.
Запоздалая бабочка пролетает над крыльцом, манит котов пёстрыми крыльями. Пытаясь поймать добычу, прыгают хвостатые, каждый со своего места. Сталкиваются с возмущённым мявом, скатываются с крыльца чёрным мохнатым клубком.
Хохочут тётушки, и от их смеха в старом доме волнуются тени, скрипят ставни, начинают идти часы на каминной полке, будто завёл их кто.
Улетает, сделав прощальный круг, бабочка, унося на своих крылышках хохот ведьм.
И к кому прилетит она, тому приснится чудесный сон, наполненный ароматом яблок, глинтвейна и дружбы, настоявшейся за века.

 

На закате ведьминого века В этом старом доме с облетающей с деревянных стен краской, с рассохшимся скрипучим крыльцом, с заросшим дикими травами и кошачьей мятой задним двором - здесь никогда не

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *