Омолинь

Пахло хвоей и совсем немного холодом. Воздух был холодным и таким плотным, что его можно было бы при желании пить, но он скорее давил со всех сторон после долгих лет заключения так много пространства вокруг казалось бредовым сном. Вдалеке пейзаж прыгал и расплывался перед глазами. Дейв вышел на дорогу, окруженную полем, и вдохнул тяжелую густую воздушную массу (ему показалось, что вода полилась в глотку), щурясь от налетевшего ветра.
Прошло двадцать пять лет с того момента, как он мог выбирать, куда ему идти.
Впрочем, ему показалось, что выбора особенно не было невдалеке стояла только одна побитая временем автобусная остановка, к которой раз в полчаса подъезжал обшарпанный зеленый пазик и увозил бывших заключенных в сторону города. Дейв сел на мокрую от недавнего дождя скамейку и втянул голову в плечи. Ветер залезал под его грубо связанный свитер подарок одной из охранниц напоследок.
В карманах у него не было ничего кроме денег на первое время, записок с адресами реабилитационных центров, бесплатных столовых и благотворительных магазинов вещей первой необходимости. Дейв усмехнулся. Он был обеспечен всем, что необходимо человеку, но не имел ни малейшего понятия, что делать с бесцельно растраченным временем. Упущенные двадцать пять лет зрели в его голове наполеоновскими планами и пустыми мечтами о захвате мира в отместку или о благотворительных концертах для детских домов.
Ему говорили, что у него хороший хриплый голос, созданный для песен про одинокую мать и долгие путешествия по нескончаемой дороге посреди полотна степей. Мелодии он придумывал на ходу и сам.
Дейв забрался в подошедший автобус, сел у окна и прислонился небритой щекой к стеклу. Никого больше, кроме него, еще не было. Ему хотелось оглянуться, но он переборол в себе это желание, и уставился в голубоватую даль, подернутую белесым туманом, а может, просто стекло было мутным. Дейв смотрел, пока глазам не стало больно. В конце концов, он крепко зажмурился, пережидая болезненную резь, и с еще закрытыми глазами полез под свитер, вытаскивая из внутреннего кармана связанную бечевкой стопку писем. Они были не от матери, не от бывших друзей или других дальних родственников, которых Дейв двадцать пять лет назад видел только по праздникам или в семейных фотоальбомах. Они были от Нави.
Дейв вынул из связки первое попавшееся письмо и начал читать с середины какого-то предложения. В этих письмах не было нужды, поскольку он выучил их наизусть, но круглый расплывающийся почерк был словно частичкой Нави, с которой было слишком трудно расставаться. Это письмо пришло почти в самом начале их знакомства.
«…половина положенного срока, из морских глубин появится Большой Омолинь. Он будет ждать своего затворника в середине Белого моря, если тот приплывет на первой попавшейся лодке, взятой у берега напрокат. Люди всего света охотились за Омолинем с самого первого дня его появления, но он показывал себя лишь тем, чьи намерения были открыты. Древние люди молились этой гигантской рыбе и приносили ей в жертву самое сокровенное, что у них было. Считалось, что Омолинь глотает серебро, и если вспороть его белое брюхо, можно обнаружить сокровища всего мира…»
Нави была всегда рядом. Она представлялась дочерью старого рыболова и говорила, что ее отец тридцать лет прожил в отдалении от людей, ожидая нужного срока, но Омолинь так и не ответил на его призывы. После в его жизни волшебным образом появилась Эника и одним соленым морским утром принесла ему чудесную дочь с глазами цвета морской волны Нави. Сказки про большую белую рыбу ей рассказывали на ночь.
По ночам Дейв закрывал глаза и представлял себя в самом центре моря. Деревянное дно лодки под ним покачивалось на волнах, и вдруг что-то огромное и живое поднималось из-под воды. Дейв видел большую морду Белого Омолиня и слышал его гортанное пение. Нави умела петь омолинью песню, которой ее научила Эника: она состояла из древних заклинаний на туманском языке, пророчивших поющему благополучие. Омолинь пел ему голосом Нави, хоть Дейв ни разу его и не слышал.
Спустя десять лет, когда до освобождения оставался всего год, Нави прислала ему замотанный в бечевку сверток. В нем оказалось изящное серебряное кольцо, почерневшее и потускневшее от старости на грубой веревке оно висело и сейчас. Взглянув на это кольцо в тюремном дворе, Дейв впервые увидел Омолиня. Он представлялся ему большой, похожей на кита, горбатой рыбой, но на кольце было выгравировано что-то длинное и узкое. Изящно очерченные глаза рыбы смотрели ясно, как будто Омолинь что-то знал, и с проглоченным серебром ему передавались тайны народов, принесших жертву.
Тайна кольца Нави была в том, что оно теперь безраздельно принадлежало Дейву.
