Истории из жизни реальных людей
Я потянулась и скинула благоухавшее цветочным мылом хрустящее одеяло. Вспотевшая за ночь кожа моментально покрылась пупырышками: в открытую дверь тянуло лёгким сквозняком.
…Что, не сдох ещё А я тебе говорю, скоро ты сдохнешь. Вот-вот уже. Немного осталось!
Комната была залита светом. Судя по всему, я проспала до обеда. Одеяло обнимало, как родное, вставать не хотелось совершенно.
Раньше, ребёнком, я каждое лето безвылазно проводила у маминых родителей. Но после смерти деда мы с мамой перебрались в другую страну и уже не могли часто посещать их уютный домик. Сейчас, прилетев к бабуле на пару недель, я с восторгом окунулась в забытый запах выпечки по утрам, щебетанье птиц на сливовом дереве, врывающемся в окно, в беззаботную
… Готовь гроб, трахопидра ты ебохвостая! А я спляшу на твоей могиле и плюну в твоё остывшее унылое мохноблядское ебло. И ты мне наконец ничего не сможешь ответить. Твою душу черти будут вилами тыкать!
Широко зевнув, я уселась на кровати. Такую брань от неё я слышала впервые. Бабушка была человеком не самым воздушным и поэтичным, но чтобы она с утра кричала на весь дом десять минут кряду это что-то из ряда вон. Ответных реплик я не слышала, что вызывало кучу вопросов. Но вмешиваться в разборки взрослых я не была приучена, а потому сидела, вдыхая запахи сада и сдобы и дожидаясь конца свары.
У-у, глухомань. Закрой свой говноприёмник, когда я с тобой разговариваю! Шамкает стоит. Мандаёбище пиздоглазое. Фу, аж досюдава изо рта разит. А всё почему Потому что сдохнешь скоро. Труп ходячий. Ха, неходячий даже. Давай, давай, катись. Умолкни, я сказала, распидрыть твою кукурузу. Шамкает мне. Говорить по-человечьи не научился, а всё туда же. У, когда ж ты сдохнешь!
Вскоре крики стали совсем непечатными; пару фраз я придержала в памяти, восхитившись слогом. Потом раздался резкий хлопок, задребезжало оконное стекло, а дом слегка качнулся. Шлёпая босыми ступнями по нагретым солнцем крашеным доскам, я осторожно выглянула из своей комнаты.
Бабушка, покачивая головой в такт какой-то неслышимой мелодии, неспешно расставляла чайные пары на круглом столе с вышитой льняной скатертью. На печке пузырился, шкворча, необъятный омлет с колбасой, в углу меланхолично умывалась кошка.
Ба-а
А, проснулась, рыбка моя. Как спалось Бабушка тепло улыбнулась, от чего лицо её стало похоже на перестоявшее печеное яблочко.
Ништяк спалось. Я от души потянулась, едва не снеся косяк. У тебя что случилось
Разбудила лапочку мою Ты это, не обращай внимания. Сосед мой, Пашенька, чтоб ему на том свете икалось, опять помидоры мои сглазил. Вон что. Бочки какие нездоровые.
Я уставилась на огромный ящик под столом, в котором, едва не лопаясь от собственных габаритов, теснились тугие, клубнично-красные плоды.
А, ну понятно, я хмыкнула и полезла носом в горячую духовку, схлопотав цветастым полотенцем по заднице. Слушай, а почему ты не женишься заново
Дурында, женятся мужчины. Отойди, горячо.
Ну да. Не, серьёзно. Ты же, ну, это Вполне ещё Я, смешавшись, окинула взором статную фигуру бабули, на торчащие из-под пёстрых бриджей мускулистые шоколадные икры, на обширную грудь, утянутую белым фартуком, не обвисшую до пупа вопреки шестидесятилетнему возрасту и троим детям, на уложенные в тяжёлый небрежный узел волосы цвета соли с перцем. В общем, тебя любой возьмёт.
Возьмилка отсохнет, фыркнула бабушка, лихим взмахом закинув полотенце на плечо и негодующе покосившись в окно, под которым осел лёгкий налет осыпавшейся штукатурки. Ну-ка, умываться бегом!
***
Две недели подряд я просыпалась под матерную побудную песнь. Потом привыкла соскучившись в разлуке, мы с друзьями детства гуляли ночи напролёт, научившись спать, наверное, даже под артиллерийскую канонаду. Павел Егорович, оказавшийся одиноким интиллигентным старичком на каталке, шустрым и сухоньким, переехавшим в дом напротив бабушкиного пару лет назад, не уступал бабушке в изысканности речи, и другие соседи уже давно не реагировали на ежедневный ритуал приветствия этой сладкой парочки.
Днём бабушка, нахлопотавшись по дому, непременно садилась отдохнуть перед работой в огороде, брала в руки телефон, подслеповато щурясь, выбирала из быстрого набора один и тот же номер и, не дожидаясь приветствия абонента, радостно вопила в трубку:
Эй, старая калоша! Ты почему ещё не сдох Я т-те говорю, я т-тя доканаю. Задержался ты на этом свете. Хорош кислород переводить зря. Сдохни уже, тухлая мандопиздятина, я твой забор уродский снесу наконец. От одного его вида у меня огурцы желтеют. Чево А вот хрен тебе во всю каталку, старый ты пиздюк, а не отодвинуть поливалку. Я сейчас душевую насадку на шланг нацеплю и пойду тебя лично поливать. Ой,ой, ой, напугал, пидор очкастый.
И так по несколько раз на дню.
