Истории из жизни реальных людей
Почти всё детство я прожила у бабушки с дедушкой. Они были из крестьян, и мама спустя многие годы с горечью будет вспоминать, как в юности стыдилась их необразованности и простоты.
Иван Семёнович нрава был крутого. Сказалась контузия во время Великой Отечественной. С войны он вернулся с орденами, медалями и осколками. В голове дыра, с детский кулак, ноги синего цвета. По этим памяткам он обычно безошибочно определял прогноз погоды.
Екатерину Фёдоровну в молодости сравнивали с Венерой Милосской. Это не мешало деду подтрунивать над ней: «Вот брошу тебя, женюсь на казашке». Они тогда жили под Алма-Атой после фронтовых ранений врачи посоветовали деду сменить климат.
Во время войны в семье уже было двое детей. Бабушка сильно переживала, и, чтобы хоть что-то узнать о муже, пошла к гадалке. По возвращении домой, перед сном, она увидела беса и так испугалась, что больше не ворожила. Когда Иван Семёнович вернулся, Екатерина Фёдоровна, опасаясь соперниц, выменяла пуховую шаль на модную шляпку. Дома ей влетело, шляпка к тому же оказалась с дырой.
В семье выжило и выросло четверо детей. Кроме моей мамы, деду никто никогда не перечил. На гвозде, у двери, всегда висел офицерский ремень, на который Иван Семёнович то и дело нам, внучкам, торжественно показывал. Несмотря на бабушкино заступничество, мы со старшей сестрой Светой имели с ним неприятное знакомство. Младшую, Лену, не трогали. Моих двоюродных сестер родители по какой-то причине оставляли гостить поочередно.
Когда у дедушки появилась машина, с ручным управлением (по инвалидности), возникла потребность в гараже. Возле двора выросла высокая куча песка. Дед сразу заметил блеск наших глаз и строго-настрого наказал обходить её стороной. Как-то они с бабушкой поехали навестить родных. Через несколько улиц жил дедов брат, Егор. Он был очень набожным и в юности собирался в монастырь, но, послушав врачей, женился. У них с женой было четырнадцать детей и множество внуков.
Итак, свобода!!! Мы с сестрой, не сговариваясь, мчимся вприпрыжку в бабушкин розарий. Самая красивая, Роза Мира (Екатерина Фёдоровна не дышала над ней), конечно же, будет королевой. Срываешь цветок, переворачиваешь вверх ногами, получается красавица в бальном платье. Ручки-спички и изящная головка с короной из нераспустившегося бутона.
Нарвав самых красивых цветов, мы с замиранием сердца ныряем в песок. Вырастают крепости, дворцы, магазины с продовольствием и одеждой для наших куколок, железная дорога с паровозиком и, конечно, посередине, море.
Рядом тихо тормозит машина. Дед не оценил наших строительных способностей. Даже за офицерским ремнём не пошёл, вынул из брюк. Свете досталось на месте. Меня гадкая жгучка нашла под кроватью, где я надеялась пересидеть бурю.
В бытность мою совсем маленькой тетя привезла мне германскую куклу. Сестре тоже понравилась нарядная иностранка. С плачем мы со Светой тянули её каждая в свою сторону. Чтобы никому не было обидно, Иван Семёнович поставил куклу меж оконных рам, где она расплылась от солнечных лучей.
По возрасту и сердцу мне была ближе Лена. Уже спустя много лет, разглядывая репродукции картин поздних итальянских мастеров, я пойму, почему мой взгляд задерживался тогда на её милом детском лице. Мы вместе искали и ели «кизэлыки» дикий лук и пастушью сумку. Вместе бегали через дорогу, где росла огромная плакучая ива. В самой гуще поникших ветвей располагался наш наблюдательный пост. Скрытые густой листвой, мы с любопытством разглядывали снующие внизу машины, представляя внутри понравившихся из них себя взрослыми, в красивых платьях и с принцем за рулем. Дома, сняв с подушек тюлевые накидки, мы играли в принцессу и дракона, который должен был её похитить. Но драконом не хотела быть ни одна из нас, и эта игра обычно заканчивалась ссорой.
Однажды мне привезли восхитительных маленьких белых лошадок на колёсиках. Лена заплакала, и лошадки, разумеется, перешли к ней. За мной не заржавело. Сестра любила болгарский перец. Увидев на кухонном столе стручок красного, жгучего, она, не различая по малолетству, спросила у меня о нём. «Сладкий» заверила я, не моргнув глазом, и через секунду раздался мощный рёв.
Как-то мы сидели с ней на кухне. От нечего делать я крутила выключатели на газовой плите. Вошла бабушка, она собиралась что-то разогреть. Рвануло, всё пространство лизнул красно-синий язык. От испуга Екатерина Фёдоровна даже ругать нас не стала: «Деду не говорите». Я, на всякий случай, молча указала на Лену.
