Истории из жизни реальных людей
Сережку она потеряла, когда купалась. Подарок бабушки Фиры на совершеннолетие. Каким чудом бабуля их смогла сохранить в голодные, злые, военные годы Да что там сережки! Как сами-то они выжили в немецкой оккупации И ведь никто не выдал еврейскую семью, прятали их по очереди от карателей жители окрестных сел по подвалам и чердакам. Наверное, то добро, которое дарил людям старый Семен Моисеевич врач Божией милостью — оказалось сильнее страха смерти. Потом, после войны бабушка редко вспоминала то проклятое время. А если вспоминала, то почему-то не проклинала немцев, а благословляла тех, кто делился с ней последним куском хлеба. Когда наступили времена алии, овдовевшая Фира наотрез отказалась уезжать на историческую родину.
— Гезунтерхейт! Кто хочет, может ехать! А кто меня там знает, и кого там знаю я Какая она мне Родина Дайте мне спокойно уснуть и закопайте рядом с Семой, а потом делайте, что хотите
И дочь с зятем отступились от упрямой и властной старухи. Ну не тащить же ее насильно в светлое израильское будущее! Дрожащими от старости руками Фира вдела в уши своей единственной внучки Сонечки в день ее рождения старинные серьги, расцеловала ее и заплакала.
— Цу гезунт, цу лебен, ун цу мазал! Это память от меня тебе берегла. Больше ничего нет
А спустя несколько лет похоронили Фиру рядом с ее любимым Семой и разговоры об отъезде сами собой сошли на нет. И только после замужества Сони С Борисом они учились на одном курсе меда, он дико ревновал ее даже к почтенным старцам-профессорам, не говоря уж об однокурсниках. А потом, после свадьбы читал ей редкие письма друзей «оттуда»: все устроены, никто не пропал. Кто-то вон как поднялся! Чем мы-то хуже. А мы так в провинции и будем торчать Ну и что, что город-миллионник Надо же и о детях, о будущем думать! Вон твои родители как застряли в своих Больших Карасях сельскими врачами, так и сидят. И сидеть будут до смерти!
Известно, что капля камень точит. Вот и доточилась Годы прошли С чужбиной свыклась ко всему человек привыкает. Все у нее, казалось бы, есть: престижная клиника (владелец муж), благодарные пациенты, успех и процветание, сын успешный бизнесмен, дочь владелица модного фитнесс-центра. А копни глубже С Борисом давно живут как равнодушные соседи, ей безразличны его бесчисленные романы с молодыми и длинноногими. Он смотрит на Соню как сквозь стеклянную перегородку в глазах пустота и равнодушие. Дети изредка появляются с дежурными поздравлениями и пожеланиями. И даже обиды на них нет выросли, своя жизнь
Поэтому, когда пришло от Давида дурашливое приглашение на встречу бывших студентов-медиков, Соня для себя решила — еду. Уехать в июле из жаркой Хайфы, забыть про больных, про клинику, про семейные проблемы. Не смотреть в лживые глаза любящего мужа, вернувшегося от очередной цыпочки Прежний бешеный ревнивый пыл Бориса давно угас: «Милая, ты хочешь ехать Да-да, конечно, поезжай, тебе нужно отдохнуть, развеяться». И ни слова о том, что когда-то они с Давидом яростно соперничали просто за ласковый Сонечкин взгляд.
А Давид остался сам собой это будет не просто встреча, а сплав по реке на байдарках. Он уже все организовал!
— Ну что, засиделись там у себя в земле израилеванной А на родные края не судьба глянуть, буржуины медицинские Я вам устрою шоковую терапию!
Устраивать шоковую терапию Додик всегда был великий мастер. Первый заводила и весельчак, он гитару притаскивал даже на лекции, анекдоты сыпались из него, как пшено из дырявого мешка. Плюс бархатный и вкрадчивый голос, белозубая нервно-паралитическая для юных медичек улыбка Он собирал группу не способных к сопротивлению друзей и тащил их в поход в Карелию. Потом поволок банду туристов в Среднюю Азию. Благо, времена были советские, нестрашные, свободные от политических и националистических «свобод». И вот через столько лет он собирает их в байдарочный поход, чтобы отметить юбилейную дату. И не возражать! Согласились не все подрастерял Давид свой талант «уговорщика», но сохранил блеск глаз, бархатистый тембр голоса и старую, облезлую гитару. Зато приобрел солидный животик и обширную лысину.