***
Ох-ох. Что-то меня сморило. Пойду прилягу. Юленька, ты пролей кабачки пока. Что-то солнце сегодня совсем сумасшедшее. Я прилягу пойду, ладно А капусту польешь Хорошо. Так. Куда я шла А, кабачки. Ой, то есть прилечь. Юля, не забудь про огурцы.
На следующее лето я приехала к бабушке на все каникулы. Болезнь подтачивала её крепкий жизнерадостный организм, и та сдавала с каждым днём. Ночью я часто просыпалась, прислушивалась к визгу пружин старенькой кровати, к хриплому постанывающему дыханию, сжимала губы зубами и глотала слёзы, не зная, чем ей помочь. Рак диагностировали слишком поздно, от лечения гордая праправнучка татарских завоевателей отказалась, не позволив сушить химикатами свою, как казалось нам всем, бессмертную тушку.
Ёбаная ты гнида, цистерну аммиака тебе в сраку, ты всё ещё не подох! В аду давно котлы нагреты, имей совесть, восьмикрылый ты семихуй!
Каждое утро неизменно начиналось с бодрых бабулиных выкриков. Ничто не могло заставить её расстаться с любимой привычкой. Простуженная, с тремя переломами, вялая после бессонной ночи, полуживая в любом состоянии бабуля подползала к окну, уже шатко державшемуся в стене, и поливала улицу отборным матом. Ей истерично-радостно вторил мелкий кабыздох, купленный для приободрения слабевшей старушки, оказавшийся на редкость беспокойным и тусовавшимся исключительно на привязи у калитки.
Верно, верно говоришь, Тузя, так его, пидораса гнойного, разьёбись его душа! веселела бабушка от бурной поддержки и не давала родственникам избавить её от назойливого пустобреха.
***
Юлька, тварь тупорылая, заебала истерить! Я сказала, не реви, мудаёбина ты жироносная! Завяжи в узелок ебло, чтоб я соплей не видела. Щас вылечат твоего мелкого, будет как новенький. Завали хуеприёмник, кому говорю. Заткнись сама, и ребёнок замолчит. Вон, не орёт уже.
А Аг-г Ага ОнППроПро СтоУс… Тал Ему Б Боль
Хуй вынь изо рта, когда говоришь! Продышись! Успокойся! На меня смотри! На. Водяры ебани. Успокойся. Он уснул. Уснул, ебанашка. Всё. Сейчас жаропонижающее подействует, проснётся огурцом. Так блять! Какого хуя опять Я сказала, огурцом проснётся! Пиздуй поспи уже. Заебала. Во. Закуси, да. Давай, бабёха моя. Держись.
Я сидела у подруги третий час, взмокшая, взвинченная, оглохшая. Непонятная инфекция, свалившая полуторамесячного кроху и уж двое суток мотавшая его родителей, набирала обороты и никак не желала уходить. Утешения, советы, припарки, растирки, тонны лёгких лекарств, эффекта не было ни от чего, и когда я, наконец, смогла вырваться с работы, Юлька уже была похожа на икающую от рёва гнилую картофелину с красными глазками. Пока я вела умные рассудительные речи, рассказывая о развитии ротовирусных инфекций и их воздействии на малышей, меня заглушали двусторонние вопли матери и сына, не смолкавшие ни на минуту. Чем помочь в такой ситуации было непонятно, я уже совсем отчаялась, озверела и влепила подруге леща. Удивительно, но лишь после длительной матерной тирады мать и сын наконец утихли, один за другим забывшись глубоким восстанавливающим сном.
А я устало откинулась в кресле предалась размышлениям.
У моей бабушки любая, даже самая неразрешимая, проблема, решалась быстро, шумно и весело. Неприятности бежали от её закрученных бранных словечек.
Я не раз слышала рассказы мамы о том, как тяжело им приходилось жить в развалившемся совке. Дедушка, рано получивший инвалидность на производстве, получал от загибавшегося государства жалкие гроши, не способные содержать внушительное семейство, и все заботы легли на плечи его невысокой тихой супруги. Не знаю, как она ковала свой характер, но нам, внукам, она запомнилась уже такой яростно-весёлой, беспардонной, сумасбродной. Наверное, её житейская философия не самая правильная, и при жизни мы не раз упрекали бабушку в неприличном поведении, пытались влиять на него, стеснялись такой колоритной родственницы. Но теперь, в двадцать с лишним лет, я наконец осознала её мудрость.
Бабулин мат, словно волшебное заклинание, легко превращал любую проблему в фарс. Поэтому болезни, нищета, смерть близких не могли сломить её позитивно-грозный настрой. Не знаю, что она ощущала внутри, но внешне она всегда держалась молодцом.
…Павел Егорович опередил мою бабушку на две недели, тихо и незаметно скончавшись в одну ночь от банальнейшего инфаркта.
Я помню всё как сейчас. Мы с мамой тогда проснулись к обеду, сморённые сном лишь в пять утра после дежурства у метавшейся в жару бабушки. Попросив довести её до окна и покричав в привычной манере, голосистая старушка впервые не услышала отклика на пароль. Она потемнела лицом и дрожащей рукой нащупала телефон на подоконнике. Ответили бабуле родственники покойного, уже несколько часов находившиеся в районной больнице в ожидании результатов вскрытия.
На бабушкином лице не дрогнул ни единый мускул. Свесившись из окна, она бодро гаркнула в строну молчаливого осиротевшего дома заклятого соседа:
А говорила я тебе, залупогнойная мудоблядень, переживу я тебя!!!
Автор: Фень
Группа автора: Проигрыватель