Однажды мы так поссорились, что заплаканная четырёхлетняя сестра ушла на железнодорожный вокзал, чтобы вернуться к родителям. Бабушка хватилась её, когда я щёлкала снятые с чердака сушёные абрикосовые косточки. Она поспешила следом, и вернулась без Лены с большим, сорванным по дороге и очищенным от листьев прутом. Я сидела на корточках, молотком разбивая скорлупки, и отправляя ядрышки в рот. Плача, наша кроткая заступница начала хлестать меня, приговаривая: «Хоть говори ей, Ей всё Божья роса»
Звуки от прута мерно перекликались со стуком молотка
Поскольку Света с Леной чаще жили у родителей, я была «любимой» внучкой. Обычно это означало, что нужно помогать, когда остальные отдыхают.
У Ивана Семёновича было плохо с памятью, он постоянно где-нибудь забывал ключи. Моей радостной обязанностью было их искать. Связка была увесистой. Семья имела два дома: глиняную, покрашенную известью «землянку», где размещались кухня с кладовками, и «чистый» дом, где ночевали и принимали родных. Пятый замок висел на погребе, где дедушка хранил свой самогон, принимаемый как лекарство перед каждой трапезой «по маненькой» и «с устатку и для аппетиту».
У Екатерины Фёдоровны был обычай: каждый из приезжавших детей и внуков выбирал себе по четыре баночки домашних закруток. Она консервировала гусиное мясо, баклажаны, томаты, перцы; заготавливала на зиму варенья из клубники, сливы, груш, абрикоса. Мы выбирали, кто что любит, но каждый нырял в погреб за «кобрёшкой» — томатом, прокрученным с перцем, хреном и чесноком. Ещё замки висели на двух калитках, запираемых на ночь «от недобрых людей», и гараже с сараем, в котором жили гуси с козой. Рядом протекала река, куда гусиная стая летала, поднявшись над землёй. У меня при виде этого всегда захватывало дух. Пересчитывать гусей на воде тоже входило в мои обязанности: в последнее время появились «худые люди» соседи недосчитались двух гусынь.
Однажды тётя Аня, сестра мамы, привезла мне два красивых германских платья. Равномерно рассыпанный по подолу горошек на талии собирался в соцветия. Увидев на улице детвору, я срочно побежала «смотреть гусей». По узкому шатающемуся мостику мы на коленках стали переползать на другой берег. Потеряв равновесие, я полетела в своем белом, в нежно-зелёный горошек, платье в нашу речку-вонючку. Как назло, в этот момент мимо проходил дед. Дома меня ждал офицерский ремень.
Когда мы ездили в центр (Акимовка посёлок городского типа), Иван Семёнович доставал и надевал свои ордена и медали. Так, при полном параде, он и ходил по инстанциям, в больницу, в магазин, где получал ветеранский паек из дефицитных продуктов. Дома, бывало, дед нарежет хлеб большими кубиками, а колбасу маленькими, раздаст нам по два кубика хлеба, по одному колбасы и приговаривает: «Хлебушка побольше, колбаски поменьше». Стоило ему отвернуться, проворные детские руки молниеносно совали за щёки маленькие кубики. Дедушка делал вид, что не замечает.
Когда за столом собирались родные, Иван Семёнович запевал военные песни. В семье его голос считали красивым. Я обычно слушала, сидя у него на колене. В какой-то момент пение вдруг резко обрывалось старый фронтовик рыдал. На попытки близких успокоить его, сквозь слезы отвечал: «Мы шли на смерть за Родину, за Сталина, а он оказался подлецом». При этих словах все оглядывались.
Вечером бабушка укладывала меня спать. С одной стороны печка, с другой она, обе жаркие, я изнывала. Тихонечко высовываю ногу из-под одеяла «подышать», шлепок, и заботливые руки вновь всё укутывают. Тяжко вздыхая, верчусь туда-сюда, пока, наконец, не прогонят к деду. Счастливо ныряю к холодной стене с узорчатым войлочным ковром слушать сказку про дрозда и лисичку.
Часто я засыпала и просыпалась под чтение утренних и вечерних молитв. Читали наизусть что забывал один, по-детски с гордостью подхватывал другой. Последним было поминание всех родных, о здравии и об упокоении, песней звучали имена усопших: Панкрата Прасковью Симеона Анастасию Феодора Феодора Проксену Арсения Владимира Акулину Инокентия Георгия.
Многие годы я буду во сне возвращаться в места, где прошло детство. Пока не появятся другие, дорогие сердцу. Об этом позже.
Автор: