ЭТО Я, ОТЕЦ…

По утрам снежная метелица стихала. Борис подходил к деревне неторопливо, с волнением. На улице было безлюдно, только черный пес завидя Бориса, зашелся лаем.
«Не узнал, бродяга, а не я ли тебя в лесу подобрал да молоком отпаивал»
Борис прошел, не останавливаясь, к подрубленному, крытому железом дому. В избе было прохладно и сумрачно. Борис поставил чемодан и, приглядевшись, рассмотрел приделанные к стене с правой стороны от дверей деревянные нары, на которых под старым одеялом что-то зашевелилось и слабый, прерывающийся голос спросил:
Кто пришел
«Да это же отец!» подумал Борис, и у него защемило сердце.
Это я, отец, сын твой приехал, — сказал Борис громко и весело, словно хотел этой фразой убить давившую его сумрачность избы.
Сы… сын мой. Мой Бо… Борис прошепелявил старик, немного отдышавшись, глядя мутными глазами куда-то в стену.
Борис наклонился к нему. Сухие руки старика обвились вокруг шеи, голова припала к груди, Потом вдруг, будто рассердившись, он оттолкнул от себя Бориса. Виновато опустив голову и размазывая по сморщенному лицу слезы, заговорил:
Глупею, верно. Стыдобушка, право стыдобушка. Ну да извинишь ты меня. А какой ты стал за четыре-то года! Хоть разок бы взглянуть. Глаза мои, глаза… Ну что ты, какой ты Вот и уши стало закладывать. Замолчал, но потом, спохватившись, словно извиняясь за невнимание к сыну, продолжал: Ну как там, на севере-то, небось, холодно Посмотреть бы, какой ты в военной форме-то…
Да ведь я не в военной, отец, я ее на стройке износил… в гражданской я.
Как так хлопнув ладонями по острым коленям, удивился старик. На какой стройке Ты ведь на флоте…
Да я с флота на стройку в Сибирь на год ездил, разве Анна тебе писем не читала еще больше отца удивился Борис.
Не-е-е… тихо выговорил отец и сник, словно споткнувшись среди ровной дороги.
«Что же это она Странно, и не ухаживает, верно, за ним», решил Борис, окидывая взглядом почти голые доски.
А где же Анна
Анна вместе с Федором, кажись, лес ушли пилить…
А прохладно в избе, перебил отца Борис. Да и у дверей ты. Зябнешь, пожалуй Чего это они тебя здесь устроили
Ничего. Есть ли время со стариком возиться Что я Хлеб ем вот и весь толк от меня.
В это время на крыльце громко протопали, и в избу с клубами белого пара вбежала Анна, а с ней Борис сразу догадался ее муж Федор.
Затопили печку, и скоро по всей избе разлилось тепло. Зажгли керосиновую лампу, сели за стол. Борис пошел звать отца, но Анна остановила его:
Мы ему туда носим.
Борис посмотрел ей в глаза. Она смутилась.
Если хочешь, мне не жаль…
Отец тоже заупрямился: «Мне здесь сподручнее». Только по настоянию Бориса, держась за него, пошел к столу.
Провода над деревней, а вы без света, сказал Борис.
Евгений Васильевич, заведующий клубом, ходил по деревне, дома переписывал. На снос, видимо, хотят нашу деревню, потому и не подвели свет.
А скоро это будет
Да ведь неизвестно. Когда дома отстроят.
А мне и без света хорошо, резко заговорил Федор. Я не поеду в село, пусть не думают. Там хвост-то прижмут. А здесь своя воля.
Здесь во всем выручка может быть, подтвердила Анна. Вот он, с головой да дельный, кивнула она на Федора, прошлым летом срубы срубил да и продал их в Гасилово. Можно жить.
Борис ел молча и нехотя. Отец после выпитой рюмки, горячих щей и чая сидел покачиваясь.
Борис попросил у Анны матрац. Она удивленно вскинула на него глаза, но, увидев на лице брата решимость, поспешила выполнить его просьбу. Старик, уложенный на матрац и укутанный теплым стеганым одеялом, заснул. Лунный свет процеживался сквозь стекло, делался желтым, болезненным. До Бориса донесся сдержанный шепот:
Принесло его. Может, думает: что уйдем Дожидайся! Не для него дом починял. Из худого корыта игрушку сделал. Принесло…
Да обожди ты, ведь человек он, поймет. Ну, скажем ему…
Поймет он того гляди. Скажет, жениться буду, и что сделаешь Сразу стал хозяйничать: плохо, видишь ли, старику на нарах…
Утром Борис встал раньше всех. И, странно, он чувствовал себя легко, будто и вправду утро вечера мудренее.
Отец спал, как ребенок, свернувшись калачиком. Борис вышел на улицу и зашагал по дороге в Гасилово. Домой он вернулся с гнедой лошадью. Отец проснулся и сидел на полу, обхватив колени руками.
А где они спросил Борис.
Лес, должно быть, ушли пилить, встрепенулся, обрадовавшись Борису, отец.
Да разве они в совхозе-то не работают
Работают, только вот дело подвернулось.
После завтрака Борис сказал:
А теперь поедем в баню.
В санях было мягкое, душистое сено. Старик сидел, закутанный в тулуп, привалившись к передку саней. Его редкая бороденка и усы постепенно покрывались топким инеем.
«Батюшки, хорошо-то как!» радовался Борис. Но, вспомнив о слепоте отца, задумался.
Он думал об отце, который любил, бывало, и зимние морозные дни, и осенние, когда подолгу пропадал в лесу. Летом он был первый грибник, знал все потаенные грибные места. Веселый голос отца заставил его вздрогнуть.
А ну-ка, Боря, вспомни, как на масленицу ездили!
Борис хорошо помнил те дни. Отец запрягал лошадь, сажал в передок маленького Борьку и ехал праздновать масленицу в село. Там, на широком расчищенном тракте, устраивались скачки. Разве забудешь такое, когда лошадь мчится, словно ветер, когда комья снега бьют о передок, а за санями клубится снежное облако и до боли замирает сердце на поворотах!..
Борис подхлестнул лошадь. И понеслись навстречу белые поля, и оглушительно забили комья в передок, и заклубился снег за санями…
Старик преобразился: его туманные глаза налились светом, он привстал, замахал одетыми в варежки руками и так звонко стал выкрикивать залихватское: «Э-й, Не подкачай, светлая моя! Э-эй!..» Жиденькую его бороденку так и трепало ветром, и уже не верилось, что он незрячий.
С визгом раскатило сани на последнем крутом повороте. Въехали в село. До бани надо было ехать через всю длинную, застроенную новыми домами улицу. Борис с интересом разглядывал новые пятистенки.
В бане было свободно. Банщик дал им по венику и, подмигнув, сказал: «Соизвольте отметить жаркую».
Они долго и ожесточенно хлестались душистыми вениками.
После бани старик надел чистое белье, расчесал мягкие седые волосы и, выйдя в предбанник, порозовевший, долго сидел на лавочке, покуривая. Борис его не торопил, сидел рядом и, зная отца, рассказывал ему о событиях в мире.
…Когда они пришли в больницу, наступил уже полдень. Борис записал старика к врачу. Надо было немного посидеть в очереди, и Борис пошел в контору совхоза. Через час он вернулся, вошел в коридор и услышал бодрый голосок отца.
…Из села возвращались под вечер. Ехали неторопливо…
Боря, вот что. Вот что я тебе скажу, вдруг, робея, начал старик. Боря, ты уж не уезжай, я тебя прошу очень, живи у нас. Мне с тобой хорошо так, легко… Право, легко, не уезжай… Или, может, уезжай, только меня возьми с собой… Мне с тобой легко-то как! И силы вроде прибавилось. Вот, Боря, как.
Не тревожься, отец. Я буду снова работать трактористом. Комнату в селе предлагают, ну и переедем, стало быть. Хочешь, хоть сегодня!
Переедем, Боря, сегодня. Ладно. Да как и заживем-то с тобой, радостно и как-то виновато проговорил отец.
Старик, за день намаявшись, надышавшись крепким морозным воздухом, уснул. Он спал, наклонив голову на плечо, на его лице было написано не то удивление, не то любопытство, и потому Борису казалось, что вот-вот отец встанет, прищурит глаз, хлопнет ладонями по острым коленям и пронзительно гаркнет: «Ах, ехоньки! Не подкачай, светлая!..»
Автор:

Источник