Пару дней они как будто заново знакомились и узнавали друг друга столько лет позади: другие люди, привычки, характеры. Бывшая первая красотка курса Ираида, соперничая с заклятой подругой «белокурой Зизи», взялась окучивать инструктора группы. Оно того стоило! Это был вылитый Гойко Микич всесоюзный вождь краснокожих, но на десяток лет моложе и по имени Эдик. Ему бы убор вождя из орлиных перьев, лук да стрелы, но и в байдарке он смотрелся очень органично. Ираида и Зизи быстро восстановили утраченные навыки обольщения и вместе с вождем составили весьма колоритную троицу, которая веселила остальных страстями походной Санта-Барбары.
Твердый середнячок мед-а Иван, ставший проректором столичного коммерческого вуза, вначале пытался растопырить пальцы и включить начальника, но байдарочники немедленно пообещали макнуть его. И Ванятка — как миленький — потащился в свой черед мыть посуду. А поделом! В походе все равны. По вечерам после ужина Давид снова собирал всех вокруг себя, пел, балагурил, заставляя смеяться до упаду. А у Сони было ощущение, что говорит он для нее одной, хотя за эти дни они совсем не оставались наедине.
На одной из стоянок Чингачгук подошел к Соне.
— Мне сказали, что вы из этих мест. Так завтра на дневку остановимся у ваших Больших Карасей.
Соня молча кивнула, понимая, что это благодаря Давиду.
Дом из белого кирпича на откосе когда-то казался огромным и горделивым, а оказалось, что детская память подвела: дом как дом. Она заглянула в грязные окна — на полу пыльный хлам, остатки разломанной деревянной кровати Дом как будто посерел, сгорбился, постарел почти по-человечески. Он старел и горбился вместе со всей деревней, живущей лишь прошлым, теряющей свою молодость, свое будущее. Соня шла по деревенской улице, узнавая и не узнавая ее. Знакомых лиц, конечно же, не было. Их и не могло быть, слишком много времени прошло: сверстники разъехались, старики неслышной вереницей ушли на погост.
Соня все откладывала момент, когда надо будет свернуть вон на ту дорожку, ведущую к деревенскому кладбищу. Что там Мерзость запустения — за столько-то лет! Издалека еще увидела она фигуру Давида, сидевшего на резной деревянной лавочке. Могилки были чисто убраны, даже присыпаны белым речным песком.
— Нет, не я, — ответил он на Сонин немой вопрос. Мужичок один здешний. Сказал, что твой отец жену его когда-то при родах спас, и ребенок жив остался. Вот в благодарность Ты это Посиди тут сама. А я тебя там, внизу подожду.
Соня говорила и говорила, плача и не утирая слез, торопясь рассказать самым дорогим о том, что наболело, попросить прощенья за все, в чем не была и была виновата. И ей казалось только казалось, что старческие руки бабы Фиры ласково, как в детстве, гладят ее по голове. Или это ветерок шевелит ее коротко стриженые рыжие волосы
— Пойдем к Вороне. Там, за поворотом, заводинка моя любимая была, — она подошла к Давиду, курившему у покосившейся оградки, уже спокойная, сдержанная, с сухими глазами.
***
Устроившись в кресле самолета, она закрыла глаза и увидела себя со стороны, ныряющую в глубокую заводь, явственно ощутила, как гладят кожу прозрачные струи воды, даря ощущение забытой детской радости и счастья. Она слышала тихий зов реки своего детства и шла навстречу ему.
— Ну, окунись, смой с души груз прожитых лет, горечь обид, черноту мыслей. Я так давно тебя ждала, а ты не приходила
Потерянную сережку было не жалко. Это была справедливая плата за то, что забыла, оставила, бросила А наградой стали прощальные слова Давида перед отлетом.
— Я жду тебя, Софья Очень жду…
Автор: