Истории из жизни реальных людей
На всякий случай, чтобы у врачей не было ко мне вопросов. И у всех остальных тоже. Поступила я туда аккурат после школы, в 92-м году. Русская церковь только открыла свои двери всем страждущим и потихоньку выбиралась из-под оков ЦК.
С семинариями было не просто туго, а вообще никак не было. А кадры были нужны, храмы и монастыри отдавали оптом и они нуждались и в служащих, и в поющих.
В архивах пылились документы, что, мол, до революции по такому-то адресу в славном городе N* находилось здание такой-то семинарии или духовного училища. И всё, больше никакой информации. А приказ об открытии этих богоугодных заведений был. Из самой патриархии. А это покруче, чем армейский приказ. Не обсуждается и точка.
И вот в прекрасном сибирском городе Томске открывают семинарию. Мама моя была вызвана на ковёр духовником, где ей чётко было сказано: «Какая журналистика (это про меня) Её на этом журфаке научат пить, курить и материться! (Меня всему этому ещё в школе пытались научить, наивный человек отец Михаил!) Пусть едет в семинарию, зря, что ли, мы её тут на клиросе пригрели и в трапезной кормили» .
Мама моя «старый солдат, не знающий слов любви», благословение выслушала и начала действовать. А если моя мама что-то решила, останавливать её, это повторить подвиг Александра Матросова — стать героем посмертно.
А так как на тот момент я уже была практически готовой певчей и уже немножко регентом, то особо-то и не сопротивлялась. О семинарии я знала немного от Гоголя и немного из «Очерков бурсы» Помяловского. Я поняла, что это будет одновременно и страшно, и весело, как я люблю, и сопротивляться не стала.
Вечером, после эпического скандала мамы с папой, который считал, что «эти попы её до добра не доведут!», я набрала телефон своей закадычной подружки Ритки, с коей мы пинали портфели с десяти лет, и которая со мной ходила в воскресную школу. И на голубом глазу предложила ей ехать со мной за духовными знаниями.
В качестве лирического отступления скажу, что Риточка из приличной еврейской семьи, с бабушкой, говорящей на идиш, и папой-инженером. Всё как у людей. Представьте, что было со всем семейством, когда хорошая еврейская девочка забрала документы из политеха («там можно было удачно и быстро выйти замуж», бабушкин совет). Скандал уже полыхал в обеих семьях разом, изредка пересекаясь. А когда благочестивая иудейская семья, ни разу не бывавшая в синагоге и не знавшая вкуса настоящей мацы (кроме бабушки Иды, конечно), узнала, что благодаря мне, Ритуза была тайно крещена и не менее тайно посещала церковно-приходскую школу, скандал тут же перерос в международный. Я была проклята до седьмого колена всей еврейской общиной Барнаула и уехавшими в землю обетованную единокровцами.
Поехали мы, короче. На поезде. С рыбой-фиш, варёными яйцами и бледной курой в газетке. Выстояли и вырвались. В погоню за знаниями! Пытливые умищи! Теперь-то я вслух могу сказать родителям, что одной из основных целей нашего поступления было желание вырваться во взрослую и свободную жизнь из-под их всевидящего ока, а тогда только так за знаниями! Ритка, как верный друг и соратник, имела те же мотивы, естественно.
Вступительные испытания заслуживают отдельного разговора, как-нибудь в другой раз. В общем, взяли нас всех, кто приехал. Пять девочек и двадцать мальчиков (привет бабе Иде, здесь тоже с женихами было всё в порядке). Абсолютно светских и ещё советских детей, которые с первого класса носили цветы к памятнику Ленина и знали наизусть все песни от «Взвейтесь, кострами, синие ночи» до «И вновь продолжается бой». Про «Гимн Советского Союза» и так понятно, он из каждой тетрадки с первого класса нас сопровождал.
Как должна быть устроена семинарская жизнь не знал никто, включая наших наставников. Они не стали долго мучиться и определили нам в инспекторы человека высокой духовной жизни, монаха по имени отец Серафим, который решил слепить из нас подвижников образца первых веков христианства. По принципу послушание, пост, молитва, обет молчания и затвор. Сказать, что мы не ожидали такого поворота событий, это ничего не сказать. Мы, свободолюбивые дети, избалованные приходским вниманием и снисхождением к нам всех, от настоятелей до сторожей церковных, попали в катакомбы. На хлеб, воду и двухчасовое молитвенное правило по утрам и вечерам, вперемешку с богослужениями различной степени продолжительности.
Но не на таковских напали, как говорится. Мы, помимо Гоголя по школьной программе, много чего проходили. Героев «Молодой гвардии» знали поимённо и теоретически к подпольной борьбе были готовы все. Двигал нами прежде всего лютый голод. Представьте себе молодых и здоровых товарищей, в возрасте от 16 до 20 лет, которых ежедневно потчуют гречкой и кашей «Дружба» на воде, с молитвой вместо масла. При этом на дворе осень и никакого поста нет. А мы все у мамы выросли, не сиротки Хаси, какие-то. Кушать привыкли не по расписанию и без ограничений.
Первое преступление, которое мы совершили движимые голодом, обворовали склад при трапезной. Богатый Был. Пока мы под покровом ночи туда не наведались. Следующим был холодильник в просфорне, в котором покоилась стерлядь и осетрина с нельмой для архиерейских приёмов. Расследование было проведено быстро, преступники выявлены, и с позором должны были быть изгнаны из стен святой обители. Но когда выяснилось, что воровала группа активистов, а осетринку ели все, возмездие решили отложить до выяснения всех обстоятельств.
Проректор наш (золотой человек, блистательный проповедник и необыкновенной образованности священнослужитель) сразу понял, кто является главарём и идейным вдохновителем шайки, и вызвал меня на беседу. Склада он был холерического, как и я, поэтому без обиняков, с порога начал на меня орать так, что у апостола Петра ключи в кармане тряслись и с горы Синай слетели три камня (про это в новостях писали). Первые десять минут этого фортиссимо я стояла, прикинувшись соляным столбом. Какими пламенными библейскими эпитетами он меня поносил! Заслушаешься! Ржать было как-то неудобно и на кульминации я просто начала рыдать. С содроганиями, слезьми с кулак величиной и красным носом. Громче, чем он орал, из-под двери, на бэках, подвывала моя верная сестра Маргарет, что добавляло трагичности. И так искренне у меня это получилось, что отец N*, быстро перейдя от поношений к жалости велией, кинулся утирать мои слёзы и сопли.
Далее разговор пошёл уже в конструктивном ключе. Выяснив, что три месяца нас, бедных сиротинушек, кормили хуже, чем церковных котов, ярость благородная перекинулась на святого нашего инспектора и работников трапезной. Короче, всё, что в своё время пережили Содом с Гоморрой и славный город Иерихон, жалкое подобие того, что претерпели наши истязатели. Рвал и метал наш отец-проректор так, что дыбом стояло всё в округе, включая бороду отца Серафима и платки поварих. Я, злорадствуя в душе, сидела с видом кающейся грешницы и делала вид, что вот-вот умру от голодной смерти (после осетрины-то!). Клуб ненавистников меня в тот день пополнился первыми членами. С этого дня стало полегче. Монастырский устав нашего скорбного жития был заменён на приходской, и кормить стали лучше, а лики наши округлились и засияли радостным светом, как и водится у настоящих христиан…
Автор: