Истории из жизни реальных людей
А Седой (фамилия у начальника такая — Седой, Андрей Андреевич) уже в который раз принялся бесцельно переставлять предметы на своем столе, и видно было что расстроен не на шутку, совершенно искренне, и тягостен ему этот разговор, и не начать его не имел права, должность у него такая.Тягостен не только потому, что приходится разнос устраивать подчиненному, хоть и в мягкой форме (не посмел бы он орать на Палыча), а потому, что говорить малоприятные вещи приходилось именно Палычу, который когда-то, уже много-много лет назад, натаскивал его, Седого, как опытный пес молодого кобелька, и во многом своей успешной службой Седой именно Палычу и обязан. И не Палыча вина, что Андрюшка Седой нынче подполковник и начальник отдела, а Палыч со своей школой милиции только до капитана и старшего участкового и сумел дослужиться.
Седой, в который раз уже, передвинул тяжелое пресс-папье, припечатав его к полированной столешнице, пристукнув, словно судья молотком, словно приговор объявил, и, горестно вздохнув, продолжил:
— Удивляюсь я вам, Виктор Павлович. Опытнейший участковый, почти тридцать лет в органах, всегда были примером для молодых сотрудников. Но за последний год показатели у вас — хуже некуда. Сейчас подвожу итоги полугодия — у вас самый низкий процент почти по всем видам правонарушений. Ну, разве что Губайдуллин, Салихов и Нефедов позади вас идут. Так ведь они новички, работают всего ничего, а у вас опыт, и какой! В чем дело, Виктор Павлович
Палыч напряженно вздохнул, посопел как паровоз, шумно выдохнул, открылрот и…, обмякнув, тускло и казенно ответил:
— Виноват, товарищ подполковник, буду исправляться.
Теперь Седой вздохнул и нервно закурил, словно собираясь с духом перед тем, как сказать самое неприятное. И понимали оба, что играют обязательный формальный спектакль, и из роли ни тот, ни другой выйти не могли. Палыч понимал, что на Седого начальник горотдела давит, и Седой понимал, что Палыч это понимает и даже сочувствует ему в глубине души, но спектакль этот гребаный с раскрываемостью и отчетностью, не ими начатый однажды, поломать не могли…
— В общем, Виктор Павлович, мне неприятно об этом говорить, но начальник горотдела однозначно мне дал понять… В будущем году у вас будет уже тридцать лет выслуги, повод для достойного ухода на пенсию более чем весомый. Боюсь, нам придется расстаться. Вы извините. Я как мог вас отстаивал, но…
— Да нет, чего же…- Палыч косо усмехнулся.- Все правильно. Да я и не собирался дальше служить, куда уж дальше-то Так что все правильно… Разрешите быть свободным
— Идите, Виктор Павлович. Пойдите домой, отдохните, время уже позднее.
Уже возле двери Палыч обернулся и мягко, по-отечески, чего не делал уже много лет, сказал:
— Да ты, Андрюшка, не расстраивайся. Твоей-то вины в этом нету. Дряхлому псу под амбаром помирать, а не двор сторожить…
И вышел, осторожно прикрыв дверь. А Седой зло ткнул сигарету в пепельницу и грязно выругался в пустоту:
-… вашу мать!!! Человек по делам давно полковника заслужил, если не выше, а его пинком под зад только за то, что не умеет бумажкой отчитаться и перед начальством прогнуться. На хер, завтра же к министру на прием запишусь. Кровь из носу, а майорскую звезду я старику выбью…
Домой Палыч, конечно же, не поехал, ни к чему было. Жена уже вторую неделю гостила у племянницы в Саратове, детей у них никогда не было, а от телевизора Палыч отвык давно, и смотреть на экран ему временами даже казалось диким. Потому в пустую и запыленную квартиру он приходил за полночь — только перекусить наспех холодным ужином и завалиться в постель. В опорном пункте ему привычнее и уютнее, особенно в позднее время, когда народ там не толчется по поводу и без повода.
Завернув по пути в ночной магазинчик, Палыч купил чекушку водки, колбаски на закуску и пачку навеки любимого «Беломора», все реже и реже появлявшегося в продаже. И устроился в своем крошечном кабинетике, уютно, как и хотелось. Еще бы выговориться было кому, излить наболевшее, но Антошки Лебедева с соседнего участка уже не было, да и не получилось бы с ним беседы. Больно уж шустер Антошка, нахален и не в меру сообразителен. Участковым ходит не по привязанности к профессии, а ради ценза, необходимого для поступления на юридический. Слов нет, через годов несколько выйдет из него словоблудливый адвокат или прожженный следователь. Вот только людям от общения с ним невесело будет.
