Долгая смена

Как же я сильно устал! Нечеловечески. Скорее бы уже смена закончилась. Иногда я жду конца смены больше всего на свете! Ну как его можно не ждать, если руль надоел просто невыносимо, а от пассажиров порой хочется спрятаться. Но пока я на смене, я всё-таки вожу их на вокзал и в больницу. Ну вот, очередные идут ко мне, похоже что ночные бабочки.
Этих всегда узнаёшь по развязному поведению и боли в глазах. Нет, правда, как бы они не были одеты, хоть в яркое шмотьё, хоть в серые неприметные тряпки, но боль в глазах выдаёт их всегда. И едут они, как правило, всегда до вокзала. Вот и у этих такая же боль. А нет, одна до больницы, ну и хорошо! Завожу мотор, он как всегда схватывает с пол-оборота, включаю свет и неспеша выруливаю со стоянки. Девушки сзади щебечут о чём-то своём, будто бы меня и нет тут вовсе. Ну конечно, таксистов многие в упор не замечают, как и дворников, сантехников, электриков. Мы для окружающих — люди без лица, или точнее, все на одно лицо. Поначалу было, конечно, обидно, а теперь уже привык за столько-то лет.
Свой Жигуль третьей модели я зову Желтком за его ядовито-желтый цвет. Конечно же, сейчас есть машины гораздо комфортнее и мне они доступны, но я свой транспорт меняю крайне редко. К примеру, Желток у меня уже сорок четыре года и за это время он совсем не выцвел, до сих пор сияет как новый. Подумать только: мои пассажирки вдвоём младше моей машины! Но уже ночные бабочки. И, похоже, что до сих пор под кайфом, это видно по поведению. Ну вот и больница, приехали. Беленькая чмокнула рыженькую в густо наштукатуренную щёку и упорхнула в сторону приёмного покоя. Со мной, конечно, не попрощалась, что и следовало ожидать. Даже для путан я просто обслуживающий персонал. А вот рыженькая под конец пути меня заметила и даже соизволила имя спросить. Сделал вид, что не слышал: в конце концов, общаться с неприятными людьми я не обязан. Высадил её на вокзале и ходом на следующий адрес.
Витёк. Это постоянный пассажир, каждую неделю ездит до больницы, будто бы на работу. Вот и сейчас пьяный в дрова, но приветливый, с шутками и прибаутками, даже развеселил меня малость. Высадил у больницы, простился с ним до следующей пятницы и ходом дальше, меня уже ждут.
Всегда любил частный сектор, хоть с дорогами в таких вот закоулках вечная беда, но… но… Люблю его, короче, и всё тут! Ведь любят, в конце концов, потому что, а не за что то. За что- то ценят, уважают или ненавидят. Но любят всегда бескорыстно. А вот, у калитки, и мои пассажиры стоят, потерянные какие-то. Мужчина средних лет, крепкий, высокий. Одет в пижаму. С ним сынишка, школьник, явно начальные классы, и тоже в пижаме. Интересно, в этом многомиллионном городе, кроме них двоих, кто-нибудь ещё носит пижаму Почему-то мне думается, что нет. Ну вот, наконец-то меня заметили и спешат скорее в машину, будто бы могу их бросить тут. Вот никого никогда не бросал, а их так брошу. Хотя некоторых, конечно, хочется бросить, особенно пьяных взрослых и избалованных детей. И те, и другие несносны в своей неуправляемости. Но это не тот случай: мужчина держит себя в руках, а мальчишка так и подавно молодец, спокойный такой, воспитанный. Всю дорогу отец его в чём-то убеждает, доказывает, объясняет. Хотя к чему это всё, я не пойму. Мальчишка всё это забудет, едва только выйдет из машины. Все так делают. Подслушивать невежливо, поэтому я вновь стал мечтать об окончании смены, о том как отдохну от руля и беспокойных пассажиров. Вот так мы и доехали до вокзала. Зелёно-белый, вечно переполненный людьми, он видел столько слёз и прощаний, сколько не видело ни одно другое здание в мире. Мужчина чмокнул сына в щёку и порывисто обнял. Сколько раз я подобное видел, никак не могу привыкнуть. Парнишка необычайно серьезно поглядел на отца и спросил:
— Пап, а ты можешь остаться — И когда отец ответил что нет, решительно заявил: — Тогда я с тобой!
Тут уже и мне пришлось вмешаться, хоть я и не люблю этих разговоров, просто жуть.
— Мальчик, — говорю, — нельзя тебе туда, рано тебе ещё! А если и пройдёшь, а потом захочешь обратно, так и не пустят оттуда, там…
А мальчик перебил меня и говорит:
— Знаю я всё! И про рай, и про ад. Да только куда папа, туда и я. Это ведь я за ним пьяным недосмотрел, значит, виноваты оба!
И вышел из машины вслед за удаляющимся отцом. Я чуток подождал — нет, не возвращается, идёт следом. Ну, я тогда первую включаю — и по газам, тормознул перед самым входом в вокзал, окликнул их:
— Садитесь, обоих до больнички домчу. Живите!
Они сели, благодарить принялись, но я это не люблю, тут же велел прекратить. И добавил:
— Если уж, говорю, обоих обратно в жизнь везу, то живите достойно. С больнички выход только один, в жизнь. А вот с вокзала уже два: в Ад или в Рай, так что спешите делать добро, чтобы его на билет на небеса хватило.
Они ушли, а я вот что подумал: пока есть в мире любовь и самопожертвование, рано мне Харону, смену закрывать. Ведь вместе с моей сменой закончится и жизнь на Земле, а этого я допустить никак не могу!
Тимофей Клименко

Источник