Вскоре зеленый обшарпанный автобус свернул с шоссе, и за окном с одной и другой стороны побежали одинокие полурассохшиеся деревянные дома некоторые были наполовину выкрашены зеленовато-синей краской, похожей на цвет грязной морской волны. У некоторых домов Дейв видел покосившиеся почтовые ящики. Они почему-то снова напомнили ему о Нави.
Прежде чем автобус свернул еще раз и въехал в город, Дейв вышел на остановке у его края.
«…как только выйдешь, пройди пять шагов к городу и поверни налево там, если перелезешь через ограду, увидишь заросшую тропу, ведущую вниз, к скалам. На середине пути ты заметишь веревочную ограду и указатель, на котором не будет ничего написано, и если ты все это увидишь, то знай ты идешь верно. Как только спустишься на песчаный берег, под скалой ты найдешь лодку, названную Эникой в честь моей матери садись в нее и ни о чем не думай. Как только ты окажешься на середине Белого моря, ты сам все поймешь.
Ja svah so a
Нави»
На середине тропы, когда Дейв думал, что еще немного, и его ноги соскользнут с мокрой травы и скользких камней, он увидел веревочные перила и крепко вцепился в них так, что веревка обожгла руки. С каждым шагом все сильнее пахло солью. С песчаного берега тянуло холодом и сыростью, ботинки вязли в мокром песке, но, когда он увидел Энику, Дейву стало жарко. Эника лежала на боку, зарывшись в песок и водоросли носом, привязанная просоленным канатом к старому причалу, побелевшему от морской соли и времени.
Дейв остановился у самого края моря и вдохнул соленый густой воздух так, что в легких и носу защипало. Свитер грубой вязки колол шею, пока он отвязывал Энику от причала и толкал ее к воде для этого пришлось зайти по колено, и старые джинсы из благотворительной посылки стали мокрыми и тяжелыми. Когда Дейв забрался в лодку, с них в ботинки потекли тонкие соленые ручейки.
Через полчаса он уже плыл к середине Белого моря.
«…путь займет так долго, что от весел кожа на ладонях сотрется в кровь, но стоит опустить ее в воду, как вода все залечит это будет значить, что Омолинь рядом. И только когда раны закровоточат вновь, и будет казаться, что ты не сделаешь ни одного гребка больше, можно опустить весла и позвать большую белую рыбу. Середина озера будет ровно под твоей лодкой. Опусти руки в воду, после встань и дай ему посмотреть на тебя. Ничего не бойся. Омолинь придет с миром и серебром…»
В первый раз Дейв со страхом опустил руки в воду, ожидая чудовищной боли от прикосновений соленых волн к ранам, но к своему удивлению не почувствовал ничего, кроме приятного ласкового холода. И стертая кожа вдруг стала вновь крепкой и белой, а усталые мышцы будто погрузились в расслабляющую пустоту. Дейв закрыл глаза, вспоминая голос Нави, который столько раз ему снился.
« первый раз я увидела Омолиня во сне. Его брюхо было полно жертвенного серебра, и когда он открывал рот, чтобы поприветствовать меня, я видела его тусклый блеск. Омолинь говорил со мной на моем языке. Древние утверждали, что он знает все языки мира и способен понять молитвы, возносимые к нему из уст любого человека. Моя мама научила меня туманскому языку, потому что на нем говорил Омолинь, когда еще не существовало человека.
Ja svah so a
Нави»
Дейв опустил руки в Белое море и, как только раны затянулись сами собой, поднялся. Голова кружилась, а дыхание еще не выровнялось после тяжелого пути, и руки бессильно повисли, как плети. Был рассвет, и солнце желтым кругом пробивалось сквозь плотные белые облака, затягивавшие все небо. Омолинь, извиваясь, плыл поодаль, с шорохом расчерчивая морскую гладь плавниками. Дейв выпрямился и позвал его.
— a, Omolin, — его голос звучал глухо и слишком тихо. Что-то плеснуло невдалеке, приближаясь.
Большая белая рыба высунула из воды морду и издала приветственный гул, качая на волнах лодку, что была в два или даже в три раза меньше нее. Огромный рот раскрылся. Дейв потянул из-под свитера висящее на той самой бечевке кольцо Нави и, не раздумывая, бросил его рыбе, склонившись перед ним в самом низком поклоне. Дейв осторожно опустился на колени так близко к краю лодки, как смог, и склонился к Омолиню, чтобы коснуться его влажного гладкого лба своим. Рыба выпустила фонтан соленой воды ему в лицо и тяжело задышала. В ее дыхании угадывалась древняя туманская песня.
…у-у-у, шшу, Омолинь ка
я свах шо-о ка…
Омолинь толкнул носом лодку и повлек ее к берегу, где, сидя на мокром сыром песке, Нави ждала и пела.

Источник