Хлопнув рюмашку, Палыч смачно закурил беломорину, подперев голову рукой и понимающе глядя на висевший на противоположной стене плакат «ПЬЯНСТВУ — БОЙ!». Пьяный мужичонка на плакате, отшлепанном в местной типографии лет двадцать назад, Палычу был знаком до последней черточки, до самой мелкой бесовской смешинки в глазах. И Палыч ему вроде брата родного, столько лет уже друг на друга смотрели что, вроде как, и сроднились. И с годами Палыч все отчетливее это осознавал, мужичонка уже не казался ему явлением отвратительным, а становился вроде бы нормальным русским мужиком, в сравнении с тем, что творилось за стенами опорного пункта…
Тук-тук-тук-тук-тук… В дверь постучали как-то слишком робко и едва слышно, но Палыч чутким ухом звук сразу уловил, чекушку под стол спрятал и метнул в широко раскрытый рот горстку лаврового листа, чтобы запах перешибить. И только после этого отозвался:
— Входите, не заперто.
Дверь, однако, не открылась, только снова, как будто, постучали, просительно и беспорядочно. Тук… тук, тук, тук… Тук, тук… Тук…
Ткнув папироской в пепельницу, Палыч вполголоса ругнулся:
— Что за хренотень Кому неймется в такую пору
Подойдя к двери, он широко распахнул ее, и выглянул в темный коридор. Потом прошел до лесенки, ведущей из полуподвала на улицу, и, вернувшись к двери, заметил забившуюся в угол маленькую собачонку — лохматую, худую и, по всему видно, с рождения глубоко несчастную, нелепо сгорбившуюся над огромным голым мослом, в котором уже и запаха мяса не осталось. Собачонка мурыжила этот мосол, как самую свою последнюю надежду в этой жизни, и кость, катаясь по полу, постукивала шишковидным концом по тонкой перегородке Палычева кабинета: тук… тук, тук,тук…
С минуту Палыч задумчиво смотрел на псину, склонив набок голову и засунув руки в карманы форменного плаща. Потом широким жестом распахнул дверь кабинета и сипло предложил:
— Ну входи, коли пришла. Ты не первая здесь такая. Мамки приходят, коли дите пропадет, жены приходят, просят мужей-алкашей усовестить. Бабки на внуков жалуются, внучки на дедов, соседи на соседей. А недавно мужик просил супружницу свою привлечь для беседы, чтобы не изменяла. Теперь вот ты… Входи, за жизнь поговорим, решим, что дальше делать будем.
Псинка жалко и недоверчиво посмотрела на Палыча, вроде, ободренная его мирным тоном, но все же с опаской поглядывая на его огромные, сорок четвертого размера, ботинки, густо смазанные дешевым и вонючим сапожным кремом. Потом все же рискнула, шмыгнула в кабинет и моментально забилась под скамью у стены, выставив наружу маленькую круглую мордочку, густо заросшую пепельного цвета лохмашками, из-под которых поблескивали круглые темно-карие глазенки. Прогрохотав ботинками к столу, Палыч угнездился на своем стуле, снова закурил и, оценивающе посмотрев на собаку, сочувственно спросил:
— Жрать, поди, хочешь Вижу, хочешь. На, перекуси, чем богат.
Ломоть колбасы плюхнулся прямо под черный и мокрый нос псины. Осторожно потянувшись, она сцапала кусок, вмиг проглотила, утробно икнув горлом, почти не жуя, так, что от спазма слеза на глазах выступила, и выжидающе посмотрела на Палыча. Тот, несколько растерянно, пробормотал:
— Однако… А у меня ведь больше и нет ничего. Разве что водки тебе предложить
От водки псина отказалась. Зато нашла под лавкой заплесневелый кусок хлеба и вмиг его сожрала, едва ли не быстрее, чем колбасу. Поняв, что больше ничего ей не светит, печально вздохнула, положила мордочку на лапы и вдумчиво посмотрела на Палыча. Дескать, ты поговорить хотел Так давай, начинай…
И Палыча будто прорвало. Давно он не говорил так горячо и страстно, изливая душу приблудышу, который, поди, и сотой доли не понимал из того, о чем рассказывал седой участковый. Тут был и сегодняшний разговор с Андрюшкой Седым, и химичивший с протоколами Антошка Лебедев, штрафовавший по восемь раз в месяц одного и того же пьяницу, чем и выполнял план по правонарушениям и профбеседам, и собственное его, Палыча, неумение пустить пыль начальству в глаза, отчего и попал на старости лет в отстающие, и уехавшая к племяннице жена, которой наплевать на его работу, так что и поделиться больше не с кем своими бедами…
ёнов