Моя мама — Киркоров

Моя мама — Киркоров. Вечером она ходит по квартире и поет: «Если хочешь идти — иди-и-и-и-и». Это она так приглашает папу на ужин. Папа каждый раз перемигивается с Игорем — это наш кот — и идет в мою комнату. «Если хочешь забыть — забу-у-у-удь…» — предупреждает мама о том, что если мы не придем и не поужинаем, еду нам никто не разогреет, и мы будем есть макароны холодными. Я, в принципе, не против холодных макарон. И песен мамы я тоже не против. Такой уж я человек.
— Ну, что, Кирюха — папа треплет меня по голове так, что волосы потом долго не могут прийти в нормальное состояние и торчат во все стороны. Но это ничего, я привык. Я верю, что человек ко всему привыкает. — Живем, а
— Живем, — отвечаю я, приводя бардак на голове в приемлемое состояние. Это означает, что мне нужно оторваться от увлекательных компьютерных сражений и пойти на кухню. У нас в семье редко говорят прямо.
— Макарохи! продолжает папа и жизнерадостно идет на кухню, мастерски умудряясь не наступить на Игоря, который путается у него в ногах и недовольно ворчит. Игорь родился в коробке из-под пюре быстрого приготовления наверное, если бы он родился в коробке из-под макарон, они бы нравились ему больше. Пока что он довольствуется кормом.
— Радуйся, Игорь, радуйся! Жизнь хороша!
Если бы наш кот мог думать о чем-то еще, кроме воробьев, он бы все равно не согласился.
В кухне мы все рассаживаемся за круглым белым столом. Мама выводит: «Снег растаявший, он вода-а-а-а-а» — и наливает чай в большие белые кружки с логотипом риэлторской компании, которые прежние владельцы почему-то не забрали. Мы едим макарохи с чаем, а Игорь ест сухой корм из пакетика со вкусом телятины. Корм со вкусом, а не пакетик. Впрочем, может, пакетик тоже со вкусом, я его не пробовал.
— Живем! восхищенно произносит папа, наворачивая макароны за обе щеки. — Сейчас бы котлеток куриных, Надь, а
— Петр! мама умоляюще сводит брови к переносице, — Только не надо об этом!
Дело в том, что мама научилась готовить только макароны и гречневую кашу, но когда мой папа ее попробовал, то поставил перед выбором: «или она, или я!» С тех пор наша семья ест только макароны с томатной пастой и чаем. «Преимущества томатной пасты в том, — говорит мама, — что ее уже приготовил кто-то другой». Томатная паста похожа на вкус на измельченную цветную бумагу.
— Мясо гниет в желудке, — говорю я.
— А макароны со страдальческим видом спрашивает папа, приканчивая уже вторую порцию прямо из кастрюли. Ему даже томатной пасты не надо. — Куда деваются макароны
И только у мамы на тарелке они лежат сухие и нетронутые, как пестрые осенние листья. Мы все допиваем чай. Он такой горячий, что у нас из ушей валит пар, как у паровоза, и поднимается к потолку огромными клубами. К концу ужина под люстрой висит большое толстое облако, из которого потихоньку начинает капать теплый дождь.
— Вот, это я понимаю! — говорит мама. — Смотри, Кирюха.
И подставляет тарелку под горячие капли. Игорь недовольно шипит и кидается вон из комнаты. Я его понимаю я тоже хочу убежать куда-нибудь далеко, на крайний Север, когда мама моет посуду. Папа хватает ее за руки и опускает тарелку обратно на стол. Вид у него при этом крайне виноватый.
— Надя, — говорит он, — Я люблю тебя больше жизни. Но ты затопишь Иосифа Павловича и его телевизор, Надя!
— Ах, вот как, — мама прыгает к окну и садится на подоконник, вытирая тарелку краем домашнего халата. — Ты разбиваешь мне сердце, Петр! Скажи, неужели тебе Иосиф Павлович дороже моего сердца
Горячий дождь падает ей на плечи и щеки. Мама у нас тонкая, как тростинка: папа не любит, когда она сидит у подоконника, потому что мама никогда не заклеивает щели. Ее просто может унести куда-нибудь в Баренцево море и никогда не принести обратно. А мама все равно садится на подоконник: ей ничего и никогда не страшно. Я закрываю уши руками и выбегаю из кухни. В темном коридоре Игорь ловит невидимых мышей.
— Живем, а тихо спрашиваю я у Игоря и подталкиваю к нему невидимую мышь ногой. Кот кивает. Живем, Кирюха, а то как же.
— Разучился смотреть вда-а-аль, — поет мама обо мне: у меня зрение за год ушло в минус. На примере моего зрения папа объясняет мне отрицательные числа. — Разучился считать до ста-а-а-а…
Это она про двойку по математике. Правда, до ста я считать умею, но мама чуть-чуть преувеличивает. Это у нас семейное.
Я сажусь на подоконник и начинаю считать пушистые белые снежинки.

Источник